Наш знаменитый Крузенштерн,[63] исследовавший берега острова в 1805 г., впал в ту же ошибку. Плыл он к Сахалину уже с предвзятою мыслью,[64] так как пользовался картою Лаперуза. Он прошел вдоль восточного берега и, обогнув северные мысы Сахалина, вступил в самый пролив, держась направления с севера на юг, и, казалось, был уже совсем близок к разрешению загадки, но постепенное уменьшение глубины до 3½ сажен, удельный вес воды, а главное, предвзятая мысль заставили и его признать существование перешейка, которого он не видел. Но его все-таки точил червь сомнения. «Весьма вероятно, – пишет он, – что Сахалин был некогда, а может быть, еще в недавние времена, островом». Возвращался он назад, по-видимому, с неспокойною душой: когда в Китае впервые попались ему на глаза записки Браутона, то он «обрадовался немало».[65]
Ошибка была исправлена в 1849 году Невельским. Авторитет его предшественников, однако, был еще так велик, что когда он донес о своих открытиях в Петербург, то ему не поверили, сочли его поступок дерзким и подлежащим наказанию и «заключили» его разжаловать, и неизвестно, к чему бы это повело, если бы не заступничество самого государя,[66] который нашел его поступок молодецким, благородным и патриотическим.[67] Это был энергический, горячего темперамента человек, образованный, самоотверженный, гуманный, до мозга костей проникнутый идеей и преданный ей фанатически, чистый нравственно. Один из знавших его пишет: «Более честного человека мне не случалось встречать».[68] На восточном побережье и на Сахалине он сделал себе блестящую карьеру в какие-нибудь пять лет, но потерял дочь, которая умерла от голода, состарился, состарилась и потеряла здоровье его жена,[69] «молоденькая, хорошенькая и приветливая женщина»,[70] переносившая все лишения геройски.[71]
Чтобы покончить с вопросом о перешейке и полуострове, считаю не лишним сообщить еще некоторые подробности. В 1710 г. пекинскими миссионерами, по поручению китайского императора, была начертана карта Татарии; при составлении ее миссионеры пользовались японскими картами, и это очевидно, так как в то время о проходимости Лаперузова и Татарского проливов могло быть известно только японцам. Она была прислана во Францию и стала известною, потому что вошла в атлас географа д’Анвилля.[72] Эта карта послужила поводом к небольшому недоразумению,[73] которому Сахалин обязан своим названием. У западного берега Сахалина, как раз против устья Амура, на карте есть надпись, сделанная миссионерами: «Saghalien-angahata», что по-монгольски значит «скалы черной реки». Это название относилось, вероятно, к какому-либо утесу или мысу у устья Амура, во Франции же поняли иначе и отнесли к самому острову. Отсюда и название Сахалин, удержанное Крузенштерном и для русских карт. У японцев Сахалин называли Карафто или Карафту, что значит китайский остров.
Работы японцев попадали в Европу или слишком поздно, когда в них уже не нуждались, или же подвергались неудачным поправкам. На карте миссионеров Сахалин имел вид острова, но д’Анвилль отнесся к ней с недоверием и положил между островом и материком перешеек. Японцы первые стали исследовать Сахалин, начиная с 1613 г., но в Европе придавали этому так мало значения, что когда впоследствии русские и японцы решали вопрос о том, кому принадлежит Сахалин, то о праве первого исследования говорили и писали только одни русские.[74]
Давно уже на очереди новое, возможно тщательное исследование берегов Татарии и Сахалина. Теперешние карты неудовлетворительны, что видно хотя бы из того, что суда, военные и коммерческие, часто садятся на мель и на камни, гораздо чаще, чем об этом пишут в газетах. Благодаря, главным образом, плохим картам командиры судов здесь очень осторожны, мнительны и нервны. Командир «Байкала» не доверяет официальной карте и смотрит в свою собственную, которую сам чертит и исправляет во время плавания.
