— Красиво, правда? — сказал Купер.— Мне никогда не надоедает любоваться этой красотой!

— Красиво! — с упреком в голосе сказала я, жадно впитывая в себя все, что видела.— Это еще слабо сказано.

— На моей родине принято скрывать чувства,— заметил он.— Приятно, что есть люди, не стыдящиеся своего восторга.

Мы пересекли уменьшенную копию площади Звезды и поехали дальше вдоль Елисейских Полей. Справа и слева от нас появились здания, кафе под открытым небом, толпы людей.

— Париж оживает к ночи. Возвращаясь, мы снова увидим здесь массу народа.

— В Лондоне люди живут так же?

— Нет, лондонцы отдыхают вдали от посторонних глаз, в частных клубах, за закрытыми дверьми. Или набиваются в прокуренные бары и проверяют; сколько пива могут выпить до закрытия.

— Неужели англичане действительно такие странные?

— Должны же мы как-то подкреплять иллюзию, что англичане не похожи ни на одну другую нацию.

Мы выехали на огромную Place de la Concorde, ускользая с неи-моверным проворством от «подрезавших» нас машин. Такси свернуло на север, к Ля Мадлен, затем на Рю Сент Оноре и Рю де Риволи, проходившую мимо Лувра.

— Я бы хотела зайти туда и все осмотреть,— с грустью сказала я, вспомнив, что мне предстоит завтра утром лететь в Лондон, и подумав: я вернусь сюда. Узнаю, что с Джиной, и вернусь.  

— Вы интересуетесь искусством?

— Как дилетант.

— А музыкой?

— Тоже как дилетант.

— Значит, в чем-то вы, должно быть, профессионал! Я засмеялась.

— Я преподаю английскую литературу — пожалуй, в этом я разбираюсь профессионально!

— Как интересно. Кстати, как американцы относятся к Шекспиру?

— Думаю, большинство американцев знает, что он родился в Стрэтфорд-на-Эвоне, а не в Стрэтфорде, штат Коннектикут.

— Вы меня удивили. В августе в Стрэтфорде трудно представить, что существует коннектикутский Стрэтфорд. На Хай-стрит повсюду слышен американский акцент — я полагал, что в Америке Шекспир — фигура национального масштаба.

Я улыбнулась.

— Люди, способные позволить себе отпуск в Стрэтфорд-на-Эвоне, обычно относятся к числу тех, кто получил приличное образование.

— Вы любите Шекспира?

— Да, очень.

Я подумала, что сейчас Купер какой-то фразой выдаст собственные вкусы, но он не сделал этого. Подавшись вперед, он сказал что-то водителю; резкий отсвет уличного фонаря упал на лицо Купера, подчеркнув приятные линии носа и скул. Я почувствовала, что где-то глубоко внутри меня мое сердце екнуло и тотчас снова забилось как прежде. Он повернулся ко мне, улыбнувшись со своей очаровательной непринужденностью.

— Мы почти приехали. Надеюсь, вы не в обиде на меня за задержку с обедом, вызванную этой небольшой экскурсией.

— Напротив, я получила от нее огромное удовольствие.

У меня пересохло во рту. Пальцы моих рук были стиснуты; я попыталась усилием воли расслабить каждый палец в отдельности.

— Спасибо,— произнес Купер.

В моем мозгу прозвучал тихий голос: «Только не это. Пожалуйста, не это».

С того возраста, когда я научилась различать мальчиков и девочек, я обрела несчастливую привычку увлекаться мужчинами, которые не только совершенно не подходили мне, но еще и проявляли полное безразличие к моей персоне. Я уже довольно долго считала, что переросла эту склонность, но сейчас усомнилась в этом. Похоже, моя слабость долго спала, а теперь, проснувшись, собиралась снова испортить мне жизнь. Мои пальцы опять сжались. Я уставилась невидящими глазами в окно остановившейся машины. Выйдя из такси, я оказалась на узкой улочке, идущей от широкого бульвара к роскошному и уютному маленькому ресторану, где официанты летали взад-вперед по залу, точно черно-белые мошки. Представительный метрдотель подошел к нам по толстому ковру.

— Добрый вечер, месье Купер, добрый вечер, мадмуазель.

