Замок Лох-Ливен. Август 1253

Все, что Элейн надо было, она нашла на острове – чертополох, ясень, полынь, яблоню. Сначала они горели плохо; от едкого дыма щипало глаза. Огонь был слабым и неярким. Ничего, они сейчас заиграют.

Элейн развела небольшой костер на песчаной косе. Отсюда она глядела на серые стены замка. Видеть ее люди Малкольма не могли, – по заведенному обычаю до вечера ее здесь оставляли в покое. Так что за ней придут только вечером и можно не волноваться, решила она. Позади нее были бирюзово-синие воды озера. Легкий ветерок обдувал песок, и вокруг озера на воде плясали солнечные зайчики, слепя глаза.

Элейн так часто пыталась сбежать, что, наконец, Малкольм, тяжело вздохнув, привез ее в Лох-Ливен.

– Это ненадолго, пока я буду у короля, – сказал он. – Мне надо ехать в Стерлинг. Но когда я вернусь, ты опять поселишься в Фолкленде. К тому времени, надеюсь, ты научишься меня ценить.

Сначала Элейн даже была довольна, что его нет рядом, что ее тело снова принадлежит только ей, что можно думать, сколько угодно наблюдать, как встает луна над холмами, и строить планы новых побегов. Ей было позволено управлять хозяйством на острове и иметь свою свиту. Но все мужчины и женщины, находившиеся в замке, были преданными слугами Малкольма. Эндрю и Джэнет здесь уже не было: ей сказали, что они давно уехали к своему сыну в Купар. Убежать с острова было невозможно. Ни подкупы, ни лесть, ни слезные мольбы, ни уговоры – ничто не помогало. Тюремщики были учтивы с леди Файф и даже немного подобострастны, но непреклонны – все до одного.

Время шло, и ей казалось, что от пустоты, которую она ощущала, можно сойти ума. Тут не было лошадей, не было любимых собак, не было развлечений, веселых сплетен, не было музыки. Элейн не могла читать книги, ей не давали писать письма. Оставалось только есть, спать и в одиночестве сидеть с рукоделием, оплакивая своих крошек. И вот что-то вдохновило ее снова попробовать разжечь огонь и вызвать из пламени видения.

Она подвинулась ближе к костру и подбросила в него побольше травы и хвороста. Травы еще зеленые, надо было их высушить, подумала она; на это ушло бы много дней и даже недель, а у нее не было времени. Она должна была сделать это сейчас. Ей надо было знать, почему Александр больше не приходил к ней.

У нее начала кружиться голова, но это было даже приятно. Откинувшись назад, она поправила юбки. Как только огонь разгорится, видения появятся.

И вот они пришли.

Сначала ей привиделся всадник. Он слегка натягивал поводья, и лошадь гарцевала под ним. От ее боков, мокрых от дождя, поднимался пар. Элейн заметила, что знамя над всадником развевалось на ветру и руки, державшие поводья, были мокрыми.

«Покажи мне твое лицо, умоляю, покажи мне лицо».

Она ниже склонилась над огнем. Кто он, этот широкоплечий мужчина, и кем он ей приходится? Почему он уже отвернулся и послал лошадь вперед? Поскакал дальше, в туман, в самое пекло пламени, и она уже не видела его.

Она тихо выругалась. «Покажи мне побольше, мое будущее, только мое!»

У нее была тяжелая голова, ее немного мутило, но вещие картинки все появлялись. Там был мужчина – Александр! Ее Александр. С криком она рванулась к нему, и он улыбнулся. Король протянул ей руку, и его пальцы почти коснулись ее пальцев. Но он исчез.

Глаза ее наполнились слезами. Ответ был там все это время, но она сама не желала признаваться в этом. Без заветной подвески она не могла вызвать Александра, а ее феникс, эта драгоценная ниточка, связывавшая ее с любимым, пропал. Она потеряла его, когда горел ее дом в Сакли.

Но тут возникли другие видения. Дети. Она увидела детишек. Малышки играли в песке, по ту сторону огня. Элейн протерла глаза. Там были две маленькие девочки, которые играли у воды. Они собирали камешки, бросали их и смотрели, как расходятся круги на воде. Джоанна? Хавиза? В горле у Элейн встал комок. Она приподнялась и протянула к девочкам руки. Но и они исчезли. На песке никого уже не было. Слезы бежали по ее щекам. Она повернулась в надежде снова увидеть своих детей. Но они убегали, – там было пять мальчиков и две девочки, но не Джоанна и не Хавиза. Они удалялись к деревьям, к лесу, бежали гурьбой вприпрыжку.

