— Я на такие... темные вопросы не отвечаю.

— Нечего отвечать, вот и не отвечаете. Светлые ваши головушки... только мякиной набиты.

— Ничего?— опять вскочил Юрка.— А вот эти люди?..— сгреб кучу книг и показал.— Вот этим людям тоже нечего отвечать?! Ты хоть одну прочитал?

— Там читать нечего — вранье одно. У меня на квартире жил один...

— Во дает?!— сказал Витька.

— Ладно!— Юрка опять начал ходить по избе.— Чума раньше была?

— Была. У нас в двадцать...

— Где она теперь? Есть?

— Не приведи господи! Может будет...

— В том-то и дело, что больше не будет. С ней научились бороться. Дальше! Если бы тебя раньше укусила бешеная собака, что бы с тобой было?

— Сбесился бы.

— И помер бы. А сейчас — сорок уколов, и все. Человек живет. Туберкулез был неизлечим? Сейчас — пожалуйста: полгода — и человек как огурчик! А кто это все придумал? Ученые. «Вранье»... Хоть бы уж помалкивали, если не знаете.

Старика раззадорил тоже этот Юркин наскок.

— Так. Ладно. Собака — это ладно. А змея укусит?.. Где они были, доктора-то, раньше? Не было. А бабка, бывало, пошепчет — и как рукой снимет. А ведь она институтов ваших не кончала.

— Укус был не смертельный, вот и все. Это элементарно.

— Иди подставь: пусть она тебя разок чикнет...

— Пожалуйста! Я до этого укол сделаю и пусть кусает, сколько влезет — я только улыбнусь.

— Хвастунишка.

— Да вот же они, во-от!— Юрка опять показал на книги.— Люди на себе экспериментировали! А знаешь ты, что когда академик Павлов помирал, то он созвал студентов и стал им диктовать, как он помирает...

— Как это?— очень заинтересовался старик.

Витька тоже не слышал про это.

— Так. «Вот,— говорит,— сейчас у меня холодеют ноги — пишите». Они писали. Потом руки отнялись. Он говорит: «Руки отнялись».

— А они пишут?

— Они пишут. Потом сердце стало останавливаться, он говорит: «Пишите». Они плакали и писали.— У Юрки у самого на глазах показались слезы. На старика тоже рассказ произвел сильное действие.

— Ну?..

— И помер. И до последней минуты все рассказывал, потому что это надо было для науки. А вы с этими вашими бабками еще бы... триста лет в темноте жили. «Раньше было! Раньше было!» Какие-то кулацкие уклоны... Вот так было раньше?— Юрка подошел и включил радио. Пела певица. Немного все послушали ее.— Где она?— спросил Юрка.

— Кто?

— Певица-то. Ее же нет здесь, а поет.

— Так это по провода-ам.

— Это радиоволны! «По провода-ам». По проводам — это у нас здесь. А она, может, где-нибудь в Москве или в Ленинграде поет — что, туда провода протянуты?

— Провода. Я в прошлом годе ездил к Ваньке, видел: вдоль железной дороги провода висят. На столбах. Чего ты говоришь-то?

Юрка махнул рукой.

— Тебе не втолковать! Мне надо уроки учить. Все.

— Ну и учи.

— А вы отрываете.— Юрка сел за стол, зажал ладонями уши и стал усердно читать.

Долго в избе было тихо.

— Витька, а ты на кого хочешь учиться?— спросил старик.

Витьку этот вопрос застал врасплох.

— Я пока выбираю,— сказал он.

— На кого он будет учиться!— оторвался от книги Юрка.— У него по арифметике плохо. Не исправил, Витька?

— Не...

— Что ж ты?

— Знаешь на кого учись? На судью,— посоветовал старик.

— О-о!— удивились ребятишки.— Чего это?

— Люди будут бояться. Скажут: вон, вон судья идет! Большое дело.

— Тогда уж — на прокурора,— сказал Витька.— Он пострашней.

— Прокурор — это не все понимают, что страшно. А вот судья... это судья. Это уже тюрьмой пахнет.

Еще помолчали.

— Он есть на карточке?— спросил вдруг старик.

— Кто?

— Тот ученый, помирал-то который.

— Академик Павлов? Вот он.

Юрка подал старику книгу и показал Павлова. Витьке тоже показал редкостного ученого.

