Коктебель... В этой бухте так много моря, а рядом шуршит злющая от вечной жажды трава; колючая - не ступишь босиком. Холмы вокруг припудрены цементной пылью. Даже ящерицы здесь голубовато-серые. На земле трещины, как на губах, от здешних ветров и безжалостного солнца.

Песок у воды гладкий и плотный: без устали перебирает, полощет его прибой. Оглянешься - занятно: "Пятницы!.."  Но пропадают быстро. Полминуты - и нет следов; опять гладкая бровка будто укатанного катком песка. Его все хочет и не может укрыть кружево пены.

Лучше подъезжать сюда пораньше утром, когда причудливые скалы Карадага озарены косыми лучами солнца... Впрочем, Карадаг в течение дня так часто меняет настроение, свой облик, свою окраску, что трудно сказать, когда он краше. Впечатление усиливается внезапностью, с которой Карадаг появляется перед глазами. Природа здесь как опытный драматург - исподволь готовит к ярчайшей кульминации. По обыкновению вы приближаетесь с северной стороны, и в однообразии степного пейзажа ничто не предвещает никаких эффектов. Но вот машина влетает на седло маленького перевала, и Карадаг вдруг сразу вырастает во весь рост - из моря и голубой долины. Древний и вечно новый "величавый окоем горы" всегда будет питать фантазию поэтов. Певец Коктебеля Максимилиан Александрович Волошин видел в нем

 ...рухнувший готический собор,

Торчащий непокорными зубцами,

Как сказочный базальтовый костер,

Широко вздувший каменное пламя

Из сизой мглы...

...Но сказ о Карадаге

Не выцветить ни кистью на бумаге,

Не высловить на скудном языке.

Я много видел. Дивам мирозданья

Картинами и словом отдал дань,

Но грудь узка для этого дыханья,

Для этих слов тесна моя гортань.

 Конечно, путник нынче не столь сентиментален. И все же Карадаг может увлечь его воображение. Так, не оглядываясь, и въедешь в Коктебель, а позади останется скромная на вид, плоская и длинная гора вроде плотины, прикрывающей долину от северных ветров. Это Узун-Сырт.

Позже, изрядно накупавшись, уже посматривая нет-нет на север, вы привыкнете смотреть на эту гору. В удивительной лаконичности ее есть сила, влекущая к себе.

 Ступайте на Узун-Сырт и захватите эту книгу.

Рассказывают, что это случилось в двадцатом году. Бродя по окрестностям Коктебеля, на гору Узун-Сырт пришли два человека, Максимилиан Волошин и Константин Арцеулов. Один из них был поэтом, другой авиатором, и оба были художниками.

 Они стояли над обрывистым южным склоном горы, смотрели на море, на Карадаг.

 Дул свежий ветер. Неожиданно у Волошина сорвало шляпу. К удивлению обоих, вместо того чтобы упасть с обрыва, она поднялась высоко над ними и, пролетев, опустилась далеко позади, на склоне.

 Заинтересовавшись, Волошин стал сам бросать шляпу с обрыва против воздушного потока. И каждый раз шляпа высоко взмывала, потом опускалась за гребнем.

 - Ведь это восходящий поток! Вдоль всего склона, обращенного к ветру! - воскликнул Арцеулов. - Здесь можно парить на планерах!

 И через три года в Коктебеле появились первые парители.

 Через десять лет это место стало центром спортивного планеризма в стране.

 Спустя еще тридцать лет мы с Адамом Дабаховым стоим над обрывом южного склона той же горы и, глядя в небо, пытаемся найти хотя бы намек на кучевое облако. Мы стоим на земле, крыльев у нас нет, и все же облако нам нужно!

 Позади нас развалины - это все, что осталось от высшей летно-планерной школы. Там был наш дом, и там жила мечта юности: "Летать выше, быстрей и дальше!"

 Южная долина тонет в голубой дымке. Только ранней весной, в марте, удалось увидеть ее ярко-красной - цвели тюльпаны. В середине долины блестит высохшее солончаковое озеро. Над ним возникали термические и волновые потоки, возносившие планеристов на высоту свыше двух тысяч метров. Это потоки случаются и сейчас.

