Парламент Восточной Германии принял это заявление единогласно. Депутаты поднялись и долго аплодировали стоя. Потом наступила минута молчания в память евреев, погибших во время геноцида.

Чего можно достичь с помощью подобного жеста? Разумеется, он не вернет к жизни погибших, не исправит совершенных в прошлом злодеяний. Но этот акт ослабил петлю вины, в которой Восточная Германия задыхалась почти полвека — пять десятилетий, на протяжении которых правительство страны упорно отрицало потребность в прощении.

Западная Германия к тому времени уже принесла официальные извинения за преследование евреев. Более того, она выплатила евреям шестьдесят миллиардов долларов репараций. Сам факт дипломатических отношений между Германией и Израилем — поразительное свидетельство прощения на международном уровне. Значит, и в области государственной политики благодать не бессильна!

В последние годы мы были свидетелями и других публичных актов прощения, разыгравшихся в бывших коммунистических странах.

В 1983 году, незадолго до того, как рухнул Железный Занавес, Папа Иоанн Павел II посетил Польшу, где действовали законы военного времени. При огромном скоплении народа он служил Мессу под открытым небом. Толпы людей, строго организованные по приходам, двинулись через мост Понятовского и устремились на стадион. Дорога к мосту проходила мимо здания ЦК коммунистической партии. Часами демонстранты шли мимо этого здания, распевая в унисон: «Мы вас прощаем! Мы вас прощаем!» Одни произносили это с искренним чувством, другие — выкрикивали с презрением, как бы говоря: «Вы — пустое место, мы не испытываем к вам даже ненависти».

Год спустя Ежи Попелушко, тридцатипятилетний священник, чьи проповеди будоражили всю страну, был выловлен из реки Вистула с выколотыми глазами. С его пальцев были сорваны ногти. И вновь католики вышли на улицы с плакатами: «Мы прощаем». Каждое воскресенье Попелушко проповедовал прощение толпам, собиравшимся на площади перед его церковью: «Защищайте истину. Побеждайте зло добром». После смерти священника прихожане продолжали исполнять его наказ, и в конечном счете именно дух все превозмогающей благодати привел к краху режима.

По всей Восточной Европе продолжается борьба между прощением и непрощением. Может ли российский священник простить офицеров КГБ, которые бросили его в тюрьму и снесли его церковь? Простят ли румыны врачей и медсестер, которые приковывали сирот–инвалидов к больничным койкам? Простят ли граждане Восточной Германии «подсадных уток» (а в их числе были преподаватели семинарий, пасторы, неверные супруги), которые доносили на них? Когда борец за права человека Вера Волленбергер узнала, что тайной полиции ее выдал муж — и это привело к аресту и ссылке, — она бросилась в ванную комнату, где ее стошнило. «Никому не пожелаю пройти через этот ад», — писала она.

Пауль Тиллих считал прощение способом воспоминания о прошлом, при котором с этим прошлым можно расстаться. Его принцип применим не только к отдельным людям, но и к народам. Да, прощение дается нелегко, и для этого порой требуется смена нескольких поколений. Но что еще способно разорвать цепи, рабски приковавшие людей к прошлому?

Никогда не забуду сцену, свидетелем которой я стал в Советском Союзе в октябре 1991 года. Я рассказал о ней в небольшой книге, опубликованной сразу после поездки. Однако история стоит того, чтобы повторить ее лишний раз. В ту пору Советская империя разваливалась. Власть Михаила Горбачева висела на волоске, Борис Ельцин с каждым днем приобретал все большее влияние. В составе группы христиан я встречался с российскими вождями, пригласившими нас помочь в «восстановлении морали» страны.

Хотя Горбачев и все правительственные чиновники весьма радушно принимали нас, ветераны нашей делегации предостерегали: при посещении штаб–квартиры КГБ нас ждет иное обращение. Пусть народ уже сбросил с пьедестала стоявший перед зданием памятник Феликсу Дзержинскому, внутри здания дело его живет. Огромная фотография этого страшного человека по–прежнему висела на стене в зале, где мы собрались. Агенты КГБ с пустыми, неподвижными лицами (точь–в–точь как их изображают в голливудских фильмах) стояли навытяжку у дверей зала, обшитого деревянными панелями. К нам обратился генерал Николай Столяров, вице–председатель КГБ.

