Адамберг остановился около тела, потирая руки. Два агента, судебный эксперт, парни из лаборатории. Деньо узнал Вашера, бесстрашного фотографа, который зарывался в самую глубину этого ужаса объективом своего фотоаппарата не моргнув глазом. Именно его часто вызывали в тяжелых случаях, и он стал символом чего-то гадкого. Деньо остался позади с наветренной стороны, нос закутан в шарф.

— Я бы сказал, два или три дня, — произнес судебный эксперт. — Это дает нам время смерти в ночь с 24 на 25.

Адамберг бросил быстрый взгляд на Деньо. Деньо понимающе кивнул в ответ. Да, верно, Рождественская ночь — ночь зверей. Адамберг такой. Он знает все, он предупрежден. Ему этого достаточно, — как-то говаривал Данглар, потягивая пиво.

— Я дам тебе официальный отчет завтра, — продолжал врач.

— А на твой взгляд?

— Банальное самоубийство.

— Ты не знаешь.

— Женщину?

— Нет. Я про то, что это не банальное самоубийство.

Эксперт пожал плечами.

— Она умерла потому, что утонула, — продолжал он. — Я приведу тебе доказательства.

— Возраст?

— Пятьдесят, шестьдесят. Она бросилась с моста. Ушибы, она без сомнения столкнулась с опорой моста. Хочу сказать, что она не бросилась с берега. Она приплыла откуда-то с верховьев, ее принесла река.

— Можно ее переместить? — спросил Адамберг у парней из лаборатории.

— Мы закончили. Можете переворачивать.

Адамберг надел перчатки и с помощью одного из техников перевернул тело. Невольная гримаса отвращения появилась на его лице.

Оба мужчины молча рылись в одежде. На женщине было обычное голубое платье под шубой. В карманах ключи, портмоне, никаких бумаг. Без обручального кольца, блестящих драгоценностей, но золотые наручные часы.

— Это не вечернее платье, — сказал Деньо. — Может, это было не 24-го?

— 24-го, — упорно повторил Адамберг.

— Недостает одной туфли.

— Я вижу, старина.

— Она в воде.

— Мы прочешем драгами сектор. Деньо, ты пройдешь вверх по реке, осматривая правый берег. Вызови Данглара, чтобы он помог тебе на левом берегу. Я беру на себя мосты. Она могла упасть с моста Толбиак, с Национального моста или дальше еще, в Шарантоне. Ищем сумочку, ищем документы, ищем, кто это такая. И ищем туфельку, как для Золушки.

— Для Золушки было наоборот, — скромно заметил Деньо. — Там как раз была туфелька, а искали женщину.

— Ладно, допустим, — сказал Адамберг.

Деньо был не только добродетельным, но и добросовестным. Он не допускал неточностей, в то время как Адамберг ими жил.

— Туфелька могла упасть и остаться выше по течению, — заметил Деньо.

— Мы не собираемся обшаривать дно Сены до самого истока в Мон-Жербье-де-Жон, — сказал Адамберг. Ищем только под этим мостом.

Врач закрыл свой чемоданчик, тело уложили на носилки, поместив в пластиковый чехол. Адамберг удалился, медленно диктуя распоряжения по мобильнику. Затем он спрятал телефон в пиджак, натолкнулся при этом на бегемота сестры и поднял глаза к мосту.

— Работенка обещает быть трудной, будьте к этому готовы, — сказал он Деньо. — Очень трудной. Возможно, мы ничего не найдем.

— Я не понимаю.

— Убийство, — объяснил Адамберг, разводя руки. Это чистое четкое убийство. Работенка потруднее, чем камни дробить.

— Убийство?

— Но ведь туфелька, Деньо, черт побери.

— Говорят, она в Сене.

— Это ты так говоришь, — заметил Адамберг, качая головой. — Тело распухло, и вторая туфелька намертво держится на ноге. Та, которую мы ищем, не в Сене. Она упала, когда убийца переваливал труп, убийца ее и взял.

— Никаких доказательств, — тихо пробормотал Деньо.

— Нет, никаких доказательств. Жаль, что эта другая туфелька не захотела ничего нам рассказать. Ты представляешь, Деньо, как информативна обувь? Что можно узнать по ней о людях? Да почти все, в сущности. Возможно, что наши мысли находят отражение в обуви.