— Старенький уж был,— сказал Евстигнеич жалостливо.

— Он был до старости лет бодрый и не напивался, как... некоторые.— Юрка отнял книгу.— И не валялся потом на печке, не матерился...

— Чего вы взъелись-то на меня?!— вскричал больной старик.— Ты гляди что — житья не дают! Комиссары нашлись... Вам ба по тогдашнему делу — только комиссарами быть. Они тогда молодые были... Такие же вот... молокососы заполошные. Командовали.

Юрка сел опять за учебники, а Витька стал листать книжку с портретами ученых.

— Ох, мать ты моя-а!..— закряхтел опять старик. И полез с печки. Надел валенки, взял нож и вышел в сени.

— Куда это он?— спросил Витька.

Юрка пожал плечами.

— Ну и что этот гусь?— спросил Юрка.— Наверно, отцом твоим станет?

Витька уставился на друга, точно до него только сейчас дошел истинный смысл прихода дяди Володи в их дом.

— «Отцом»?— переспросил он.

— Ну а кем же? Не родным, конечно, но жить-то у вас будет.

Вошел старик... Нес в руке добрый кус сала.

— Нате поешьте... ученые. А то, пока дойдете до своих хирургов-то,— загнетесь.

— Зачем? У меня есть — мне Витька принес...

— Ешьте! «Витька принес»... У Витьки у самого... зад сверкает. Безотцовщина. Ешьте, это доброе сало, не базарное.

— Нам дядя Коля привез из деревни — тоже доброе,— вступился Витька за свое сало.

— В деревне теперь разучились солить. Не разучились, а... не хотят. Тоже все на базар норовят: как попало посолил, лишь бы вид сохранить.— Старик опять полез на печку.— Ох, язви тя в душеньку!.. Как ляжешь, так опять подступает.

— Давай, мы сбегаем за четвертинкой?— еще раз предложил Юрка.

Старик помолчал.

— Не надо,— сказал.— Перемаюсь как-нибудь.

Ребятишки достали хлеб и принялись за сало.

— Ну и как мне его теперь, папкой, что ли, звать?— спросил Витька негромко.

Юрка пожал плечами.

— К нам, когда папка помер, тоже приходил один... я его дядей Сашей звал. Не мог. Я папку-то хорошо помню.

— И я помню.

— Ну и будешь дядей звать... Нечего их наваживать. Старый?

— Старый,— сказал Витька, всерьез озабоченный новым «папкой».

— А у него, что же, родных-то никого не было, что ли?— спросил старик с печки.

— У кого?— не понял Юрка.

— У того академика-то. Одни студенты стояли?

— У Павлова? Были, наверно. Я точно не знаю. Завтра спрошу в школе.

— Дети-то были поди?

— Наверно. Завтра узнаю.

— Были, конечно. Никого если б не было родных-то, немного надиктуешь. Плохо человеку одному. Не приведи господи!

Мать Витькина громко засмеялась.

— Не знаю,— сказала она.— Я так не думаю.

— Уверяю вас!— тоже улыбаясь, воскликнул слегка заалевший Владимир Николаич.

И дядя Николай тоже слегка заалел... Всем было хорошо, все слегка поразмякли.

— А не спеть ли нам?!— догадался дядя Николай.— А? Эх, Витьки нет, он бы нам счас на баяне подобрал какую-нибудь.

— Хорошо играет?— спросил Владимир Николаич.

— Мой подарок,— не удержался, похвастал дядя Николай.— На день рождения ему отвалил — пускай учится.

— Люблю музыкальных детей,— сказал Владимир Николаич.

— Так споем, что ли!

— Какую?— спросила Груша.

— Давай какую-нибудь. Ты у нас песельница.

— Ну, прямо!.. Нашел песельницу.

И вдруг Владимир Николаич, прикрыв маленькие петушиные глаза, зачастил не шутя, козлом:

— «Небо, небо, небо, небо-о»!..

Хотел-то он всерьез, но так это вышло смешно и нелепо, что Николай и Груша засмеялись. Тогда засмеялся и Владимир Николаич — будто он хотел пошутить.

— Давай, Груша!— попросил опять Николай.— Помнишь, про колечко как-то... Про любовь, про колечко. Ты часто пела...

Груша, справившись со смущением, вскинула голову, как-то простецки-смело глянула на «суженого», усмешливо улыбнулась и негромко, красиво запела: