— Велел сказать мурза, что он помнит Степана Разина еще с той поры, когда он послом проходил с казаками в их землю. Знает мурза про походы Степана и желает ему здоровья...

— Говори дело!— сказал Степан по-татарски. (Дальше они все время говорили по-татарски.) — Читал он письмо наше?

— Читал.

— Ну?.. Мне писал?

— Нет, велел говорить.

— Ну и говори.

— Пять тысяч верных татар...— Татарин показал пятерню.

— Вижу.

— Найдут атамана, где он скажет. Зимой — нет. Летом.

— Весной.

— Ага, весной.

Степан задумался.

— Скажи мурзе: по весне подымусь. Зачем пойду — знаю. Он тоже знает. Пусть к весне готовит своих воинов. Куда прийти, скажу. Пусть слово его будет твердым и верным, как... вот эта сабля.— Степан отстегнул дорогую саблю и отдал татарину.— Пусть помнит меня.

— Карасе,— по-русски сказал татарин.

— Микишка,— позвал Степан одного казака.— Передай Черноярцу: татар накормить, напоить... рухляди надавать и отправить.

— Опять вить нехорошо чинишь, атаман,— сказал с укором Леонтий.— Татарву с собой подбиваешь... А уговор был...

— Ты по-татарски знаешь?— живо спросил Степан.

— Знать-то я не знаю, да ведь не слепой — вижу.

— Отчаянный ты, жилец. Зараз все и увидал! Чего ж ты воеводе астраханскому скажешь?

— Дак вить как чего?.. Чего видал, то и сказать надо.

— Много ль ты видал?

— Купца Макара Ильина с собой повернул, стрельцов зманул. Сотника в воду посадил... Андрея Унковского отодрал. С татарвой сговор чинится...

— Много, жилец. Так не пойдет. Поубавить надо. Ну-ка, кто там? Протяжку жильцу!

К Леонтию бросились четыре казака, повалили. Леонтий отчаянно сопротивлялся, но тщетно. К связанным рукам и ногам его привязали веревки — два длинных конца.

— Степан Тимофеич!.. Батька!..

— Я не батька тебе! Тебе воевода батька!.. Наушник.

Леонтия кинули в воду, завели одну веревку через корму на другой борт, протянули жильца под стругом, вытащили.

— Много ль видал, жилец?— спросил Степан.

— Почесть ничего не видал, атаман. Сотника и стрельцов не видал... Где мне их видать? Я берегом ехал.

— Татар видал?

— Их все видали — царицынцы-то. Не я, другие передадут....

— Кидай,— велел Степан.

Леонтия опять бултыхнули в воду. Протянули под стругом... Леонтий на этот раз изрядно хлебнул воды, долго откашливался.

— Видал татар?— спросил Степан.

— Каких татар?— удивился жилец.

— У меня нагайцы были... Не видал, что ль?

— Никаких нагайцев не видал. Ты откудова взял?

— Где ж ты был, сукин сын, что татар не видал? Кидай!

Леонтия в третий раз протянули под стругом. Вытащили.

— Были татары?

— Были... видал.

— Чего они были?

— Коней сговаривались пригнать.

— Добре. Хватит.

Леонтия развязали.

— Скажи ишшо раз Унковскому: если он будет вперед казакам налоги чинить, одной бородой от меня не отделается.

— Скажу, батька... Он больше не будет.

— В Астрахани скажешь: ушли казаки. Никакого дурна не чинили.

— Чую, батька.

— С богом, Леонтий.

Леонтий убрался со струга.

— Иван, все сделано?— спросил Степан Черноярца.— Подымай: пойдем.

— Пойдем!— весело откликнулся Иван.

— Стрельцы где?

— Они там, у балочки.

Через пять минут Степан во весь опор летел на коне в лагерь стрельцов. За ним едва поспевал Семка-скоморох (Резаный — назвали его казаки).

Подскакали к лагерю.

— Стрельцы!— громко заговорил Степан.— Мы уходим. На Дон. Вам велено до Паншина с нами, потом — назад. Вперед хочу спросить: пойдете?— Степан спрыгнул на землю.— К воеводе? Опять служить псам?! Они будут душить людей русских, кровь нашу пить, а вы — им служить?!— Степан распалился.— Семен, расскажи, какой воевода!

Семка вышел вперед, обращаясь к стрельцам, издал гортанный звук, замотал головой.

