Конечно. Подсознание хранит любое слово, прочитанное или услышанное, с младенчества до умирания мозга. Мы — живые склады информационного хлама, в котором надежно спрятаны крупицы полезного, да нет, бесценного знания. Но если представить себя магнитом, огромным, могучим магнитом, то можно поймать одно имя, чем-то важное имя…

Ага. Вот оно.

— Прости, мне пора! — бесцеремонно заявляю я, кладу легкий, но ужасно неудобный меч на плечо, подбираю пыльные, обтрепанные юбки и ступаю на эскалаторную ленту Бильрёста.

Подо мной летят долины и горы, озера и реки, я и сама лечу, быстрее самолета, быстрее молнии лечу к лотофагам, блаженствующим в неведении в болотном краю… и натыкаюсь на фигуру Видара, неподвижно возвышающуюся над серебряной нитью моста.

— Ну конечно! Теперь ты скажешь мне «Ты не пройдешь!» и примешься разносить в клочья такую полезную небесную тропу, — язвительно говорю я. — Будешь уворачиваться от меча и произносить оскорбительные речи. Лучше уйди.

— А ты меня заставь! — шипит он.

— И заставлю.

— Ой-ой-ой! Напугала!

— Это я еще не начинала пугать! Знаешь, мальчик мой, — я делаю мхатовскую паузу, — у меня есть оружие пострашнее этой мифической орясины.

— И какое же?

— А вот какое! — я набираю в грудь воздуха. — Я. Все. Скажу. Твоей. МАМЕ!!!

И остается только танцующим шагом обойти застывшего Бога Разочарования и продолжить свой путь.

«Я все скажу твоей маме!» — вот оно, безотказное заклятье, от которого цепенеют даже боги!

Я иду туда, где живет Фригг[35], в Фенсалир[36]. Если Урд и Скульд, действовавшие по приказу высшего божества, превращены своим хозяином в беспомощные истуканы, это не значит, что пророчества окончены. Есть и другие пророки в этом мире. Официально признанные пророки. Весьма квалифицированные пророки. Пророки, которые на моей стороне.

Запруда Лотосов сияет сверху, словно огромная ваза с цветами. Вокруг нее — бесконечное зеркало болот, в котором отражается серое шелковое небо.

Ступив на поляну, я привычным жестом втыкаю Клив-Солаш во влажную почву и по-хозяйски оглядываюсь окрест. Иди ко мне, болотница. Иди, проводница моя. В прошлый раз я не спросила, как тебя зовут. Наверняка Фулла, или Гна, или Глин[37]. Ты ведь не просто так приходила, то были намеки Фригг, которых я, по бестолковости своей, не поняла. Видар меня запутал. О, он мастер иллюзий, имперсонатор. Сейчас-то я знаю: этот божок может стать сразу несколькими людьми, в его замок не проникнет никто, потому что охраняет свое логово он сам — во множестве ипостасей, одну из которых я так беспощадно шлепнула из огнестрельного раритета. Сейчас я это вижу так же ясно, как и округлую фигурку на краю поляны.

Она не может подойти достаточно близко, время вокруг меня зачарованное, остановленное, зараженное забвением. Но зачем-то же я таскаю повсюду этот меч? Одно фуэте с оружием в руках — и головки лотосов падают в черную воду, мелеющую на глазах, как будто кто-то где-то вытащил пробку из гигантской ванны. Я эту запруду породила, я ее и уничтожу.

— Ты вернулась за нашим гостем? — издали кричит Фулла, или Гна, или Глин, шагая по раскисшей грязи, пачкая в ней подол длинного зеленого платья. У меня и у самой зеленое платье, такое же грязное, такое же неудобное. Сотворить бы себе кожаный лифчик и кожаные шорты, а еще — непромокаемые ботфорты до самой… ну, неважно. Хотя, боюсь, это шокирует божественную публику. И я со вздохом ступаю в трясину, волоча за собой смертоносное неотразимое оружие. В сущности, комичное зрелище. Не удивительно, что посланница Фригг несолидно, по-девчачьи хихикает. Не умеем мы, современные женщины, сохранять боевой имидж. Особенно на болоте, в одеждах до земли и с полутораметровыми железками в руках.

Мы бредем по тропе, беспечно болтая, словно подружки на неудачном пикнике. Так и кажется, что где-то позади остались наши парни, разводящие из сырых веток костер, жарящие сырые полуобугленные шашлыки и матерно ругающие сырую погоду. И как здесь люди… боги живут? Болото заволакивает туман, белесый, точно разведенное молоко. В этом киселе недолго и заблудиться, но опытная проводница не даст мне пропасть. А заодно расскажет про Видара.