«Вернитесь!»

Она попыталась подняться на ноги, но колени у нее подкашивались, и она пошатнулась. Элейн слышала детский смех, и он разносился по лесу. Еще мгновение – и они пропадут из виду. Она опустилась на землю и приблизила лицо к огню. Но костер уже затухал, от него остались лишь тлеющие огоньки.

В тот вечер она спросила у своей служанки:

– Ты не видела детей на острове?

– Детей, миледи? – Эммот смотрела на нее с недоумением.

– Может быть, их привезли сюда?

– Сегодня не было ни одной лодки, миледи, никто не приплывал.

После этого Элейн уже никого не спрашивала о детях. Она ведь не видела их лиц, а голоса, возможно, слышала только в воображении. Может быть, они послышались ей в шелесте листьев, когда на остров налетел ветерок.

Две недели спустя она поняла, что носит ребенка Малкольма.

Замок Лох-Ливен. 1253

С каждым разом это давалось все проще.

Элейн уже не надо было разводить огонь. Пасмурный август сменился погожим сентябрем, и в ясные осенние дни она обнаружила, что можно встретить видения даже в самой обыкновенной глиняной миске с водой. Элейн видела Там-Лина – мертвый, он лежал на земле. Сквозь слезы она смотрела на своего коня, понимая, что его смерть, по крайней мере, была быстрой и он не мучился. К этому акту милосердия надо было прибегнуть – конь сломал ногу, когда метался по двору во время пожара. Элейн привиделись ее собаки, резвящиеся на солнце, а когда она шепотом позвала их, ей показалось, что они услышали ее. Иногда с собаками играли ее дочери, Джоанна и Хавиза, но Элейн не знала, живы ли они, да и не могла этого знать.

Вскоре из Данфермлайна с вином и дарами приехал Малкольм. В ту ночь, придя в спальню к Элейн, он вожделел ее так страстно, что отпустил камеристок жены, не позволив им раздеть ее. Дрожащими руками он сам расстегнул ей ворот на шее и, спустив с ее плеч платье, отметил, как налилось ее тело; затем он медленно взял в руки ее груди, словно желая ощутить их тяжесть.

– Ты никогда еще не была так прекрасна! – прошептал он, задохнувшись от восторга.

Проснувшись, Элейн застала его в тот момент, когда он, сидя на краю постели, внимательно рассматривал ее обнаженное тело; рука Малкольма покоилась на ее выпуклом животе.

– Ты носишь моего сына, – с благоговением произнес он. Элейн кивнула, и он, склонившись, стал целовать ее живот. – Я увезу тебя в Фолкленд. Хочу, чтобы ты была со мной.

Малкольм обращался с ней так, словно она была драгоценным сосудом, выточенным из хрусталя. Он не позволял ей ничего делать, окружил ее служанками, задаривал новыми платьями и почти не отходил от нее. Когда же ей захотелось послушать старинные кельтские баллады, из Уэльса был приглашен арфист. Элейн попросила разбить сад под южной стеной замка, и Малкольм тут же приказал вскопать там землю и посадить цветы и деревья. А когда Элейн попросила больше ее не трогать, он смущенно убрал руки и оставил ее в покое наедине с ее снами.

Сентябрь

Ронвен еще раз проверила, на месте ли кинжал, спрятанный под платьем. Кинжал никуда не делся, и женщина недобро улыбнулась. Она захватила с собой Энкрет и Лиулфа, и, похоже, обе собаки понимали, зачем они ей понадобились. Она положила руку на голову Лиулфа, как это всегда делала Элейн, и пес тихонько зарычал.

Ронвен огорчало, что убийцей Элейн оказался именно граф Файф. Поначалу, когда до нее дошли слухи о том, что их родовое гнездо разорили люди графа во главе с ним самим, она не хотела этому верить. Он был одним из немногих мужчин, способных вызвать в ней восхищение. И Ронвен долго выжидала, ничего не предпринимая. Однако слухи становились все упорнее; они уже облетели все замки во владениях леди Линкольн. Это убедило Ронвен; теперь она считала, что Элейн погибла в огне. Король повелел отслужить по ее душе заупокойную мессу и начал раздавать ее земли наследникам. Однако никаких обвинений против Малкольма выдвинуто не было. Никто не собирался покарать его за содеянное. Решившись, Ронвен принялась готовить возмездие.