— Не видел. Исчез в тот самый день, когда вы хотели его допросить. Это не случайно.

Адамберг взглянул на Данглара, листавшего страницы отчета.

— Вы, случайно, не приказали ему свернуть лагерь? Вы же не любите этого старика.

Данглар пожал плечами.

— Очень люблю. Но не люблю, когда за мной следят.

— Он ни за кем не следит. Он ждет, что с ним «законтактируют».

Данглар поднял голову.

— Я допросил его на рассвете, — сказал Адамберг. — Все именно так: он согласился сидеть — ему платили, чтобы он был там, но он не знает кто.

— Лжет.

— Очевидно.

Данглар отложил документ и задумался, прижимая карандаш к носу верхней губой.

— Вы думаете, он убежал, чтобы его больше не допрашивали?

— Возможно. Если только его «работодатель» не увидел его со мной и не наделал ему неприятностей.

— Возможно.

— Если только он не пишет письма сам. Если только он не испугался.

Данглар нахмурил брови и заставил на этот раз карандаш скатиться с переносицы до подбородка. Адамберг внимательно смотрел на это. Он попробовал сам, но карандаш тут же упал.

— Я продолжаю думать, — сказал Данглар, — что письма и он — две разные вещи. Нужно быть чокнутым, чтобы приходить и смотреть на результат своих посланий.

— Но это же вы сказали, что он съехал с катушек.

Данглар тяжело поднялся в три приема: торс, зад, ноги.

— Это правда, — сказал он. — Но автор анонимных писем — это всегда такой скрытный тип, который наносит удары издалека, который действует из укрытия. Васко же выставлен тут как музейный экспонат уже несколько недель. Как можно это соединить? Как может это происходить одновременно? Быть одновременно и позади и впереди?

Адамберг покачал головой, а затем взглянул на стол. Стоя, он неторопливо просматривал корреспонденцию, но внезапно остановился. В руках он держал шестое письмо. «Вот уж действительно», — прошептал он с восхищением. Этот тип не умеет останавливаться. Значит, ему конец. Потому что он, Адамберг, будет выжидать до конца мира, а не как это тип.

— Заговорил, — прошептал Адамберг.

Он быстро подошел к Данглару и положил документ на стол.

— «Женщина на Восточном вокзале». Найдите мне ее, Данглар, как можно скорее. Я не знал, что было убийство на вокзале.

Данглар получил информацию через полчаса. Семью неделями раньше нашли женщину разбившуюся на железнодорожных путях. Несчастный случай. Она была пьяной, без сомнения упала с моста и погибла при падении. Была рассмотрена возможность драки — без доказательств. Самоубийство — также без доказательств. Дело сдано в архив.

— Навестите коллегу из 10-ого округа и соберите все, что сможете, об этой женщине. Как ее звали?

— Колетт Верни. Она жила одна, без…

— Вы мне все расскажете потом. Я убегаю искать Васко.

— Вы знаете, где он?

— Да, знаю. Полагаете, я оставил этого типа тут в засаде и ничего не узнал о нем? Не проследил за ним, чтобы узнать, где он живет? С кем знаком? Чем занимается?

Данглар смотрел на комиссара, не говоря ни слова, изумленный и немного восхищенный.

— Данглар, вы же прекрасно знаете, что я не делаю глупости без причины и я не безумец. Реальность совсем не проста, и вы это знаете лучше, чем кто бы то ни было.

Адамберг улыбнулся ему и махнул рукой прежде, чем выйти.

Комната, где жил Васко, располагалась на седьмом этаже в доме без лифта. Адамберг и два его помощника двинулись вдоль первого коридора, в котором стоял запах масла и пота, затем в абсолютно темный второй, в котором перегорели лампочки.

— Открывай, Васко, — тихо произнес комиссар, стуча в дверь, перед которой лежал серый коврик в виде страуса.

— Открывай, — повторил Адамберг. — Я получил письмо для тебя.

Дверь приоткрылась, и Васко бросил живой взгляд на обоих помощников, которые окружали Жан-Батиста Адамберга.

— Ты не один?

