— Я простудился и кашляю. Бабушка не пришла?

— Нет, — ответила Эмилия. — Не пришла.

Жан-Марк обнял наконец Леонара и Марию-Луизу.

— Бабушка, как всегда, встала первая, но вдруг… — начал Жонне и запнулся.

— Ты был у врача? — спросила Эмилия.

— В этом нет надобности, мама. Мне необходимо дать телеграмму…

— Бабушка ждет, — сказал Жонне. — Леонар, возьми маленький чемодан. Слушай, Жан-Марк, ты не привез бабушкин чемодан.

— Потом все расскажу, — ответил Жан-Марк. — Это целая история.

— Четыре перронных билета, — сказал Жонне контролеру. — Я, господин, госпожа и малышка. Этот молодой человек приехал из Парижа.

Семья стояла перед зданием вокзала.

— Пойду за такси, — сказал Леонар.

— Ну, скажи, что с тобой, сынок, — настаивала Эмилия. — У тебя жар?

— Достаточно на него взглянуть, — заметил Жонне. — Сразу видно, что ему нужен уход. Но сначала пусть скажет, куда он дел бабушкин чемодан.

— Ой, чемодан, тоже мне, сокровище! — воскликнула Эмилия. — Прежде всего…

— Это не просто чемодан, это бабушкин чемодан, — сердито бросил Жонне.

— Дядя Леонар нас зовет! — в восторге закричала Мария-Луиза. — Мы поедем на такси. На такси!

Жан-Марк задумчиво оглядел площадь Карно. В воздухе чувствовалось приближение весны.

Эмилия спросила шепотом:

— Ты счастлив, сынок?

— Да, мама, — ответил Жан-Марк, стиснув ее пальцы. — Я хотел бы дать телеграмму…

Как только автомобиль тронулся, Жонне и Леонар спросили одновременно:

— Ну, так что с чемоданом?

Жан-Марк стал рассказывать. О своей температуре, о ливне, о господине Беда, американце и дорожной аварии.

— Когда он уехал, я заметил, что вместо бабушкиного чемодана он дал мне свой. Если бы я не боялся опоздать на поезд, сразу бы обратил внимание.

— Да уж действительно, — протянул Жонне, приглядываясь к чужому чемодану, лежащему рядом с шофером. — Этот в два раза меньше.

— Он рванул прямо с места, — оправдывался Жан-Марк. — На его чемодане ни фамилии, ни адреса.

— Странно. Чемодан закрыт на ключ?

— Нет, я проверил. Но в поезде была такая толчея, что я не смог его открыть, — сказал Жан-Марк.

— Ты ехал стоя? В коридоре? Целую ночь? — ужаснулась Эмилия.

— Надеюсь, бабушкин чемодан был замкнут на ключ? — спросил Жонне. — Иностранцам нельзя доверять.

— Он был заперт, — ответил Жан-Марк. — К тому же в нем нет ничего особенного.

— Но это бабушкин чемодан, — сказал Леонар.

— Там есть моя фамилия и адрес.

— Лионский?

— Естественно.

Леонар повеселел.

— Ну тогда, может быть, дома нас уже ждет телеграмма.

— Жан-Марк, — заговорила Мария-Луиза, которая до сих пор всецело поглощена была ездой, — а то, что ты привез для меня из Парижа, лежало в том чемодане?

Жан-Марк растерялся.

— Я ничего тебе не привез. В последние дни я был очень занят, а вчера было воскресенье.

Мария-Луиза громко заревела.

— Мы подъезжаем к шелкопрядильному комбинату Сен-Поликарп. — Жонне повернулся к сыну. — Тебя не интересует, как идут дела?

— Конечно, интересует, папа, — пробормотал Жан-Марк.

— Нам стукнуло сто лет! Февраль тысяча восемьсот тридцатого — февраль тысяча девятьсот тридцатый! По этому случаю было такое трогательное торжество! Господин Кузон произнес великолепную речь. Правда, Леонар? — Леонар поддакнул. — Мы пили прекрасное шампанское. Госпожа Кузон пришла в сказочном ожерелье из жемчуга, которое господин Кузон подарил ей в это утро. Надо сказать, он для каждого нашел доброе слово. Госпожа Комбр даже прослезилась.

— А что получили вы? — спросил Жан-Марк.

— Как то есть — мы?

— Развитие предприятия — ваша заслуга, заслуга всех работников. Что подарил вам господин Кузон, кроме шампанского и ожерелья для своей жены?

Леонар, помолчав, спросил:

— Ты, случайно, не стал коммунистом?

