— Затрудняетесь,— продолжал Егор.— Ну, хорошо... Ну, поставим вопрос несколько иначе, по-домашнему, что ли: на собраниях часто выступаем?

— Ты чего тут Микитку-то из себя строишь?— спросил наконец старик. И готов был очень обозлиться. Готов был наговорить много и сердито, но вдруг Егор пружинисто снялся с места, надел форменную свою фуражку и заходил по комнате.

— Видите, как мы славно пристроились жить!— заговорил Егор, изредка остро взглядывая на сидящего старика.— Страна производит электричество, паровозы, миллионы тонн чугуна... Люди напрягают все силы... Люди буквально падают от напряжения, ликвидируют все остатки разгильдяйства и слабоумия, люди, можно сказать, заикаются от напряжения.

Егор наскочил на слово «напряжение» и с удовольствием смаковал его.

— Люди покрываются морщинами на Крайнем Севере и вынуждены вставлять себе золотые зубы... А в это самое время находятся другие люди, которые из всех достижений человечества облюбовали себе печку! Вот так! Славно, славно... Будем лучше чувал подпирать ногами, чем дружно напрягаться вместе со всеми...

— Да он с десяти годов работает!— встряла старуха.— Он с малолетства на пашне...

— Реплики — потом!— резковато осадил ее Егор.— А то мы все добренькие — когда это не касается наших интересов, нашего, так сказать, кармана...

— Я — стахановец вечный!— чуть не закричал старик.— У меня восемнадцать похвальных грамот.

Егор остановился, очень удивленный.

— Так чего же ты сидишь, молчишь?— спросил он Другим тоном.

— «Молчишь»... Ты же мне слова не даешь воткнуть!

— Где похвальные грамоты?

— Там,— сказала старуха, вконец тоже сбитая с толку.

— Где «там»?

— Вон, в шкапчике... все прибраны.

— Им место не в шкапчике, а на стенке! В «шкапчике». Привыкли все по шкапчикам прятать, понимаешь...

В это время вошла Люба.

— Ну, как вы тут?— спросила она весело.

Она разрумянилась в бане, волосы выбились из-под платка... Такая она была хорошая! Егор невольно загляделся на нее.

— Все тут у вас хорошо? Мирно?

— Ну и ухаря ты себе нашла!— с неподдельным восторгом сказал старик.— Ты гляди, как он тут попер!.. Чисто комиссар какой!— Старик засмеялся.

Старуха только головой покачала... И сердито поджала губы.

Так познакомился Егор с родителями Любы.

С братом ее, Петро, и его семьей знакомство произошло позже.

Петро въехал во двор на самосвале... Долго рычал самосвал, сотрясая стекла окон. Наконец стал на место, мотор заглох, и Петро вылез из кабины. К нему подошла жена Зоя, продавщица сельпо, членораздельная бабочка, быстрая и суетная.

— К Любке-то приехал... Этот-то заочник-то,— сразу сообщила она.

— Да?— нехотя полюбопытствовал Петро, здоровый мужчина, угрюмоватый, весь в каких-то своих думах.— Ну и что?— Пнул баллон-другой.— Мм?

— Говорит, был бухгалтером, ну, мол, ревизия, то-се... А по роже видать — бандит.

— Да?— опять нехотя и лениво сказал Петро.— Ну и что?

— Да ничего. Надо осторожней первое время... Ты иди глянь на этого бухгалтера! Иди глянь! Нож воткнет и не задумается этот бухгалтер.

— Да?— опять сказал Петро, продолжая пинать баллоны.— Ну и что?

— Ты иди глянь на него! Иди глянь! Вот так нашла себе!.. Иди глянь на него — нам же под одной крышей жить теперь.

— Ну и что?

— Ничего! - завысила голос Зоя.— У нас дочь-школьница вот что! Заладил свое: «Ну и что? Ну и что?» Мы то и Дело одни на ночь остаемся, вот что! «Ну и что» Чтокала чертова, пень! Жену с дочерью зарежут, он шагу не прибавит…

Петро пошел в дом, вытирая на ходу руки ветошью. Насчет того, что он «шагу не прибавит» — это как-то на него похоже: на редкость спокойный мужик, медлительный но весь налит свинцовой разящей силой. Сила эта чувствовалась в каждом движении Петра, в том, как он медленно ворочал головой и смотрел маленькими своими глазами — прямо и с каким-то стылым, немигающим бесстрашием. Спокойно.

