Закончив школу с вполне приличным аттестатом, никаких проблем с поступлением в военное училище он не имел. Легко сдал вступительные экзамены, физическую подготовку, и уже в сентябре то потел, то замерзал на курсах молодого бойца.

Будучи юношей сообразительным, он быстро понял, что училище — это не родная школа, и надо на время притихнуть. Не рыпаться, подчиняться старшим курсам — в пределах разумного, конечно, и просто ждать своего времени. Свой злой и язвительный характер он раскрывал постепенно — от курса к курсу. И на последнем «молодежь» уже боялась его до судорог.

Снова вокруг него собралась толпа друзей и почитателей. Иногда они устраивали всякие «нарушения дисциплины», но в меру — пусть и балансируя на грани больших неприятностей, но никогда не переступая ее. При этом Мищенко, как правило, который все это и придумывал, оставался обычно в тени.

И Мартышка — Мартынов, и Свин — Свиньин в его окружении не были, хотя на каратэ они ходили вместе.

Мартышка вообще вряд ли мог признать кого-то над собой — он был, как говорится, отмороженный на всю голову, а Свин просто всегда кучковался с земляками. В училище оказалось много русских из Караганды, и он как-то так прикипел именно к ним.

Родители Олега, сразу, как только произошел распад Союза, продали квартиру, и переехали на Украину. «Поближе к своим», — объяснил отец. — «А то мало ли что у казахов на уме»? Что было у них на уме — сказать сложно, но внешне обстановка в училище была спокойной.

Чем ближе был срок окончания учебы, тем чаще Олег думал над тем, где ему служить. Казахстан его не привлекал. Никаких перспектив здесь для себя он не видел. Все было очень просто, и неприятно — лицо некоренной национальности, не казах, по его стойкому ощущению, сделать приемлемую карьеру в местной армии не мог в принципе. Все-таки, что ни говори, а местные кадры — это местные кадры. А отличить казаха от русского, украинца или белоруса труда, ясно, никакого не составляло. Ну и все на этом.

Сначала Мищенко думал поехать служить на Украину — туда, где живут родители. Однако, как-то ближе к зиме Олег получил от родителей письмо, где отец со всей своей обычной прямотой написал, что он думает о местных порядках. «Не надо к нам ехать», — написал отец. — «Тут полный бардак, и ничего хорошего нет. Если ты, конечно, еще хочешь служить в армии. Зарплату не платят, воруют все по полной. Но воруют высокие чины. А так как ты чин не высокий, то тебе все равно ничего не достанется. А пока дорастешь — уже все поделят, и тебе опять ничего не достанется. Иди в Россию. Страна большая, все не разворуют, и на твою долю достанется. Да и снабжение все-таки, как я слышал, лучше, чем тут у нас».

Это послужило решающим аргументом. На четвертом курсе Олег написал рапорт, что просит перевода в российскую армию. Никто его, естественно, удерживать не стал. Казахская армия, как говорится, оптимизировала численность, и лишние офицеры, даже младшего командного состава, ей оказались не очень-то нужны.

Тем предгрозовым летом 1994-го года, когда в воздухе уже витало ощущение, что надвигается что страшное и небывалое, (хотя, казалось бы, что может быть страшнее распада Союза, и вспыхнувших вслед за тем больших и малых войн по окраинам распавшейся империи?), кадрового офицера с хорошей характеристикой сразу отправили туда, где могло вспыхнуть что угодно и в любой момент — на Северный Кавказ.

Это уже давно был на «санаторно-курортный» округ. Полковник в Ростове долго крутил ручкой между пальцами и мучительно думал — «КБР или Дагестан? Дагестан или Кабарда?». В июне этого года чеченцы уже пытались поднять на уши Нальчик, но операция почему-то сорвалась. Местные их не поддержали. Тем не менее, напряжение сохранялось.

