Сильный порыв ветра ударил ему в лицо. Он шел быстро, почти не чувствуя веса женщины у него на руках. Ее намокшие от дождя и крови волосы тяжелой массой свешивались вниз. Несколько шагов, и мужчина, достигнув середины моста, замер, будто решаясь на последний шаг. Наконец, едва слышно выдохнув, он поднял безвольное тело над перилами.

— Не делай этого со мной, — чуть слышный шепот заставил его руки дрогнуть — он не ожидал, что она будет в сознании.

— Я поклялся. Ты знала, на что шла, — прозвучал его чуть слышный ответ.

Ему потребовался миг, чтобы избавиться от своей ноши. Пронзительный крик и всплеск воды возвестили о том, что его преступление будет навсегда погребено в темной пучине.

Комья земли с глухим стуком падали на гроб. Каждый стук отзывался в моей душе тупой щемящей болью. Наверное, только сейчас я поняла, что все кончено. Ее больше нет, и никогда не будет. До последнего верила, что это какая-то абсурдная ошибка, даже там, в морге на опознании, и по дороге на кладбище, я все надеялась, что нахожусь в очередном кошмаре, обрывающемся при пробуждении, но оставляющем горький осадок. Как же мне хотелось сейчас проснуться, и не видеть перед собой свежую груду земли, засыпавшую единственного дорогого мне человека.

Тяжелые редкие капли дождя упали на лицо, слегка приведя в чувство. Только теперь я осознала, что до сих пор сжимаю в руке землю, за это время успевшую превратиться в потной от волнения ладони в грязь. Даже не оглядываясь, поняла, что осталась одна. Хотя, не совсем. Рядом со мной по-прежнему была она — моя любимая тетя Вера. Единственный родной мне человек. И ближе чем сейчас мы уже не будем никогда. Открыв ладонь, я бережно положила горсть земли на свежую могилу

— Пусть земля тебе будет пухом. Спасибо за твою любовь, — смешавшись с каплями, несколько слезинок упали вниз.

Наверное, мне было бы куда проще верить в то, что когда-нибудь мы снова встретимся. Но я не верила, и оттого так тяжело было сознавать, что сейчас я оплакиваю все самое лучшее, что было у меня в жизни.

Когда вам говорят, что жизнь продолжается, не смотря ни на что, знайте — вам лгут, или не вполне представляют, о чем говорят. О нет! Жизнь, конечно же, не стояла на месте — она текла своим обычным ходом, не вовлекая в свой водоворот, обходя меня стороной. А я с каждым прожитым днем все больше беспокоилась — настолько ли прочны преграды, что я воздвигла между ней и мной. Наверное, боль потери могла бы быть не столь острой, если бы я разделила ее с кем-то другим, попыталась отвлечься, взяла себя в руки и что-то изменила в своей жизни. Вот только механизм разрушения был уже запушен, и не имел обратного хода. Мне было тяжело. Мне было больно, и я не хотела ничего менять, словно наказывая себя за все реальные и мнимые прегрешения. Я не всегда была сдержана на язык, часто раздражалась по пустякам, была несправедлива, а теперь, у меня нет даже возможности сказать ей прости! Да и будь такая возможность — разве стало бы мне легче?

Первые две недели я просто существовала, не особенно стараясь что-то изображать перед окружающим. Друзей и близких у меня не было, а на остальных было плевать. Слоняясь тенью по опустевшей квартире, машинально делая то, что делала всегда, я погружалась в бездну отчаяния.

— Тетя Вера, а что такое горе? — перед моими глазами предстала картинка из прошлого. Я, еще маленькая девочка, обнимаю теткины колени, и, заглядывая ей в глаза, терпеливо жду ответа. Смахнув набежавшую слезинку, она печально смотрит на меня, видимо пытаясь подобрать слова для пятилетней крохи.

— Оно всегда следует за смертью, девочка моя. Эти две подруги никогда не расстаются.

И теперь одна из этих подруг прочно угнездилась в моем доме, возвращая назад, в детство, к грустным, но не таким болезненным воспоминаниям. Я почти не помнила дядю Виталия, мужа моей тети, но знала, что он любил меня, ждал, когда вырасту, пойду в школу. Не сбылось. Так много того, чего мы хотим в жизни ускользает от нас. И не всегда в этом виноваты мы сами.

Я равнодушно рассматривала в зеркале свою бледную, опухшую от слез физиономию. Дожив до 24 лет, так толком не смогла составить четкого представления о собственной внешности. Иногда мне казалось странным, что мы с тетей Верой родственники. Ее стройная, худощавая фигура, густые темно-каштановые волосы, едва тронутые сединой, и яркие голубые глаза всегда вызывали во мне недоумение по поводу моих блеклых, непонятного цвета глаз, темно-русых волос, стойко ассоциировавшихся у меня с мышиным цветом, местами проблемной фигуры и непонятной стеснительности, граничащей с глупостью. Видимо, гены нашей семьи дали сбой, и на свет появилась я — неотесанная девица, предпочитавшая всегда держаться подальше от всего, что могло нанести травму стремящейся к покою душе. Только тетя Вера понимала меня, не пытаясь как-то переделать. Понимала и принимала такой, какая я была.

Очередной день близился к концу, по-прежнему не принеся облегчения, или какой-то надежды. Тихая меланхолия, в которой я пребывала уже несколько недель, не особенно бросалась в глаза коллегам и начальству. В конце концов, все, что от меня требовалось — вовремя прийти на работу, не допускать ошибок и хотя бы иногда демонстрировать служебное рвение, что в это время года это было проблематично не только для меня. Лето — пора отпусков. Вот только я не спешила покидать жужжащий как улей отдел, погружаясь в мертвую тишину своей квартиры. По-крайней мере, так я хотя бы могла наблюдать за жизнью других, не принимая в ней активного участия.