— Надеюсь, вы не шокированы, синьор? Наши девушки гораздо смелее городских, они не могут позволить себе упустить благоприятный случай, женихи здесь слишком редки.

Дрожь пробежала по позвоночнику Маттео.

— Вы думаете, что я…

— Нет, нет, синьор инспектор! Конечно же, нет… Вы для нас, как сказочный принц, который на своем пути покоряет пастушек… Они знают, что он не остановится, но ничто не мешает им мечтать об этом, понимаете? На большее же храбрости не хватает…

Никому еще не приходило в голову сравнивать Маттео Чекотти со сказочным принцем! Польщенный, взволнованный, полицейский не знал, как себя держать. Все его предубеждения против женщин рассеялись, как дым, от одной только улыбки Аделины. Маттео никогда не знал, о чем разговаривать с представительницами слабого пола, кроме тех случаев, когда он их допрашивал в связи с каким-нибудь преступлением. Он поднял глаза к небу, как будто искал там помощи, и небо, явно желавшее ему добра, устроило так, что в это время по его лазури проплыло облачко, чьи очертания сильно напоминали профиль комиссара Рампацо. Инспектор, близкий к тому, чтобы затеряться на дорожках нежных чувств, был возвращен на путь долга и вновь обрел свое критическое чутье. А что, если эта девушка, как и все остальные, смеялась над ним? Может быть, ее приветливость, ее полупрозрачные намеки, были следствием хорошо продуманной тактики? Эти чертовки из Фолиньяцаро не брезговали, видно, никакими средствами! Он сразу возненавидел ту, которая шла рядом с ним, вернее, он попытался ее возненавидеть, но оказалось, что это очень трудно. Стоило ему на нее взглянуть, как его сердце начинало биться сильней! Ему все же удалось заставить себя думать о своем задании, и он сурово спросил:

— Почему вы пошли пройтись с Таламани в тот вечер, когда он был убит?

Она сдержанно усмехнулась.

— Так вам рассказали об этом?..

— Да, мне рассказали.

— И вы пришли сюда для того, чтобы получить ответ на этот вопрос?

— По какой другой причине мог я прийти?

Она печально взглянула на него и трогательно вздохнула.

— Ну, конечно…

— Вы любили этого Таламани?

— Я? Как такая мысль могла вам прийти в голову?

— Это не мысль, а вопрос!

— Я с ним была едва знакома!

— Но все же достаточно для того, чтобы встречаться с ним тайком.

— Это было в первый раз… Мне не хотелось, чтобы у меня дома об этом узнали. Я скучаю в Фолиньяцаро, синьор, и надеялась, что Таламани как житель Милана сумеет мне посоветовать, чем бы я могла заработать себе на жизнь, если я решусь туда уехать. Мне так хочется жить в городе…

— Допустим. Вы никого не встретили во время вашей прогулки?

— Никого.

— Долго вы гуляли?

— Около получаса.

— Где вы расстались?

— У церкви.

— Следовательно, вы не могли не пройти мимо кафе Кортиво. Там еще оставалось много народа?

— Кафе было закрыто.

Это была умелая тактика. Покойный не мог ни подтвердить, ни отрицать того, что говорила Аделина. В отличие от своих подруг, она никого не подозревала, никого не разоблачала. Ее слова вполне убедительно опровергали свидетельство нотариуса, у которого теперь не было возможности доказать, что он действительно присутствовал при драке Амедео с Эузебио. Было известно только одно: клерка кто-то избил до того, как заколоть. Но кто? Все снова возвращалось к исходной точке. Чекотти был опытным полицейским, он прекрасно понимал, что не сможет арестовать Амедео на основании ничем не подкрепленного обвинения нотариуса, к тому же неполного, потому что мэтр Агостини не решался прямо обвинить Амедео в убийстве Таламани. Несмотря на эти соображения, Маттео был по-прежнему убежден в виновности Россатти, но не мог не признать, что тактика девушек из Фолиньяцаро мешает ему действовать. Он сердито сказал:

— Вы, конечно, лжете?

Аделина лучезарно улыбнулась:

— Вы так думаете?

— Не только думаю, я в этом убежден.

Ее серебристый смех окончательно взбесил полицейского. Он схватил девушку за плечи и довольно грубо встряхнул.