— Сын Фригг с детства мог подменить собой любого бога, смертного, зверя, птицу, рыбу…

— А также беспозвоночное и бестелесное, — перебиваю я. — И он всегда был не только талантливым, но и очень честолюбивым.

— Откуда ты знаешь? — изумляется Гна (это все-таки Гна, я разведала, с кем иду!).

— Встречалась я с такими мальчиками! — неохотно сообщаю я. — Я и сама такая. Поэтому ничего хорошего у нас с ними никогда не получалось. У людей всегда так — чем больше человек на тебя похож, тем отношения паршивей.

— А у богов и того хуже! — машет рукой Гна. — Видар, понимаешь ли, воплощение Одина в следующем рождении. Поэтому у него с отцом — вечный конфликт. Фригг не хотела принимать ничью сторону, Один и сам не подарок. Но парень попал в плохую компанию.

— Хуже, чем его собственная компания? — теперь уже изумляюсь я. — Ему что, еще кто-то нужен, при таком-то умении себя клонировать?

— Я не знаю, что такое «клонировать», — деликатно замечает Гна, — но в целом смысл ясен. Нет, собственные отражения ему не интересны. Он хочет иметь настоящих соперников, воевать, интриговать, бороться за миры и побеждать, побеждать во что бы то ни стало. Пророчество вёльвы ему известно, так что он играет наверняка. Его главная цель — приблизить Рагнарёк, а там все пойдет по плану. И одно существо обещало ему поддержку. А в оплату попросило отдать Утгард[38].

— Утгард?

— Это пустыня за пределами Мидгарда, там живут создания хаоса, ётуны, огромные, безобразные, но хитрые. Богам нравится думать, что ётуны глупы…

— Притом, что они не раз обманывали богов, и стоит поглядеть правде в глаза: не все, что большое и уродливое, наделено беспросветной тупостью, — философски подмечаю я.

— И с людьми мы точно так же промахнулись, — вздыхает Гна. — Фригг уже знает, а скоро и до остальных дойдет, что мы, боги, — в ловушке. В ловушке, которую сами для себя построили. Еще и наживку положили, от которой не в силах отказаться…

— Что за ловушка?

— То самое пророчество вёльвы. Разве в вашем мире пророчество не работает как отравленная приманка?

Я задумываюсь. Крепко задумываюсь. Мне же никто никогда не пророчествовал. Кроме бабушки. Однажды она сказала: «Птичек вот жалеешь, а человека не пожалеешь ни за что! Даже себя». Вот так.

Меня преследует запах клубничного варенья, сваренного летом, на даче, в тазике, с непрерывным боевым отгонянием опасных полосатых насекомых. Запах прекрасен, лето прекрасно, дача прекрасна, пчелы гудят, гудят… Нет, это гудит моя голова, моя огромная, тяжелая голова, в которой колоколом звучит солнце.

Мы бредем по бескрайней соленой корке, жалкие пять дождей в году резцом эрозии превратили ее в живое кружево, великолепное на вид и кошмарное на ощупь. Ноги мои, ноги! Мэри, добрая душа, перед тем, как уйти в море, вручила нам… три пары ботинок на толстой подошве. Подарок от морского духа, сказала она. Вы, фоморы, привыкли быть сильнее людей. Вода давала вам свою силу. Но там, где воды нет, вы быстро ослабеете. И морок, заменяющий вам одежду, не защитит от извечного врага. От солнца.

Но какие бутсы защитят ступни от острых, как бритва, кристаллов соли? Поэтому мы не идем, а ковыляем с откляченными задницами, мечтая о барханах, пышущих жаром, как измученный сессией студент — о мягкой постели. Всю поклажу взял на себя твердокаменный Гвиллион. Он единственный, кто в сердце Внешней пустыни не испытывает ни малейших неудобств. Мы стараемся идти за ним след в след, ставя ноги в огромные плоские отпечатки каменных ножищ. Под его стопами иглы кристаллов размалываются в пыль. Сколько впереди таких дней? Как велика эта пустыня? Удастся ли добыть очередную порцию воды для людей, которые пьют, как губки, и текут, как неисправные краны? Я давно перестала искать ответа на эти вопросы и целиком сосредоточилась на галлюцинации — на озере клубничного варенья. Рубиновое, тягучее, липкое, ароматное и мягкое, упоительно мягкое варенье, в котором переливаются комочки ягод…