Жан-Батист Адамберг медленно осматривал пятый мост, мост Берси, когда ему позвонили из службы розыска пропавших без вести. Он укрылся за парапетом и заткнул второе ухо пальцем.

— Говорите громче, старина!

— Анни Рошель, — кричал полицейский. — Об исчезновении заявили сегодня утром в восемь тридцать.

— Кто заявил?

— Ее соседка, подруга. Она должна была прийти к ней вчера вечером, чтобы проводить Рождество. Она не пришла. Описание подходит.

Тремя часами позже, Адамберг присоединился к Деньо и Данглару в кафе на улицы Вуйе, расположенному напротив дома покойной. Женщину опознали. Анни Рошель, пятьдесят шесть лет, не замужем, родилась в Лилле.

— Что еще нам известно?

— Она росла около Лилля в маленькой деревне. В двадцать лет приехала в Париж работать горничной. Десять лет тому назад ее брат забрал ее оттуда и купил ей Отель-де-ля-Гард, недалеко отсюда — тридцать две комнаты. У брата есть деньги.

— Он живет в Париже?

— Да. Других родственников у нее нет.

— Сумка? Туфелька?

— Ничего.

— В данный момент, — сказал Данглар, — туфелька должна доплыть до Руана.

Адамберг молча покачал головой.

— Раз уж об этом зашла речь, — неуверенно вмешался Деньо, — Сена не берет начало в Мон-Жербье-де-Жон.

Адамберг озадаченно посмотрел на лейтенанта.

— А что берет начало в Мон-Жербье-де-Жон?

— Луара, — робко сказал Деньо.

— Это правда, Данглар? Луара?

Данглар кивнул.

— Сена, — почти неслышно продолжал Деньо, — начинается на плато Лангр.

— Никогда о таком не слышал. А вы знали про это плато Лангр, Данглар?

— Да, — подтвердил Данглар.

Адамберг задумчиво покачал головой.

— Во всяком случае, — заявил он, — жертва прибыла ни с плато Лангр ни с Мон-Жербье-де-Жон. Она прибыла с улицы Вуйе. Заканчивайте ваше пиво, Данглар, и мы поднимемся к ней.

— За нами, — сказал Данглар, оттопырив большой палец, ее брат. Он возвращается из морга.

— Потрясен?

— Да, кажется.

— Часто ли они виделись с ней?

— Один-два раза в неделю.

— Расскажите мне о нем.

Данглар порылся во внутреннем кармане пиджака и достал карточку.

— Его зовут Жермен Рошель, он вырос в той же деревне около Лилля. Ему шестьдесят три года, одинок. Как и сестра, скажем, но он все-таки мужчина. Но он преуспел. Импорт-экспорт консервированных овощей, большой завод в Лилле, крупное состояние, обосновался в Швейцарии и вернулся десять лет тому назад. Он продал дело, реализовал собственность, ушел на покой и живет на ренту в Париже.

— На широкую ногу?

— Весьма. Возвратившись во Францию, он купил этот отель для сестры.

— Почему не раньше?

— Она жила с парнем, которого он ненавидел. Подлец, по его словам. Они не виделись в течение двадцати лет — до тех пор, пока она не бросила того парня.

— Его имя?

— Ги Вердийон. Он был администратором в отеле, где работала Анни.

— Что она делала вечером 24-го?

— Поужинала с братом в большом ресторане на улице Опера. У нас есть свидетели — водители грузовиков. Он проводил ее и оставил на углу ее улицы около полуночи.

Адамберг взглянул на брата. Неповоротливый мужчина с короткими руками и в крупном сером пальто обхватил руками лысую голову.

Осмотр квартиры Анни Рошель начался в пять часов и шел медленно и рутинно. «Ищем сумочку», — сказал Адамберг. Он снял со стены гостиной большую рамку, составленную из мозаики детских фотографий. Школа, причастие, дни рождения, родители, первая машина, купание в море. Жермен Рошель, тяжело опустившийся на бархатный стул, смотрел на все это. Адамберг поставил рамку на пол.

— Это не из праздного любопытства, — сказал он. — Мне нужно составлять представление обо всех.

— Там не какие-то «все», — ответил Рошель. — Это мои родители.

Полицейские покинули здание через час — без сумочки. Адамберг держал подмышкой рамку с детскими фотографиями. Рошель, ссутулившись, последовал за ними.