— Впусти меня, они останутся снаружи.

Комната Васко оказалась намного хуже, чем показывала фотография. Это было не пространство, предназначенное для жизни, а емкость, скопление, перенасыщение предметов, между которыми приходилось пробираться, чтобы иметь возможность жить. Адамберг остался стоять, мысленно измеряя комнату и медленно поворачивая голову из стороны в сторону.

— Что ты ищешь? Что у тебя есть?

— Ты не пришел на скамью в это утро?

— Нет. Ты меня сбил с толку своими рассказами.

— А работодатель? Ты его предупредил?

— Да не знаю я его, я же тебе говорил. И затем я собираюсь прекратить эту штуку. Это больше не забавно, как раньше, после этих твоих угроз, твоих писем. Я не напрашиваюсь на приключения.

— Но они уже есть. Сейчас мы знаем, о ком говорит убийца. Речь идет о женщине, которая разбилась на железнодорожных путях на Восточном вокзале два месяца тому назад, прямо перед твоим прибытием. Совершенно пьяная. Ее звали Колетт Верни.

Васко сел на неустойчивую кипу журналов и смотрел на Адамберга, впервые чуть испуганный.

— Ты ее знал? — тихо спросил Адамберг.

— Нет, — надулся Васко. — Не имею с этим ничего общего.

— Я ничего не знаю, Васко, кроме тебя, кроме писем и кроме этой женщины. Расскажи мне о парне, который заказал тебе эту работу.

— Я о нем ничего не знаю, я же тебе говорил.

— Ты действительно болван, Васко, потому что этот парень, он не собирается тебя защищать, поверь мне. И, если я не ошибаюсь, он уже окунул тебя во все это с головой.

Адамберг сделал знак своим помощникам, которые в ожидании курили в коридоре.

— Пороемся в этой комнате, — сказал он им. — Месье не возражает.

Мужчины нервно осмотрелись.

— Начинаем здесь, здесь, здесь и там, — сказал Адамберг, показывая на несколько свободных или почти свободных пространств паркета. Ищем ножницы, бумагу, газеты и клей. Сейчас ты увидишь, — добавил он, поворачиваясь к Васко, — подарочек, который тебе сделал твой наниматель.

Спустя двадцать минут, полицейские нашли все под половицей.

Адамберг крепко схватил Васко за руку.

— Теперь ты понимаешь, Васко? Ухватываешь? Да или… черт бы тебя побрал?

Адамберг отпустил его, оставив сидеть на куче газет, и пошел осматривать дверь.

— К тебе легко войти?

— Да, — сказал Васко, пожимая плечами. — Я поэт, я путешественник, я не собираюсь запирать двери и вешать замки. О нет. Надо, чтобы все двигалось, чтобы все плавало, чтобы циркулировало. Давай поднимем грот и с Богом.

— Что ж, по крайней мере, есть один, кто не постеснялся и приходил к тебе циркулировать. Уж не знаю, сыграла ли свою роль поэзия. Пойдем. Я собираюсь поговорить об этой женщине.

Васко надел пиджак, разгладил его, лихорадочно проверил содержимое всех карманов, переложил несколько пакетиков, конвертов, коробочек из другого пиджака в этот, натянул носки, проверил, как сидят брюки, разгладил воротник.

— Идем, Васко, — повторил Адамберг со вздохом.

Адамберг не собирался вести Васко для допроса в комиссариат. Это казалось ему нецелесообразным и даже ошибочным. Казалось, что Васко мог разговаривать только на открытом воздухе или в кафе. Когда Адамберг беседовал с ним «в интерьере»: у себя на рассвете или в его комнате сейчас, — из этого немногое удалось извлечь. «Путешественник» между стенами терял всю свою словоохотливость, он мрачнел. В сущности Васко, возможно, был прав: скамья могла быть судном, почему нет? Почему бы тогда не поговорить в свое удовольствие на палубе. Стоит хорошая погода, и они могут расположиться на скамье. Адамберг сделал знак Васко сесть на носу корабля и позвал с улицы Данглара. Данглар высунул из окна недовольную голову, готовясь к обороне.