— Слыхали?! Вот они, бояры!.. Им, в гробину их мать, не служить надо, а руки-ноги рубить и в воду сажать. Кто дал им такую волю! Долго мы терпеть будем?! Где взять такое терпение? Идите со мной. Метиться будем за братов наших, за лиходейство боярское!— Степан почувствовал приближение приступа изнуряющего гнева, сам осадил себя. Помолчал, сказал негромко: — Пушки не отдам. Струги и припас не отдам. Идите ко мне. Кто не пойдет — догоню потом дорогой и порублю. Думайте. Будете братья мне, будет вам воля!..

Осенней сухой степью в междуречье движется войско Разина.

На тележных передках, связанных попарно оглоблями, везут струги, пушки, паруса; рухлядь, оружие, припас и хворые казаки — не телегах. Пленные идут пешком.

Разин в окружении есаулов и сотников едет несколько в стороне от войска. Верхами.

Сзади подъехал Иван Черноярец. Отозвал Степана в сторону...

— Стрельцы ушли.

— Как «ушли»?

— Ушли... Не все, с двадцать. С сотником.

— Сотник увел.— Степан задумчиво посмотрел вдаль, в степь, что уходила к Волге.— Змей ласковый. Нехорошо, Ваня... Звон по Астрахани пойдет. Покличь мне Фрола. Сам здесь будешь.

— Догнать хошь?

— Надо. Змей вертучий!..— еще раз в сердцах молвил Степан и опять посмотрел далеко в степь.— Сейчас мы ему перережем путь-дорожку: берегом кинулись, не иначе.

Летит степью сотня во главе со Степаном. Скачут молча.

Далеко-далеко на горизонте показались всадники.

— Вон!— показал Фрол. Степан кивнул. Подстегнули коней.

Далекие всадники тоже заметили сотню... Там, видно, произошло замешательство.

— Вплавь кинутся!— крикнул Фрол.

— Там коней не свести. Подальше — можно, туды побегут. Во-он!..— Степан показал рукой.

И правда, далекие всадники, посовещавшись накоротке, устремились вперед, к распадку.

Гонка была отменная. Под разницами хрипели кони... Летели ошметья пены. Трое казаков отстали: кони под ними не выдержали бешеной скачки, запалились.

Все ближе и ближе стрельцы...

Лицо Степана непроницаемо спокойно. Только взгляд остановившийся выдает нетерпение, какое овладело его душой.

Вот уж двадцать, пятнадцать саженей отделяют разинцев от стрельцов... Те оглядываются. Лица их перекошены ужасом.

Все ближе и ближе казаки... Смерть хрипит и екает за спинами стрельцов. Один слабонервный не выдержал, дернул повод и с криком загремел с обрыва.

Настигли. Стали обходить стрельцов, прижимая их к берегу, к обрыву. Шестеро с Разиным очутились впереди, обнажили сабли.

Стрельцы сбились с маха... Сотник вырвал саблю. Еще три стрельца приготовились подороже отдать жизнь. Остальные, опустив головы, ждали смерти или милости.

— Брось саблю!— велел Степан сотнику.

Молодой, красивый сотник подумал — спрятал саблю в ножны.

— Смилуйся, батька...

— Слазь с коней.

— Смилуйся, батька! Верой служить будем.

— Верой вам теперь не смочь: дорогу на побег знаете. Я говорил вам...

Стрельцы послезали с коней, сбились в кучу. Один кинулся было к обрыву, но его тут же срубил ловкий казак.

Коней стрелецких отогнали в сторону...

Стрельцов окружили кольцом... И замелькали сабли и мягко, с тупым сочным звуком кромсали тела человеческие. И головы летели, и руки, воздетые в мольбе, никли, как плети, перерубленные...

Скоро и просто свершилась страшная расправа. Трупы побросали с обрыва.

Казаки вываживали коней, обтирали их пучками сухой травы. Потом спустились вниз по распадку к воде.

Напились сами и стали ждать, когда можно будет напоить коней.

Степан сидел на камне лицом к реке, прищурив глаз, смотрел на широкую гладь воды.

Подошел Фрол Минаев, тоже присел.

— Леонтия отпустил?— спросил.

— Отпустил,— нехотя сказал Степан, отрываясь от своих дум.

— Зря.

— Пошто?

— Раззвонит там...

— Теперь скрытничать нечего. Теперь, помоги господи, подняться, а ляжем сами. Как думаешь?

— Я-то?..

— Ты. Не виляй только, а то знаю я тебя.