Чтобы не сесть на мель, г. Л. не решился плыть ночью, и мы после захода солнца бросили якорь у мыса Джаоре. На самом мысу, на горе, стоит одиноко избушка, в которой живет морской офицер г. Б.,[75] ставящий знаки на фарватере и имеющий надзор за ними, а за избушкой непроходимая дремучая тайга. Командир послал г. Б. свежего мяса; я воспользовался этим случаем и поплыл на шлюпке к берегу. Вместо пристани куча больших скользких камней, по которым пришлось прыгать, а на гору к избе ведет ряд ступеней из бревнышек, врытых в землю почти отвесно, так что, поднимаясь, надо крепко держаться руками. Но какой ужас! Пока я взбирался на гору и подходил к избе, меня окружали тучи комаров, буквально тучи, было темно от них, лицо и руки мои жгло, и не было возможности защищаться. Я думаю, что если здесь остаться ночевать под открытым небом, не окружив себя кострами, то можно погибнуть или, по меньшей мере, сойти с ума.
Изба разделяется сенями на две половины: налево живут матросы, направо – офицер с семьей. Хозяина дома не было. Я застал изящно одетую, интеллигентную даму, его жену, и двух дочерей, маленьких девочек, искусанных комарами. В комнатах все стены покрыты еловою зеленью, окна затянуты марлей, пахнет дымом, но комары, несмотря ни на что, все-таки есть и жалят бедных девочек. В комнате обстановка не богатая, лагерная, но в убранстве чувствуется что-то милое, вкусное. На стене висят этюды и, между прочим, женская головка, набросанная карандашом. Оказывается, что г. Б. – художник.
– Хорошо ли вам тут живется? – спрашиваю я даму.
– Хорошо, да вот только комары.
Свежему мясу она не обрадовалась; по ее словам, она и дети давно уже привыкли к солонине и свежего мяса не любят.
– Впрочем, вчера варили форелей, – добавила она.
Провожал меня до шлюпки угрюмый матрос,[76] который, как будто догадавшись, о чем мне хочется спросить его, вздохнул и сказал:
– По доброй воле сюда не заедешь!
На другой день рано утром[77] пошли дальше при совершенно тихой и теплой погоде. Татарский берег горист и изобилует пиками, то есть острыми, коническими вершинами. Он слегка подернут синеватою мглой: это дым от далеких лесных пожаров, который здесь, как говорят, бывает иногда так густ, что становится опасен для моряков не меньше, чем туман. Если бы птица полетела напрямик с моря через горы, то, наверное, не встретила бы ни одного жилья, ни одной живой души на расстоянии пятисот верст и больше… Берег весело зеленеет на солнце и, по-видимому, прекрасно обходится без человека. В шесть часов были в самом узком месте пролива, между мысами Погоби и Лазарева, и очень близко видели оба берега, в восемь проходили мимо Шапки Невельского – так называется гора с бугром на вершине, похожим на шапку. Утро было яркое, блестящее, и наслаждение, которое я испытывал, усиливалось еще от гордого сознания, что я вижу эти берега.
Во втором часу вошли в бухту де-Кастри.[78] Это единственное место, где могут во время бури укрываться суда, плавающие по проливу, и не будь ее, судоходство у сахалинских берегов, которые сплошь негостеприимны, было бы немыслимо.[79] Даже есть такое выражение: «удирать в де-Кастри». Бухта прекрасная и устроена природой точно по заказу. Это круглый пруд, версты три в диаметре, с высокими берегами, защищающими от ветров, с нешироким выходом в море. Если судить по наружному виду, то бухта идеальная, но, увы! – это только кажется так; семь месяцев в году она бывает покрыта льдом, мало защищена от восточного ветра и так мелка, что пароходы бросают якорь в двух верстах от берега. Выход в море сторожат три острова, или, вернее, рифа, придающие бухте своеобразную красоту; один из них назван Устричным: очень крупные и жирные устрицы водятся на его подводной части.
63
Наш знаменитый Крузенштерн… – И. Ф. Крузенштерн (1770–1846), адмирал, известный русский мореплаватель, совершивший «первое путешествие россиян вокруг света» с целью установления через южные порты торговых отношений с Японией и исследования Тихого океана близ русских владений, берегов Охотского моря, Сахалина, Камчатки и др., автор знакомых Чехову работ: книги (по словам автора, «чуждой всяких витийственных упражнений») «Путешествие вокруг света в 1803, 4, 5 и 1806 годах <…> в 3-х частях». С.-Петербург, 1809–1812 («Список», № 7) и «Атласа к путешествию вокруг света капитана Крузенштерна». СПб., 1813. Об этих трудах имеются упоминания в письмах Чехова к А. С. Суворину (23, 26 февраля 1890 г.).
