Я спросил:

- Капрал Бронски, что все-таки происходит? Когда просигналят к обеду?

Он ухмыльнулся:

- У меня есть пара галет. Могу с тобой поделиться.

- Нет, сэр, спасибо. (У меня у самого было припрятано галет гораздо больше: я постепенно учился жизни.) Обеда вообще не будет?

- Мне об этом тоже никто ничего не сказал, сынок. Однако кухни в пределах видимости не наблюдается. Если бы я был на твоем месте, я собрал бы свою группу и прикинул, что к чему. Может быть, кто из вас сумеет подшибить камнем зайца.

- Значит, остаемся здесь на всю ночь? Но ведь мы не взяли с собой скаток?

Его брови буквально взлетели вверх.

- Нет скаток. Но разве нельзя ничего придумать? - Он задумался на секунду. - Ммм… ты когда-нибудь видел, как ведут себя овцы в снежную бурю?

- Нет, сэр.

- Попробуй представить. Они жмутся друг к другу и никогда не замерзают. Глядишь, и у вас получится. Или можно еще ходить, двигаться всю ночь. Никто тебя не тронет, если не выбираться за посты. Будешь двигаться - не замерзнешь. Правда, к утру слегка устанешь.

Он снова ухмыльнулся.

Я отдал честь и вернулся к своей группе. Мы стали обсуждать положение и делиться продуктами. В результате мои собственные запасы сильно оскудели: некоторые из этих идиотов даже не догадались стянуть что-нибудь за завтраком, а другие съели все, что у них было, на марше. В результате на каждого пришлось по несколько галет и сушеных слив, что на время успокоило наши желудки.

Овечий метод сработал. Мы собрали весь взвод - три группы. Однако я никому не стал бы рекомендовать такой способ сна. Если находишься снаружи, один бок у тебя замерзает, и ты лезешь куда-нибудь в гущу, чтобы отогреться. Но когда лежишь, сжатый другими телами, соседи то и дело норовят толкнуть локтем, положить на тебя ноги. Всю ночь тела понемногу перемещаются по типу броуновского движения, и всю ночь приходится менять свое положение: ты вроде не бодрствуешь, но и не спишь. Кажется, что ночь длится лет сто.

Мы были разбужены на рассвете уже ставшим привычным криком:

- Подъем! Быстро!

Призыв к подъему инструкторы убедительно подкрепляли своими жезлами… Затем как всегда занялись гимнастикой. Я чувствовал себя ледяным изваянием и совершенно не представлял, как смогу при наклоне дотянуться до носков ботинок. Но дотянулся, хотя это и было довольно болезненно.

Когда отправились я обратный путь, я чувствовал себя разбитым. Видно было, что и другим не лучше. Один Зим как всегда был подтянут. Кажется, ему даже удалось побриться.

Мы шли к лагерю, солнце уже ощутимо пригревало спины. Зим затянул старые солдатские песни и требовал, чтобы мы подтягивали. Под конец запели нашу «Польку капитана-десантника», которая как бы сама собой заставила ускорить шаги в конце концов перейти на рысь. У сержанта слуха не было, и, судя по всему, он старался искупить этот недостаток громкостью. Зато Брэкенридж оказался довольно музыкальным парнем, его голос, несмотря на ужасные крики Зима, не давал нам сбиться с мелодии. Песни здорово поддержали нас - каждый почувствовал себя немножко нахальнее.

Но пятьдесят миль спустя ни один из нас уже не находил в себе ни нахальства, ни дерзости. Прошедшая ночь казалась очень длинной. У дня же вообще не было конца. Тем не менее Зим отчитал нас за то, что мы неряшливо выглядим перед вечерним смотром, а несколько человек наказал, потому что они не успели побриться за те десять минут, которые у нас были после прихода в лагерь. Несколько человек решили уволиться в тот вечер. Раздумывал и я, но так и не сделал этого - быть может, причина покажется глупой, но на моем рукаве еще сверкали шевроны, и никто их не снимал.

В эту ночь нас подняли по тревоге в два часа.