Он изящно, с достоинством, склонил голову, протянул руку, приказал официанту отвести нас в нишу. Я забыла о страхе, охватившем меня минуту назад; чувствуя себя важной персоной, принадлежащей к сливкам общества, я позволила официанту отодвинуть для меня стул и помочь мне сесть; он сделал это так осторожно, словно я была статуей из хрупкого фарфора. Мне в руки вложили меню; я растерянно уставилась на французские названия блюд.

— Хотите для начала попробовать французских улиток?

— Я... у меня не хватит на это смелости,— испуганно заявила я.— Сегодня я впервые попала в парижский ресторан. Нет ли тут чего-нибудь типично французского, но не столь экзотического?

— Vichyssoise?

— Это было бы прекрасно.

Мы еще несколько минут изучали меню. Официант принял заказ. Гарт выбрал вино. В ожидании еды мы откинулись на спинки стульев и расслабились. Во всяком случае, Гарту это удалось. Я испытывала напряжение, мешавшее мне заговорить о Джине; я не знала, с чего начать. В конце концов Гарт сам затронул эту тему.

— Мне не хочется проявлять излишнее любопытство,— непринужденно сказал он,— но я все же не понимаю, почему вы внезапно решили прилететь сюда, не договорившись предварительно с Джиной. Вы не производите впечатление легкомысленной девушки типа Кэнди-Анны, ваш поступок сильно удивил меня, он не согласуется с вашим характером. Почему вы надумали прилететь сюда?

Я поколебалась несколько мгновений, потеребила белоснежную салфетку, разгладила ее на своих бедрах и наконец произнесла:

— Ваш партнер ничего вам не говорил?

— Мой партнер?— удивился он.— Лилиан Янсен? Какое отношение она имеет к вашему приезду в Париж?

— В субботу Джина позвонила мне из квартиры Янсенов и попросила срочно прилететь.

Я решила не раскрывать ему всю правду.

— Она казалась без ума от Европы, утверждала, что превосходно проводит здесь время. Мое воображение разыгралось, и я мгновенно приняла решение. Я знала, что Джина собиралась вернуться сюда в понедельник, и решила преподнести ей сюрприз, прилетев ночью этого дня. Я все же предупредила ее телеграммой о своем прибытии, чтобы оно не потрясло ее слишком сильно. Но, оказавшись здесь, я обнаружила, что она не вернулась из Англии. Кэнди-Анна понятия не имеет, где Джина. Поэтому сегодня днем я позвонила вам. Поскольку вы были с ней в Лондоне, я решила, что вы, вероятно, сможете подсказать, как мне связаться с сестрой.

— Боюсь, мне известно не намного больше, чем вам.

Его немигающие, заинтересованные глаза, в которых застыло вопросительное выражение, встретились с моими. Было совершенно невозможно прочитать его мысли и оценить, насколько он честен со мной.

— Как я сказал вам сегодня по телефону,— продолжил он,— Джина мечтает стать киноактрисой. Муж моего делового партнера, Эрик Янсен,— довольно известный лондонский художник. У него есть друзья в мире шоу-бизнеса. Мне пришло в голову, что он, возможно, способен связать Джину с нужными ей людьми. Я заранее обсудил с ним этот вопрос, и он сказал, что охотно встретится с ней. В субботу мы с Джиной оказались в Лондоне, и я познакомил их. Кажется, он пригласил ее выпить у него дома в тот же вечер; это объясняет ее присутствие в квартире Янсена, если не все остальное. Я не понимаю, почему она позвонила в Америку из квартиры практически незнакомого человека. Это кажется странным. Что она сказала?

Появление vichyssoise дало мне время обдумать ответ.

— Она давно уговаривала меня провести отпуск в Европе,— осторожно сказала я, когда официант удалился.— Думаю, ее звонок был всего лишь безрассудным минутным порывом. Игрой, пустым жестом, если вы меня понимаете. Это кажется странным, но вы ведь немного знаете Джину, да?

Я потягивала vishyssoise, радуясь возможности не смотреть ему в глаза.

— Джина принадлежит к числу людей, способных позвонить в Нью-Йорк из чужой квартиры за счет вызываемого абонента только для того, чтобы сказать: «Черт возьми, почему бы тебе не прилететь сюда?» Именно это она и сделала.

Он улыбнулся. Я не понимала, почему его улыбка смущала меня. Она была дружеской, искренней, открытой, естественной. В ней не таилась опасность, однако неловкость не покидала меня.