— Вот счас с Петром вместе пойдете,— говорила Люба, собирая Егора в баню.— Чего же тебе переодеть-то дать? Как же ты так: едешь свататься и даже лишней пары белья нету? Ну? Кто же так заявляется?

— На то она и тюрьма!— воскликнул старик.— А не курорт. С курорта и то, бывает, приезжают прозрачные. Илюха вон Лопатин радикулит ездил лечить: корову целую ухнул, а приехал без копья.

— Ну-ка вот, мужнины бывшие... Нашла. Небось годится.— Люба извлекла из сундучка длинную белую рубаху и кальсоны.

— То есть?— не понял Егор.

— Моего мужика бывшего...— Люба стояла с кальсонами в руках.— А чего?

— Да я что?!— обиделся Егор.— Совсем, что ли, подзаборник — чужое белье напялю. У меня есть деньги — надо сходить и купить в магазине.

— Где ты теперь купишь? Закрыто уж все. А чего тут такого? Оно стираное...

— Бери, чего?!— сказал старик.— Оно же чистое.

Егор подумал и взял.

— Опускаюсь все ниже и ниже,— проворчал он при этом.— Даже самому интересно... Я потом вам спою песню: «Во саду ли, в огороде».

— Иди, иди,— провожала его к выходу Люба.— Пет-ро у нас не шибко ласковый, так что не удивляйся: он со всеми такой.

Петро уже раздевался в предбаннике, когда туда сунулся Егор.

— Бритых принимают?— постарался он заговорить как можно веселее, даже рот растянул в улыбке.

— Всяких принимают,— все тем же ровным голосом, каким он говорил «ну и что», сказал Петро.

— Будем знакомы, Георгий.

Егор протянул руку. И все улыбался и заглядывал в сумрачные глаза Петра. Все же хотелось ему освоиться среди этих людей, почему-то теперь уж хотелось.

— Люба, что ли?.. Видно, Люба — милая женщина, простецкая, не дура, какая-то родная сразу. Я говорю, я — Георгий.

— Ну, ну,— сказал Петро,— Давай еще целоваться. Георгий — значит, Георгий. Значит, Жора...

— Джордж.— Егор остался с протянутой рукой. Перестал улыбаться.

— А?— не понял Петро.

— На!— с сердцем сказал Егор.— Курва, суюсь сегодня, как побирушка!..— Егор бросил белье на лавку.— Осталось только хвостом повилять. Что я тебе, дорогу перешел, что ты мне руку не соизволил подать?

Егор и вправду заволновался и полез в карман за сигаретой. Закурил. Сел на лавочку. Руки у него чуть дрожали.

— Чего ты?— спросил Петро.— Расселся-то?

— Иди мойся,— сказал Егор.— Я — потом. Я же из заключения... Мы после вас. Не беспокойтесь.

— Во!..— сказал Петро. И, не снимая трусов, вошел в баню. Слышно было, как он загремел тазами, ковшом...

Егор прилег на широкую лавку, курил.

— Ну, надо же!..— сказал он.— Как бедный родственник, мля.

В этот момент открылась дверь бани, из парного облака выглянул Петро.

— Чего ты?— спросил он.

— Чего?

— Чего лежишь-то?

— Я подкидыш.

— Во!..— сказал Петро. И усунулся опять в баню. Долго там наливал воду в тазы, двигал лавки... Не выдержал и опять открыл дверь.— Ты пойдешь или нет?!— спросил он.

— У меня справка об освобождении!— чуть не заорал ему в лицо Егор.— Я завтра пойду и получу такой же паспорт, как у тебя! Точно такой, за исключением маленькой пометки, которую никто не читает. Понял?

— Счас возьму и силком суну в тазик,— сказал Петро невыразительно.— И посажу на каменку. Без паспорта.

Петру самому понравилось, как он сострил. Еще добавил:

— Со справкой.

Он хохотнул коротко.

— Вот это уже другой разговор!— Егор сел на лавке. И стал раздеваться.— А то начинает тут... Диплом ему покажи!

А в это время мать Любина и Зоя, жена Петра, загнали в угол Любу и наперебой допрашивали ее и внушали.

— На кой ты его в чайную-то повела?— визгливо спрашивала членораздельная Зоя, женщина вполне истеричная.— Ведь вся уж деревня знает: к Любке тюремщик приехал! Мне на работе прямо сказали...

— Любка, Любка!..— насилу дозвалась мать.— Ты скажи так: если ты, скажи, просто так приехал — жир накопить да потом опять зауситься по свету,— то, скажи, уезжай седни же, не позорь меня перед людями. Если, скажи, у тебя...