64
Плыл он к Сахалину уже с предвзятою мыслью ~ «обрадовался немало». – Чехов излагал и цитировал книгу Крузенштерна: («Путешествие вокруг света…», стр. 198–204).
65
То обстоятельство, что трое серьезных исследователей, точно сговорившись, повторили одну и ту же ошибку, говорит уже само за себя. Если они не открыли входа в Амур, то потому, что имели в своем распоряжении самые скудные средства для исследования, а главное, – как гениальные люди, подозревали и почти угадывали другую правду и должны были считаться с ней. Что перешеек и полуостров Сахалин – не мифы, а существовали когда-то на самом деле, в настоящее время уже доказано.
Обстоятельная история исследования Сахалина имеется в книге А. М. Никольского[684] «Остров Сахалин и его фауна позвоночных животных». В этой же книге можно найти и довольно подробный указатель литературы, относящейся к Сахалину.
66
…если бы не заступничество самого государя, который нашел его поступок молодецким, благородным и патриотическим. – Чехов намекал на возможность репрессий по отношению к Невельскому со стороны некоторых государственных деятелей, в частности, К. В. Нессельроде, министра иностранных дел (его имя было зачеркнуто в черновой рукописи: «и неизвестно, к чему бы еще повела мудрость судей [вроде Нессельроде]». Слова Невельского об оценке его действий «самим государем» Чехов цитировал почти дословно (ср. «Подвиги русских морских офицеров…», стр. 137). Об этом же – в статье «Русские моряки на крайнем Востоке», опубликованной в томе 134 «Русского вестника» за 1878 г., № 3 бывшем в руках Чехова.
67
Подробности в его книге: «Подвиги русских морских офицеров на крайнем Востоке России. 1849–1855 гг.»
68
Один из знавших его пишет: «Более честного человека мне не случалось встречать». – Не названный в этом случае автор – полковник М. И. Венюков (1832–1901), географ, путешественник, этнограф, две работы которого имеются в «Списке» Чехова (№№ 30 и 61). В письме к А. С. Суворину писатель сообщал 29 марта 1890 г., что послал три тома «Русской старины»: 1878, XII, 1879, XXIV и 1881, XXXII. В томе XXIV за 1879 г. были напечатаны воспоминания Венюкова о заселении Амура в 1857–1858 гг., написанные в 1878 г. в Женеве, куда автор эмигрировал. Из них Чехов цитировал то место, где дана характеристика Невельского как человека «высокого благородства и любви к делу» (стр. 286). В черновой рукописи имелась ссылка на эти воспоминания.
69
…потерял дочь, которая умерла от голода, состарился, состарилась и потеряла здоровье его жена… – Екатерина Ивановна Невельская, сестра мичмана шхуны «Восток» Н. И. Ельчанинова, окончив Смольный институт, вышла замуж и последовала за Невельским в середине 1850-х гг. на «крайний восток России». В 1872 г. она издала его «посмертные записки» («Подвиги русских морских офицеров…»), из которых Чехов черпал фактические сведения: «Особенно тяжело было, – писал Невельской, – бедной жене моей, разделявшей наравне со всеми трудности, опасности и лишения и имевшей больного ребенка, которому угрожала голодная смерть, ибо жена сама кормить не могла, а кормилиц не было». Далее Невельской сообщал, что дочь «умерла в скором времени от голода» (стр. 184).
70
…«молоденькая, хорошенькая и приветливая женщина»… – Слова, поставленные в кавычки, принадлежат неназванному здесь автору – Н. В. Буссе («Остров Сахалин и экспедиция 1853–54 гг.» СПб., 1872, стр. 4).