— Вы воображаете, что можете одурачить меня вашими хитростями? Лгунья! Слышите? Вы лгунья! Самая отъявленная из всех! Остальные довольствовались тем, что пытались меня навести на ложный след, тогда как вы, зная, что вы красивы и внушаете желание поцеловать вас, взять вас в свои объятия…

— Но вы уже держите меня в ваших объятиях, синьор… Он сразу выпустил ее и стоял в нерешительности. Она воспользовалась этим, чтобы его заверить:

— Несмотря на все это, синьор, вы мне очень симпатичны и имя Маттео мне очень нравится.

Он ушел, не отвечая, так как не знал, что ответить.

Втайне Тимолеоне Рицотто был на стороне Амедео и его защитников, но когда он увидел, как расстроен миланский полицейский, то не мог не пожалеть его. Прийдя в участок, Чекотти уселся в уголок и продолжал там сидеть, погруженный в задумчивость. Тимолеоне не решался прервать ее.

— Скажите, синьор… Они все такие в Фолиньяцаро? Рицотто, не ожидавший вопроса, вздрогнул.

— Простите?

— Я спрашиваю, все ли девушки в Фолиньяцаро такие, как те, с которыми я встречался.

— Думаю, что да…

— Это ужасно…

— Уверяю вас, синьор, к этому привыкаешь!

— Ваша жена была родом отсюда?

— Да.

— И несмотря на это, вы на ней женились? Вы смелый человек…

— А также неосторожный.

— Извините мое любопытство, синьор… Это долго продолжалось?

— Около тридцати лет.

— И… очень вам было тяжело?

— Очень.

— В общем, обладая таким опытом, вы, вероятно, отсоветовали бы жениться всякому разумному человеку?

— Это зависит от того, на ком.

— Во всяком случае, не на девушке из Фолиньяцаро?

Маттео не удалось узнать ответ Тимолеоне, потому что в эту минуту дверь кабинета распахнулась под натиском похожего на гориллу человека, на котором буквально висел карабинер Бузанела. При виде этой картины Тимолеоне закричал:

— Что это означает? Что тебя принесло сюда, Кристофоро Гамба? Кто тебе разрешил войти? Бузанела, вышвырни его вон!

Смехотворное приказание! Бедный Иларио и так делал неимоверные усилия, стараясь задержать колосса, который подошел к Чекотти и крикнул ему прямо в лицо:

— Это вы полицейский из Милана?

Возмущенный грубостью этого обращения, Маттео, в свою очередь, высокомерно спросил:

— А вы кто?

В это мгновение его собеседник схватил его за лацканы пиджака, оторвал от стула и поднял сантиметров на десять от пола. Маттео висел в воздухе, тщетно болтая ногами, чтобы освободиться, и понимая всю нелепость своего положения. Тимолеоне в ужасе закричал:

— Ты отправишься за это в тюрьму, Кристофоро!

— Плевать я хотел! Для меня честь сестры на первом месте!

Этот неожиданный ответ сразу заставил Рицотто забыть о своем негодовании. Щепетильность его соотечественников в некоторых вопросах была ему хорошо известна, и он стал опасаться худшего. Кристофоро тем временем вернул Чекотти на землю и стал страшно его трясти.

— Что вы сделали с Аделиной? Сейчас же скажите, что вы с ней сделали?

— Я? Но… но я ничего с ней не сделал!

— Почему, в таком случае, я застал ее всю в слезах, когда зашел в сад?

— Как я могу это знать?

— А если я придушу вас, память к вам, может быть, возвратится?

Понимая, что в таких обстоятельствах силу применить невозможно, начальник карабинеров попробовал прибегнуть к убеждению, чтобы усмирить обезумевшего парня.

— Рассуди сам, Кристофоро, если ты его придушишь, то ведь он уже никогда ни о чем не вспомнит!

Но логика этих слов ускользнула от брата Аделины.

— Она поклялась мне, что вы обняли ее!

— Это правда, но…

— Он признался! Вы слышали? Он признался! За дело! Сейчас я придушу его!

В это время Бузанела, незаметно вышедший перед этим, вернулся, держа в руках бутылку, к счастью, пустую, которую он тут же разбил о голову Кристофоро, ухнув при этом, как дровосек. Кристофоро повалился на пол, как подкошенный. Иларио воспользовался этим, чтобы надеть на него пару крепких наручников, после чего гордо выпрямился в предвкушении поздравлений, которые не заставили себя ждать.