— Нашу с вами встречу, — начал он, — не могло бы предсказать самое необузданное воображение писателя–фантаста.

Тут он был прав. Однако генерал удивил нас больше, добавив:

— Мы в СССР осознаем, что не принимали христиан. Однако политические вопросы невозможно решить без искреннего покаяния, без всенародного возвращения к вере. Вот крест, который мне предстоит нести. Пока мы придерживались научного коммунизма, считалось, что религия разделяет людей. Теперь мы видим нечто противоположное: любовь к Богу их объединяет.

Головы наши закружились. Откуда советский генерал взял фразу «нести свой крест»? И это слово — покаяние? Не добавил ли что–то от себя переводчик? Я оглянулся на Петра и Аниту Дейнека, тринадцать лет тому назад изгнанных из России за религиозную пропаганду, — теперь они лакомились пирожными в штаб–квартире КГБ.

Джоэль Недерхуд, добрый, благовоспитанный человек, радио–и телеведущий, поднялся и задал вопрос:

— Генерал, многие из нас читали описание Гулага у Солженицына. Кое–кто даже потерял там близких. — Эта дерзость застала врасплох некоторых коллег Недерхуда. В зале явно сгущалось напряжение. — Ваше ведомство несет ответственность за все, что происходит в тюрьмах, в том числе в тюрьме, спрятанной в подвалах этого здания. Как вы относитесь к своему прошлому?

Столяров, не смутившись, ответил:

— Я уже говорил о покаянии. Это — первый шаг. Вероятно, вам известен фильм Абуладзе с таким названием. Перестройка невозможна без покаяния. Настало время покаяться в нашем прошлом. Мы нарушали Десять Заповедей и за это ныне расплачиваемся.

Я видел «Покаяние» Тенгиза Абуладзе. Прозвучавшая из уст Столярова ссылка на этот фильм изумила меня. В нем показаны ложные доносы, аресты невинных, сожжение церквей — все те злодеяния, которые стяжали КГБ его мрачную репутацию, особенно в качестве врага веры. По приблизительным оценкам около 42 000 священников погибло в сталинскую эпоху, общее число священников в стране с 380 000 упало до 172 000. Было уничтожено тысяча монастырей, шестьдесят семинарий, девяносто восемь процентов православных церквей.

«Покаяние» показывает эти злодеяния на уровне провинциального города. В самой острой сцене фильма деревенские женщины роются в мусоре на берегу, среди бревен, только что выброшенных на берег большой реки — они надеются таким образом получить весточку от мужей–лесорубов, отправленных на принудительные работы в лагерь по соседству. Одна женщина обнаруживает вырезанные на бревне инициалы и со слезами целует бревно, последнюю связь с мужем, которого ей уже не суждено приласкать. В конце фильма старая крестьянка спрашивает дорогу к храму. Ей говорят, что эта улица не ведет к храму. «Кому же нужна дорога, если она не ведет к храму?» — возражает старуха.

И вот, сидя в генеральном штабе тиранического режима, в помещении над арестантскими камерами, где допрашивали Солженицына, мы услышали весьма схожие слова из уст вице–председателя КГБ. Кому нужен избранный путь, если он не ведет к покаянию, к Десяти Заповедям, к храму?!

Внезапно наша встреча приобрела более личный и задушевный оттенок. В разговор вступил Алекс Леонович, переводивший наши слова Столярову. Уроженец Белоруссии, он бежал из СССР в пору сталинского террора и добрался до Соединенных Штатов. Там он в течение сорока шести лет готовил религиознее передачи для своей родины, где их часто глушили. Алекс был лично знаком со многими христианами, подвергавшимися гонениям и пыткам за свою веру. Ему казалось почти немыслимым, что он сидит здесь и переводит речь высокопоставленного офицера КГБ — весть о примирении.