71
Жена Невельского, Екатерина Ивановна, когда ехала из России к мужу, сделала верхом 1100 верст в 23 дня, будучи больною, по топким болотам и диким гористым тайгам и ледникам охотского тракта. Самый даровитый сподвижник Невельского, Н. К. Бошняк,[685] открывший Императорскую гавань, когда ему было еще только 20 лет, «мечтатель и дитя», – так называет его один из сослуживцев,[686] – рассказывает в своих записках: «На транспорте „Байкал“ мы все вместе перешли в Аян и там пересели на слабый барк „Шелехов“. Когда барк стал тонуть, никто не мог уговорить г-жу Невельскую первою съехать на берег. „Командир и офицеры съезжают последними, – говорила она, – и я съеду с барка тогда, когда ни одной женщины и ребенка не останется на судне“. Так она и поступила. Между тем барк уже лежал на боку…» Дальше Бошняк пишет, что, часто находясь в обществе г-жи Невельской, он с товарищами не слыхал ни одной жалобы или упрека, – напротив, всегда замечалось в ней спокойное и гордое сознание того горького, но высокого положения, которое предназначило ей провидение. Она проводила зиму обыкновенно одна, так как мужчины были в командировках, в комнатах с 5° тепла. Когда в 1852 г. из Камчатки не пришли суда с провиантом, то все находились в более чем отчаянном положении. Для грудных детей не было молока, больным не было свежей пищи, и несколько человек умерло от цинги. Невельская отдала свою единственную корову во всеобщее распоряжение; всё, что было свежего, поступало в общую пользу. Обращалась она с туземцами просто и с таким вниманием, что это замечалось даже неотесанными дикарями. А ей было тогда только 19 лет (Лейт. Бошняк. Экспедиция в Приамурском крае. – «Морской сборник», 1859, II). Об ее трогательном обращении с гиляками упоминает и ее муж в своих записках. «Екатерина Ивановна, – пишет он, – усаживала их (гиляков) в кружок на пол, около большой чашки с кашей или чаем, в единственной бывшей во флигеле у нас комнате, служившей и залом, и гостиной, и столовой. Они, наслаждаясь подобным угощением, весьма часто трепали хозяйку по плечу, посылая ее то за тамчи (табак), то за чаем».
72
«Nouvel Atlas de la Tartaire, Chinoise et de Thibet». 1737.
…вошла в атлас географа д’Анвилля. – Жан Батист д’Анвилль (d’Anville) (1697–1782), французский географ и картограф, автор нескольких атласов, в том числе и упомянутого Чеховым: «Nouvel Atlas de la Chine, de la Tartaire, Chinoise et du Thibet <…>», 1737. По-видимому, этот атлас имел в виду Чехов, когда просил М. П. Чехову 23 апреля 1890 г. (с дороги на Сахалин) отдать О. П. Кундасовой «французский атлас», который стоит на его полке.
73
Эта карта послужила поводом к небольшому недоразумению ~ отнесли к самому острову. – Чехов использовал здесь данные статьи А. Сгибнева «Охотский порт» («Морской сборник», 1869, № 11, стр. 3).
74
Японец, землемер Мамиа Ринзо,[687] в 1808 г. путешествуя в лодке вдоль западного берега, побывал на Татарском берегу у самого устья Амура и не раз плавал с острова на материк и обратно. Он первый доказал, что Сахалин остров. Наш натуралист Ф. Шмидт отзывается с большою похвалой об его карте, находя, что она «особенно замечательна, так как, очевидно, основана на самостоятельных съемках».
75
…офицер г. Б. – Капитан К. В. Богданов, товарищ И. П. Ювачева, сахалинского политического ссыльного.
76
Провожал меня до шлюпки угрюмый матрос… – Вероятно, бакенщик Устинов, служивший у Богданова, морского офицера, «ставившего знаки на фарватере». Имеется статистическая карточка: Устинов Федор Дмитриевич, бакенщик, 61 г., холост, на Сахалине с 1869 г. (ГБЛ).
77
На другой день рано утром… – 9 июля 1890 г.
78
Во втором часу вошли в бухту де-Кастри ~ К. Скальковского… – К. А. Скальковский (1843–1905), горный инженер, секретарь Общества для содействия русской промышленности и торговли, совершил путешествие (по поручению министерства финансов) к Тихому океану в начале 1880-х годов с целью исследования русской торговли и мореходства в Приморской области, Китае, Японии, Корее. Чехов включил книгу Скальковского в «Список» (№ 10), использовал его материалы в главах о сахалинском угле, о Добровольном флоте, о г. Николаевске и др.
79
О назначении этой бухты в настоящем и будущем см. К. Скальковского «Русская торговля в Тихом океане», стр. 75.