Вчера около трех часов дня к Шурыгину домой пришли хлебокомбинатовские монтеры. Фамилия одного из них Бухтармин, а другой — высокий пожилой мужчина по имени Евгений. Помогли перебросить электропроводку, так как из-за строительства теплотрассы пришлось переставлять столбы. Когда управились с работой, решили маленько выпить. Евгений дал пятьдесят копеек, а Бухтармин рубль. Шурыгин сходил за вином. Выпив, пошли на хлебокомбинат, где монтеры намеревались получить зарплату, а Шурыгину надо было раздобыть сгоны для водопроводных труб. На территорию хлебокомбината прошли через проходную. Шурыгин у слесарей механического цеха взял два сгона и ушел домой. Выходил с территории через дыру в заборе, которая у склада баллонов, рядом с усадьбой Бухтармина. Евгений с Бухтарминым после получки как будто собирались в закусочную, которая находится возле вокзала Новосибирск-Западный, однако вместо этого вскоре опять пришли к Шурыгину. Дали ему три рубля и попросили купить пол-литра водки. С этой бутылкой втроем направились к Бухтармину. По пути к компании присоединились еще два парня: один, кажется, Николай, другой вроде бы Костя. Просидели у Бухтармина примерно до одиннадцати вечера.

— И после этого все разошлись? — спросил Ницак.

— Я один ушел, остальные еще за столом сидели, — ответил Шурыгин.

— Так долго впятером одну бутылку распивали?

— Почему одну… Ребята еще штуки три покупали.

— На чьи деньги?

— Трояк мне пришлось выложить, а еще, кажется, Бухтармин раскошелился, — Шурыгин, достав из кармана мятую пачку сигарет, закурил. — У парней и Евгения денег, по-моему, ни копейки не было.

— Разве Евгений не получил зарплату?

— Нет. Сказал, очередь у кассы была большая, не захотел долго ждать.

— А Бухтармин?

— Тот вроде бы без очереди втерся.

— О чем говорили за столом?

— Как всегда… Пьяный бред несли кто во что горазд. Под конец до песен дело дошло, — Шурыгин глубоко затянулся сигаретой. Выпуская дым, спросил: — Что-то натворили, чувствую, мужики, да?..

— Угу, набедокурили маленько, — кивнув головою, простовато сказал Ницак. — Хлебокомбинатовскую кассу до копейки зачистили.

На круглом лице Шурыгина не дрогнул ни один мускул. Он лишь чуточку прищурился от табачного дыма, снова поднес к губам сигарету и усмехнулся:

— Не могли они этого сделать, пьяные в стельку все были.

— А вы? — быстро спросил Ницак.

— Я тоже как сапожник нализался, — Шурыгин сигаретой показал на узенькую дверь в стенке возле крыльца: — В кладовке ночевал, жена меня хмельного в дом не пускает.

Ответ не требовал расшифровки. Судя по нему, у Шурыгина не было даже мало-мальски убедительного алиби.

В этот же день, поздним вечером, Ницак встретился с Бухтарминым. Тот с пятого на десятое кое-как подтвердил рассказанное Шурыгиным. Из выпивавших у него собутыльников он более-менее был знаком с Шурыгиным, несколько раз привозившим ему на своей машине уголь, и с хлебокомбинатовским монтером Евгением, фамилия которого, как выяснилось, Ведров. О Косте Бухтармин знал только, что у того сестра работает водителем троллейбуса, а о пятом собутыльнике — Николае — «вообще понятия не имел, кто он и откуда». Ничего вразумительного не сказал Бухтармин и том, когда разошлись «гости». Заснул раньше их ухода и мертвецки проспал всю ночь. Так ли это было на самом деле, ни малейшего доказательства не имелось.

Выйдя из дома Бухтармина, Ницак загляделся на освещенные окна хлебокомбинатовских цехов. Вспомнив о лазейке в заборе, решил проверить, как несет службу выставленный для наблюдения наряд сотрудников райотдела. Едва он, тихонько отодвинув доску, пролез на территорию, из-под навеса, где хранились баллоны, вышел невысокий молоденький сержант и, узнав начальника ОУРа, откровенно обрадовался:

— Это вы, товарищ старший лейтенант!

— Как тут дела? — спросил Ницак.

