Женская ипостась мирового тела нашла свое выражение в земле. «Мать – сыра земля» – наиболее почитаемый, ярко выраженный женский телесный образ: горы и скалы, камни – ее кости, вода – кровь, реки – кровеносные сосуды, древесные корни – жилы, трава и другие растения – волосы. Мифопоэтическое творчество первобытных народов наполнено описаниями выполнения землею своих гендерных телесных функций: плодородия, деторождения, а затем уже остальных. Вера в землю как в божество сопровождала русский народ с первобытных времен, как и другие народы, у которых порой проскальзывали отголоски представлений о Матери-прародительнице мира в целом. Так, например, в XII столетии в «Повести временных лет» обличаются верования русских, называющих землю матерью: «Паки же и землю глаголють матерью... Да аще им есть земля мати, то отец им есть небо», а в XIX в. старообрядцы отказывались исповедоваться священнику, утверждая, что они исповедуются «Богу и матери – сырой земле».[119] Мокошь – единственное женское божество древнерусского пантеона, «мать – сыра земля». Вплоть до середины XIX в. изображалась в виде женщины с распущенными волосами. Пятница – день Мокоши, в колодцы бросали пряжу, кудель. По поверьям, нельзя оставлять кудель на ночь, «а то Мокоша опрядет». Возможно, Мокошь пряла нити человеческих судеб, как древнегреческие мойры, германские нормы и пр. В славянской мифологии воспринималась как жена Перуна или женский аналог громовержца. Имела место персонификация земли как женщины-матери (вдова ассоциировалась с высохшей бесплодной землей). Земля спит зимой, просыпается весной, пьет дождевую воду, беременеет, вынашивает плод-урожай, дрожит от «труса», гневается на людей, лишая их урожая, и т. п. Особая функция, отличная от функций человеческого организма и присущая всем четырем стихиям, – очистительная. Землей могли умываться за неимением воды, скрепляя клятву, ели, держали во рту, целовали землю либо клали щепотку земли за пазуху, на голову, на спину или держали горсть земли в руках и т. п. Так, правильность полевой межи доказывали, проходя по полю с большим куском земли или дерна на голове, при этом приговаривая, что если обманут, то пусть земля задавит клятвопреступника. Целебную силу земли признавали и усиливали ее различными путями, в основном ориентируясь на пространственные и временные границы. Особую магическую ценность имела земля с перекрестка дорог, из первой борозды, с трех (девяти) полевых межей, из-под угла печи в своем доме, из-под человеческого следа, взятая при виде первой ласточки, аиста, первом куковании кукушки и т. п. Земля, взятая из кротовой норы, с могилы или кладбища, из муравейника и т. п., использовалась в народной медицине. Землю также использовали в магии, гаданиях, заговорах. Например, в новолуние девушки клали под подушку узелок с землей из-под своей правой ноги, что должно было помочь увидеть во сне суженого. Связь с миром покойников, осуществляемая через землю, играла огромную роль в жизни язычников. Могила – телесный дом мертвеца, земля отгораживает его от мира живых, поэтому с ее помощью всячески перекрывали покойнику путь назад, в мир живых. Перед смертью больного выносили в поле для прощания с землей; чтобы облегчить ему кончину, его клали на землю либо клали землю ему на грудь; у всех славян был обычай бросать горсть земли вслед похоронной процессии, так же как и обычай бросать горсти земли на гроб умершего в могилу при закапывании. Но, конечно же, самое важное значение придавалось сырой, влажной, омытой дождем, т. е. оплодотворенной земле. Ее брак с небом давал возможность ей плодоносить каждый год. Если же земля была бесплодна, в годы засухи и неурожая, ее сравнивали со вдовицей, иссушенной горем. Святая «мать – сыра земля» была главным божеством, адресатом древнерусских заговоров, заклинаний, гаданий, молитв и клятв даже в христианские времена, когда она стала ассоциироваться с Пресвятой Богородицей.[120]