Однако вскоре я смог оценить уютное тепло и комфорт сна среди нескольких дюжин моих товарищей. Через двенадцать недель меня сбросили чуть ли не голого в пустынной местности в Канадских скалах, и я должен был продираться через горы сорок миль. Я проделал все, но на каждом дюйме пути не уставал проклинать армию.

Я даже не был так уж плох, когда добрался до конечного пункта. Два встреченных мною зайца оказались менее проворными, чем я, и голод отступил. Благодаря этим зайцам я оказался к концу более одетым, чем вначале: сделал себе какие-то допотопные мокасины из шкурок. Удивительно, что можно сотворить при помощи плоского кусочка камня, если у тебя больше ничего нет под рукой. После своего путешествия я пришел к выводу, что мы сильно недооцениваем своих пещерных предков.

Другие проделали такой же путь. Другие - это те, кто не уволился перед тестом на выживание, а решил попробовать. Благополучно прошли все, кроме двух парней, которые погибли в скалах. Нам пришлось вернуться в горы и потратить тринадцать дней на то, чтобы разыскать погибших. Тогда мы и узнали, что десант никогда не бросает своих, пока есть хоть малейший шанс на надежду.

Мы нашли тела, когда уже понимали, что их нет в живых, и похоронили со всеми почестями. Посмертно им было присвоено звание сержантов; они первыми из новобранцев лагеря поднялись так высоко. От десантника не ждали долгой жизни, смерть была частью его профессии. Но в Мобильной Пехоте очень заботились о том, как ты умрешь.

Одним из погибших был Брэкенридж. Другим - парень из Австралии, которого я не знал. Не они были первыми, не они стали последними среди тех, кто погиб на испытаниях.

Многое еще случилось перед тем, как мы покинули лагерь Курье, и многому мы научились. Боевая подготовка - сплошные тренировки, упражнения, маневры. Мы учились использовать все: от рук, ног до ядерного оружия (конечно, с холостыми зарядами). Я в жизни никогда не думал, что руки и ноги - такое грозное оружие, пока не увидел сержанта Зима и капитана Франкеля - нашего командира батальона, устроивших показательный бой. Рукопашному бою нас обучал и Суцзуми, всегда вежливый, с белозубой улыбкой. Зим сделал его на время инструктором, и мы обязаны были выполнять его приказы, хотя и не обращались к нему «сэр».

По мере того как наши рады таяли, Зим все меньше занимался всеми нами одновременно (за исключением смотров) и тратил все больше времени на индивидуальные тренировки. Он как бы дополнял капралов-инструкторов. Внезапно он словно оглох ко всему, кроме своих любимых ножей. Вместо стандартного сделал, отбалансировал и заточил себе специальный нож. При индивидуальном тренинге Зим немного оттаивал, становился более терпимым и даже терпеливо отвечал на неизбежные глупые вопросы.

Однажды во время двухминутного перерыва, которые устраивались между различными видами работы, один из парней, его звали Тэд Хендрик, спросил:

- Сержант, я ведь правильно думаю, что все это метание ножей - скорее забава?… Зачем тогда так тщательно ее изучать? Разве это может нам пригодиться?

- Ну что ж, - сказал Зим. - А если все, что у тебя есть, - это нож? Или даже ножа нет? Что ты будешь тогда делать? Готовиться к смерти? Или попытаешься изловчиться и заставить врага получить свое? Ведь это все не игрушки, сынок. И некому будет жаловаться, когда обнаружишь, что ничего не можешь сделать.

- Но я как раз об этом и говорю, сэр. Представьте, что вы оказались невооруженным. Или у вас в руках даже есть какая-нибудь ерунда. А у противника - опасное оружие. И как бы вы ни старались, ничего не сделаете.

Голос Зима прозвучал неожиданно мягко:

- Неправильно, сынок. На свете не существует такой вещи, как «опасное оружие».

- То есть, сэр?

- Опасного оружия нет. Есть только опасные люди. Мы стараемся сделать вас опасными для врага. Опасными даже без ножа. Опасными до тех пор, пока у вас есть одна рука или одна нога и пока вы еще живы… Возьмем теперь твой случай. Допустим, у меня только нож. Цель - вражеский часовой, вооруженный всем, чем хочешь, кроме разве что ядерного заряда. Я должен его поразить быстро и так, чтобы он не позвал на помощь…