— Сейчас тихо, а перед началом смены почти как через проходную лезли. — Сержант достал из кармана блокнот. — Вот, всего за полчаса двенадцать человек записал. Все до единого объясняют, что до проходной далеко обходить, потому, мол, и лезут.

Ницак взял у сержанта блокнот. Повернувшись к свету уличного фонаря, стал внимательно читать список. Третьей была записана фамилия «Ведров». Ткнув в нее пальцем, Ницак на всякий случай уточнил:

— Этот тоже здесь пролез?

Сержант заглянул в блокнот:

— Так точно, товарищ старший лейтенант, — и показал на усадьбу Бухтармина. — Вот из того дома вышел. На мой вопрос сказал, что на смену в бараночный цех опаздывает, потому, мол, некогда до проходной обходить.

У сержанта, судя по ответу, была хорошая память. Вернув ему блокнот, Ницак отправился искать Ведрова, который действительно оказался на смене в бараночном цехе. Угрюмый, лет за пятьдесят, мужчина, то и дело царапая давно небритую бороду, поначалу выдал «информацию» еще скупее, чем Бухтармин: «А я ничего не помню». Однако Ницаку все-таки удалось заставить его кое-что «вспомнить». Во-первых, выяснилось, что пригласил Ведрова к Шурыгину, чтобы перебросить электропровода, Бухтармин. Во-вторых, когда Ведров покидал застолье, в доме Бухтармина, кроме дремлющего хозяина, оставались Николай и Костя. В-третьих, из всех пятерых собутыльников у Ведрова вроде бы наметилось алиби: перед самым домом его встретил участковый инспектор милиции и крепко отчитал за пьянку. Не откладывая в долгий ящик, Ницак через дежурного по райотделу узнал номер квартирного телефона участкового, и тот подтвердил, что вчера в одиннадцать часов вечера живущий на его участке электромонтер хлебокомбината № 3 Ведров действительно добирался домой в состоянии, как говорится, ни тяти — ни мамы.

На утреннем оперативном совещании в кабинете подполковника Моисеева присутствовал начальник областного управления внутренних дел. Хотя он не вмешивался в разговор, участники совещания чувствовали себя несколько сковано. Уже само присутствие генерала на оперативке как бы подчеркивало, что дело зачислено в разряд повышенной ответственности, которая, как известно, не только мобилизует людей, но зачастую и сковывает их инициативу. Давление генеральского авторитета внешне не сказывалось, пожалуй, только на подполковнике Моисееве, старавшемся всем видом показать оперативникам, что высокое начальство, конечно же, будет контролировать действия розыска, однако рассчитывать только на его ценные указания нельзя, так как непосредственно раскрывать преступление предстоит все-таки нам с вами, дорогие товарищи.

Первым докладывал старший лейтенант Ницак. За несколько минут он изложил информацию, на сбор которой потратил больше восьми часов. Подполковник Моисеев задал всего один уточняющий вопрос, сделал в своей записной книжке, похожей на общую тетрадь, короткую пометку и спросил:

— Обручевым кто занимался?

— Я, товарищ подполковник, — быстро ответил инспектор ОУР Нечаев и, не дожидаясь дополнительных вопросов, стал докладывать: — Кочегар Обручев сдал смену в двадцать четыре часа. С этого времени на хлебокомбинате никто из опрошенных мною его не видел. При сдаче смены был трезв. Домой пришел в пятом часу утра мокрый до нитки. Переоделся и, ни слова не говоря жене, лег спать на диван. Так он обычно поступает, когда приходит пьяный. Жена предполагает, что он путается с какой-то женщиной, поскольку ночные похождения у него — явление частое, особенно после получки. Однако на этот раз Обручев не дал жене ни копейки, а она, рассердившись, даже не спросила, получил ли он зарплату. Дежурившая ночью в хлебокомбинатовской проходной вахтерша знает кочегара Обручева: высокий, рыжий, в очках. На мой вопрос уверенно ответила, что после смены он через проходную с территории комбината не проходил.

— Обручев живет на улице Собинова. Мог уйти напрямую, через лазейку в заборе около усадьбы Бухтармина, — сказал инспектор Шехватов.

— Вполне такое может быть, — поддержал Ницак. — К этой лазейке торная тропа проложена.