Земля была самой телесно оформленной из четырех стихий, имевшей ярко выраженную материальную форму, что придавало ей наиболее позитивную сущность. Остальные три стихии – вода, огонь, воздух – обладали соответствующей им, постепенно убывающей и размывающейся формой-телом. Так, телесная форма воды обеспечивалась берегами рек, озер, морей, стенками колодцев, сосудов и прочих «границ», замыкающих водное тело в определенные рамки. Вода так же тяготела к женской половине мира, как и земля. Вода, как уже упоминалось, близка Хаосу, она старше земли, в ее первобытных волнах плавал первозмей; став основанием, на котором возникла твердь, вода ушла под землю, на «тот свет», а также на небо, откуда проливается дождем. Вода вездесуща и переносит по мировому телу все, и хорошее, и плохое. Отсюда сама по себе она амбивалентна, и знак плюс или минус, которым ее наделяли, зависел от других параметров, а не от нее самой. Вспомним хотя бы сказки о живой и мертвой воде, распространенные в любом из славянских фольклоров. Чистота воды, быстрота ее течения, прозрачность, свежесть («новая вода») и другие ее положительные качества использовались наравне с негативными характеристиками типа нечистоты, замутненности, стоячести, несвежести («старая вода») и пр. Чистая проточная вода часто персонифицировалась и получала женские имена (Ульяна, Елена и др.); ее называли «милой, матушкой, водицей» и пр.; наиболее популярными были обращения к воде с просьбой унести зло и очистить человека, берега, луга, камни и т. п. Вода, набранная в нужный день (утро Рождества, Нового года, Великого четверга, дня Ивана Купалы и др.), в нужное время (до восхода солнца), принесенная в тишине, без единого слова («немая вода»), обладала особой силой, ею поили больных, кропили скот, углы дома, амбары и т. п. Изменчивость воды делала ее излюбленной средой, используемой при гаданиях, в особенности в любовной магии. Наравне с землей вода олицетворяла женское начало. Омовение водой, как символ второго рождения, вошло в дальнейшем в таинство христианского крещения. Близость воды к Хаосу, ее курсирование по тому и этому свету делали ее средой обитания злых духов, утопленников – «заложных покойников», чертей, водяных и русалок. Все они вредят человеку, заманивают его в омут, утаскивают на дно и т. д. В обращении с водной стихией требовалась особая осторожность, что проявилось в заговорах, заклинаниях, обрядах очищения и сакрализации воды.[121]

Большое значение приобретало деление на мужские и женские локусы двора и внутреннего пространства жилища. Так как мужчина был хозяином дома, то его территорией считалась правая сторона дома – красный угол, место вокруг стола и угол у порога. Женской считалась левая часть дома у печи, именуемая у русских «бабий кут», да и сама печь преобразовывала женское естество. Многие предметы домашнего обихода наделялись «полом», и мужчине нельзя было не только заниматься женской работой, но и брать в руки или прикасаться (порой даже заглядывать) к «женским» вещам, что грозило ему большими неприятностями вплоть до утраты потенции и превращения в женоподобное существо. Дом как образ мира (например, в былинах) перенял и усилил телесную маркированность пространства. Особенно ярко это прослеживается в трактовке печи и стола. Как один из сакральных центров дома, печь (заменившая очаг как символ рода) хранила связь с предками. Она сугубо женский «персонаж»: ее внутреннее пространство сродни женскому лону, в котором «перепекаются младенцы», с тем чтобы «заменить» недоношенного или больного на здорового. Сам процесс выпекания хлеба ассоциировался с зачатием и ростом ребенка в женской утробе. На печи люди рождались и умирали, через печную трубу уходила из дома душа покойника и прилетал огненный змей и нечистая сила. Чтобы печь выполняла свою функцию поддержания огня, ее «кормили», оставляя одно-два полена, «поили», ставя на ночь горшок с водой.[122] Огонь в печи сравнивали с огнем в теле человека (любовным жаром) и использовали в любовной магии. Так, по свидетельству А. Н. Афанасьева, в Новгородской губернии в так называемом «вмазывании в печь» с целью приворожить любимого брались два волоса, мужской и женский, переплетались и втирались в печную стенку, при этом произносились слова: «Как эти два волоса дружно свились, так бы и мы с рабом божиим (имярек) дружно сжились. Как в этой печке жарко, так и рабу божьему такому-то было бы меня жалко». С той же целью запекали в печи яйцо и давали съесть избраннику, нашептывая во время запекания: «Как это яйцо печется, так чтобы сердце милого пеклось обо мне».[123] Стол, в противовес печи, образовывал чистый – мужской – центр дома, находившийся, как правило, в красном углу. Стол как бы сливался с домом и был неотделим от него, поэтому при продаже дома стол оставляли новому владельцу. В ряде обрядов стол выполнял функцию центра, вокруг которого совершались ритуальные действия (перед отправлением в долгий путь, перед рождением ребенка и др.), сдвигать его могли только с обрядовой целью (во время свадьбы или похорон).[124]