— Не надо быть коммунистом, чтобы додуматься, что лучший способ отметить столетие фирмы — это повысить жалованье всем работникам.

Жонне пожал плечами.

— Всем? Вот нынешняя молодежь. Хороший или плохой, труженик или лентяй — не важно! Главное — всем!

— У тебя не пропал аппетит, Жан-Марк? — спросила Эмилия. — Ты ел что-нибудь со вчерашнего дня?

— Нет, мама. Я мечтаю только о том, чтобы выспаться.

— Сначала ты должен поговорить с бабушкой. Она считает, что ты пренебрегаешь семьей.

— Вовсе нет. И лучшее доказательство — то, что я здесь.

— Чем ближе к дому, тем я больше нервничаю, пришла ли телеграмма, — сказал Леонар. — Если нет, мы можем получить нахлобучку.

— Трудно предугадать, — заметил Жонне, — бывают вещи, которые забавляют бабушку.

Такси остановилось.

— Я расплачусь, не ждите меня, — сказал Жонне. — Я возьму большой чемодан, а Леонар пусть возьмет американский.

— Может, сделаем наоборот, — сказал Леонар. — Скорее нас догонишь.

— Но я могу взять оба, — предложил Жан-Марк.

— Не болтай глупостей, — рассердился Жонне. — Ты смертельно устал, а четвертый этаж — это сто четыре ступеньки. Вы оба должны меня слушаться.

Они поднялись наверх в молчании. Мария-Луиза держала за руку брата. Его тряс озноб.

— Вытирайте ноги, дети, — предупредила Эмилия. — И позвоните. Бабушка велела звонить, а не стучать.

Поднявшись на цыпочки, Мария-Луиза позвонила и спряталась за спиной у матери.

— Иди вперед, Жан-Марк! — сказал Леонар.

Послышались быстрые шаги, и дверь отворилась.

— Здравствуй, бабушка, — прошептал Жан-Марк.

— А, это ты. Здравствуй.

Бабушка коснулась губами его щеки и, поскольку темнота в прихожей не позволяла его разглядеть, направилась в столовую, окна которой выходили на крыши окрестных домов и холмы, носившие гордое название Золотые Горы. Все поспешили за бабушкой. По дороге Леонар избавился от несчастного чемодана. Бабушка посмотрела Жан-Марку прямо в лицо. Она была низенькая и худая. Ее красивые волосы тронула седина. От живых, проницательных глаз, казалось, ничто не могло укрыться.

— Сними эти очки. Ну да. Конечно. Выглядишь ты, как покойник.

— Я простудился, бабушка, — извиняющимся тоном произнес Жан-Марк. — В Париже сейчас жуткая погода.

— Знаю. Считается, что в Лионе без конца дождь. А у нас тут постоянно солнце. Наконец-то ты вернулся! Надеюсь, ты объяснишь свое поведение. Мы имеем на это право, так ведь?

— Он страшно устал, мама, — вступился за племянника Леонар. — Позволь ему сесть. Он ехал целую ночь.

— Мог ехать и днем. Просто набрался парижских привычек. Там встают в пять вечера, а ложатся в шесть утра. Сейчас как раз шесть утра, и молодой человек должен выслушать, что я ему скажу. Ох, конечно, он может сесть, хотя это и невежливо. Надеюсь, он не воображает, что быть художником — это шататься по монпарнасским кафе, которые хуже всяких… Мария-Луиза, марш на кухню!

Мария-Луиза направилась в комнату.

— Я сказала — на кухню! Знаю тебя как облупленную, будешь подслушивать у дверей. Еще немножко, и сама станешь, как твой дорогой братик! А вот и Жонне. Тем лучше.

Жонне вошел в комнату запыхавшийся, раскрасневшийся, с банкой сливок в одной руке и чемоданом в другой.

— Ох уж эти мне шоферы! Вечно у них нет мелочи!!! И всегда одна отговорка — начало смены! Мне пришлось зайти к госпоже Пешон, чтобы она разменяла мне деньги, ну и заодно купил банку сливок. Свари-ка нам хорошего кофе, Эмилия. Я вижу, мама накрыла на стол. Так любезно с ее стороны…

Жонне посмотрел на Леонара, на стоящего Жан-Марка и спросил:

— Ну, как?

— Чудесно, сынок. Лучше не бывает! Посмотри на это прелестное дитя! Знаю, знаю, простуда, ужасная погода. Не об этом речь. Он может ни в грош не ставить мать, отца, дядю, но только не меня! Это мой дом, и я не позволю ему тут расположиться, пока он не объяснит, по какому праву он пренебрегал нами. Тянул с нас деньги и…