 В балках северного склона размещались планеры, самые разнообразные по типам и раскраске. Теперь их нет ни на земле, ни в воздухе. Высоко парит орел.

 - Может, орлы те же, - говорит Адам, - они живут долго... Сколько ни смотри, глаза заслезятся, а взмаха крыла не заметишь!

 Адам ложится на сухую колючую траву, глядит в небо и задумчиво произносит:

 Горный хребет в готическом стиле.

 Друг мой пилот! Не тебе ль

 Надо надеть голубые крылья?

 Славен чем Коктебель!

 И отчетливо вспоминается рассеянное лицо поэта Ярослава Мухина. Он был постоянным участником планерных слетов, болельщиком наших дел, - в его горячем сердце по-своему жила авиация.

 И вот, когда восток еще не выправил крыло,

 В воздушный голубой поток врезается пилот.

 Он покидает склон горы, веселый, молодой,

 Он будет до ночной поры парить, а над водой,

 Над морем, где чернела синь, рождаются ветра,

 Они начнут его носить с утра и до утра.

 И поток носил планериста, которому были посвящены эти строки, 35 часов 11 минут.

 Вот напряженный рекордный долет окончился, Никодим Симонов приземлился в долине. Мы спешим поздравить нашего товарища, прибегаем... а Никодим спит под крылом своего "Пегаса", положив голову на парашют, спит непробудным сном...

 Адам молчит. Я смотрю в долину. Солнце поднялось высоко. Бухта, как синее блюдо с неровной каймой по краям, спокойна.

 - Южак! - вдруг встрепенулся Адам.

 Мы вскочили на ноги и повернулись лицом к ветру. Адам преобразился, он стоит, чуть наклонившись, широко расставив ноги, стоит в ожидании, как планер, готовый к старту. Он все еще сохранил спортивную форму - крепко скроенный костяк с тугими мышцами. Лицо южанина - крепкое, загорелое, выносливое, с теплым блеском глаз.

 - Тебя, Адам, словно подменили.

 - Знаю, Игорь, - он смущенно улыбается. - Крым - моя слабость. Горы, каньоны, море и - южак.

 ...И в то утро дул хороший южак, стартовали с южного склона. В воздухе было не менее тридцати планеров. Парили на разных высотах, многие ходили вдоль склона; некоторым удавалось попасть в волновой поток, и тогда они выбирались над долиной на высоту около тысячи метров, откуда можно было строить маршрут.

 Я собрался в полет на своем рекордном Гн-2 с заданием найти восходящий поток за Отузами.

 Еще вечером в столовой прошел слух, что техком, где было много представителей ЦАГИ, решил испытать один из планеров на максимальную скорость, причем допускалась возможность разрушения его в полете. Инженеры объясняли, что такие испытания помогут оценить достоверность двух методов расчета стойкости планеров и самолетов против опаснейших вибраций.

 Надо сказать, в те годы более чем тридцатилетней давности в ряде стран имели место катастрофы: развив при испытаниях максимальную скорость, самолеты почти мгновенно разрушались из-за прогрессирующих вибраций. Некоторое время это явление оставалось непонятным; его назвали  флаттером,  и это слово приобрело смертельный смысл.

 И вот теперь, на спортивном планерном слете, ученые ЦАГИ сочли возможным провести неслыханный по дерзости эксперимент. "Жертвой" был избран один из планеров Олега Антонова - высотный рекордный планер.

 Невдалеке от ангара стоял новый серебряный "Рот Фронт" - широкое, эллиптическое крыло и тонкая хвостовая балка. Возле кабины несколько планеристов, среди них Сергей Анохин, Никодим Симонов, Виктор Расторгуев. Сергей регулировал лямки парашюта, то и дело примеряя подвесную систему. Ему помогал Никодим. Вот оно что! Похоже, что экспериментальный полет на прочность решили проводить сегодня. И пилотировать будет, ясное дело, Сергей Анохин. Недаром он так тщательно занимается своим парашютом: если планер рассыплется в воздухе, парашют должен сработать четко и безотказно.