— Вы уверены, что у американцев нет других дел, более важных и интересных?

— Есть, конечно. Но и это для них немаловажно.

— Гм-м… Послушаешь вас, можно подумать, что вы живете в той Германии, которая оккупирована большевиками.

— Вы имеете в виду ГДР? Я там бывала. И, честно скажу, не заметила никаких признаков того, что вы называете оккупацией.

— А вы, может быть, коммунистка? — Рихард подозрительно сощурил глаза.

— Я просто хочу писать правду, — спокойно сказала Герда.

— Какую правду? — не без сарказма спросил Рихард. — Уж не о том ли, как в третьем рейхе сжигали ни в чем не повинных людей? Или пили кровь младенцев? Вы принимаете эти россказни всерьез?

— Меня удивляет ваш вопрос, — сухо ответила Герда.

— Не понимаю, чем он вас удивляет. Я как историк знаю, что на побежденную страну победители вешают всех собак. Так было в прошлом, и, надо полагать, так будет всегда.

— Вы, наверное, неонацист? — пристально взглянув на него, спросила Герда.

Рихард понял, что зашел слишком далеко.

— И как только эта мысль могла прийти вам в голову? — спросил он с наигранным возмущением.

— А почему же нет? — спросила Герда, пожимая плечами. — Ведь вы спросили, не коммунистка ли я.

"Боже, какой я дурак! — подумал Рихард. — Судьба свела меня с очаровательной девушкой, а я затеял никому не нужный политический спор!"

Герда демонстративно отвернулась. Это разозлило Рихарда. "Ну и черт с тобой! — подумал он. — Не хочешь разговаривать, не надо!"

Тут показалась стюардесса с катящимся столиком, на котором теперь лежали газеты и журналы. Когда она подошла ближе, Рихард громко спросил:

— Что у вас есть интересного?

— На каком языке? — осведомилась стюардесса. — На испанском, английском, немецком?

— На немецком, конечно! — буркнул Рихард, оглядывая стопки газет и журналов. Потом сказал: — Дайте мне, пожалуйста, «Штерн», «Цайт» и "Шпигель".

В еженедельнике «Цайт» внимание Рихарда привлекла статья о предстоящих выборах в бундестаг. Один из абзацев он перечитал дважды.

"Единственный вопрос, — говорилось в статье, — сводится к следующему: может ли наше государство примириться с существованием национал-демократов — партии, которая ничего не в состоянии предложить, кроме своих мелкобуржуазных эмоций. То, что она хочет перевернуть государство вверх дном, не доказано. То, что она могла бы перевернуть государство вверх дном, — мысль, порожденная бессилием демократической системы".

Слова «хочет» и «могла» были набраны курсивом. "Лихо написано!" — подумал Рихард. В «Шпигеле» его заинтересовало интервью парламентского статс-секретаря министерства внутренних дел Кеплера, высказывавшегося по вопросу о «социологии» национал-демократической партии: "Нельзя отмахиваться от мысли, — заявил Кеплер, — что с политической точки зрения едва ли было бы целесообразно разогнать партию, ядро которой, возможно, и состоит из нацистов, старых или новых, но которая в значительной своей части представлена недовольными, неудовлетворенными и, быть может, даже консервативными элементами".

На другой странице цитировался девиз НДП: "Мы — не последние представители вчерашнего дня, а первые представители дня завтрашнего!"

"Если ведущие западногерманские газеты и журналы так много пишут о национал-демократах, — подувал Рихард, — то это значит, что НДП — весьма влиятельная и активно действующая партия. Все, что говорил Клаус, — чистейшая правда".

А когда на второй странице партийного издания «НДП-Курир» он прочитал призыв "Помогайте НДП в ее тяжелой борьбе!", то решил сделать денежный перевод сразу же по прибытии в Мюнхен — адрес банка и номер текущего счета национал-демократической партии указывались на той же странице.

Сложив газету, Рихард посмотрел на свою соседку.

— Герда, дорогая, не будем ссориться! — мягко сказал он. — Я наговорил лишнего, вы наговорили лишнего… Словом, забудем это! — Он поднял стакан с недопитым джином и весело воскликнул: — За мир и дружбу, как любят говорить наши друзья-коммунисты.

Герда усмехнулась, но все же подняла овой стакан. Они чокнулись и выпили.

— Вы замужем? — как бы подводя черту под недавней размолвкой, спросил Рихард.

— А вы женаты? — спросила она вместо ответа.

— Был бы женат, если бы встретил вас раньше.

— Так уж и сразу5 — рассмеялась Герда.

— Не надо иронизировать. Я счастлив, что познакомился с вами. Вы только подумайте: я лечу в Германию, на свою родину, но у меня там нет ни друзей, ни родственников. И вдруг милосердный господь посылает мне вас! Вы учитесь? Или служите? — спросил он.

— Окончила университет два года назад, — ответила Герда.

— А какой факультет?

— Журналистики…

— Неплохо! — воскликнул Рихард. — Вы работаете в журнале или в газете?

— Я не состою в штате какой-либо редакции. Я принадлежу к категории "вольных художников", к числу тех журналистов, которых американцы называют «фри-лэнс». — Сотрудничаю в разных изданиях.

— У вас есть родители?

— Отец уже умер. А мать живет во Франкфурте-на-Майне. Преподает в школе математику. Я училась в Мюнхене, а потом осталась там жить. А вы в каком городе живете?

— А я… — нерешительно проговорил Рихард, — я всю свою жизнь прожил в Буэнос-Айресе.

— В Буэнос-Айресе? — слегка повысив голос, переспросила Герда.

— Да, — сказал Рихард.

— Значит, ваш отец… — начала было Герда, но тут же осеклась.

Рихард мысленно договорил ее невысказанный вопрос: "Значит, ваш отец был нацистом и бежал, когда Гитлер проиграл войну?" Чтобы предупредить возможность такого вопроса, он сказал:

— Мой отец был крупным специалистом по финансовым делам, и вскоре после окончания войны ему предложили работать в одном из аргентинских банков. Мне было тогда года два или три. Естественно, что отец забрал с собой меня и мою мать.

— А зачем вы едете в Германию сейчас? — спросила Герда.

— По служебному делу, — ответил Рихард. И, немного помолчав, добавил: — Я всю жизнь мечтал побывать на родине. Но отец удерживал меня под разными предлогами. А вот теперь я своего добился.

— Значит, вы даже не представляете себе, как выглядит страна, в которой родились?

— Как вам сказать… Я представляю себе Германию по фильмам… по книгам, по газетам и журналам. Использовал каждую возможность, чтобы расспросить о Германии тех, кто оттуда приезжал.

— И какое же у вас сложилось впечатление? — спросила Герда.

— Думаю, что Германия — лучшая страна в мире. Я, конечно, говорю о той части Германии, которая принадлежит немцам, а не русским… Скажите, как немка немцу, ведь я не ошибаюсь?

Он задал этот вопрос с особой, интимно-дружеской интонацией в голосе.

— Да, я, конечно, люблю Германию, — задумчиво ответила Герда, — хотя, если говорить откровенно, далеко не все там так уж хорошо.

— Не все? — переспросил Рихард. — А что именно вам не нравится?

— Я думаю, будет лучше, если вы увидите все своими глазами, а не моими.

— Но вы все-таки скажите! — продолжал настаивать Рихард.

Герда пожала плечами:

— Например, мне не нравится, что очень многие люди не имеют работы.

— Лодыри! Или коммунисты! — со злобой сказал Рихард и тут же стиснул зубы, поняв, что опять сорвался.

— Не думаю, что речь идет только о лодырях и коммунистах, — медленно проговорила Герда, как бы не замечая тона Рихарда.

В салоне самолета как-то разом потемнело.

Рихард взглянул в окно и увидел, что они летят сквозь тучи. Где-то в отдалении вспыхнул зигзаг молнии. Самолет тряхнуло. В течение нескольких секунд — они показались Рихарду вечностью, — самолет падал, точно потеряв управление. Рихард ощутил холод в груди.

Он не помнил, сколько прошло времени, прежде чем за окном снова появилось голубое небо: самолет преодолел облачность, "воздушную яму" и ушел от грозового фронта. Радостное чувство избавления охватило Рихарда, и он только сейчас ощутил плечо Герды, прижатое к его плечу.