Войска должны были выполнить любой приказ — или бросить все к чертовой матери и сбежать, бросая мусульманские республики на произвол судьбы, или попытаться подавить возможные мятежи. И это при том, что офицеры всех мастей просто нарастающим валом пытались бросить службу, и удрать на «гражданку», (как будто там было «медом намазано», хм-м).

В конце — концов, полковник крякнул, и сломал карандаш пальцами. Он брезгливо собрал и выбросил мусор в корзину, и благожелательно сказал:

— Вот, товарищ лейтенант, вам направление в часть — в Дагестан. Название города вам все равно пока ничего не скажет, так что просто — Дагестан. Денег сейчас нет, так что до места службы будете добираться на свои кровные. Там в части компенсируют.

Увидев вытянувшееся лицо молодого лейтенанта, полковник засмеялся:

— Не переживай. Городок, конечно, страшная дыра. Сам увидишь. Одно хорошо — там относительно вовремя платят. Там хорошо, что вообще платят. Национальные кадры, понимаешь, лишний раз возбуждать побаиваются, так что деньги перечисляют. Ну, и тебе перепадет. А у нас со средствами, и, правда, совсем худо. Так что давай, дерзай. Выше нос, товарищ лейтенант!

Олег отправился на троллейбус, ведущий на вокзал, горько усмехаясь. Он думал, что было бы, если бы у него не было денег на билет. Что, своим ходом что ли идти?…

Может быть, отсюда все и началось? Все вот и началось с этого самого первого поезда? С этой неудачной дороги на службу? И все потом так и пошло — наперекосяк?

Дешевых билетов не было, и не от хорошей жизни, почти на последние деньги Олег купил билет на фирменный поезд «Дагестан». Потом ему кто-то сказал, что это, наверное, был один из последних рейсов, которые шли через Чечню. Местные абреки уже вовсю грабили поезда, убивали машинистов, насиловали проводниц… Может быть, название фирменного поезда еще служило ему в какой-то степени защитой… Но вскоре, от греха подальше, все движение поездов через опасные территории прекратили, в том числе и дагестанских. Движение переключили на Кизляр, а оттуда — автобусами.

Но это все в будущем. А пока Мищенко вошел в вагон, прошел по коридору, по мягкому красному ковру, и зашел в свое купе. Он был один, но полка была верхней. Олег забросил сумки наверх — в тот внутренний проем, где обычно лежат шерстяные одеяла, и присел к окну.

До отправления оставалось минут пять, и у него уже мелькнула мысль, что отправится он, как минимум, сейчас, один, но тут в купе ввалились сразу трое — молодые, черные и небритые дагестанцы. Они шумно расселись, переговариваясь на своем тарабарском наречии, и пока не обращая на попутчика никакого внимания.

На всякий случай Мищенко заранее оценил каждого из них — если придется драться, то кого вырубать первым?

Двое не производили впечатления: какие-то они были худосочные, можно даже прямо сказать — костлявые, с сухими шелушащимися губами и нездоровым блеском в глазах. И только третий был полной им противоположностью — крепкий, сбитый, с буграми мышц, не скрываемыми покровом безрукавки.

«С этим придется тяжело», — пришло Олегу в голову. — «Он самый опасный». И кстати, к добру или к худу, но этот даг был самым молчаливым из всех, и меньше всего прыгал и скакал.

Несмотря на жару, Мищенко был одет в легкую, светлую курточку. У нее были удобные внутренние карманы, где можно было держать документы и деньги. Но был и еще один важный карманчик.

«Если бы знал заранее», — с сожалением подумал Олег, — «переложил бы во внутренний карман кастет». Кастет был, но лежал он на самом дне сумки, под новым, недавно купленным, и еще ни разу не надетом, камуфляжем. Мищенко хотел появиться в новой части во всем новом, словно начать новую жизнь — с чистого листа. Только берцы он хотел оставить старые — еще из училища. Они хотя и выглядели теперь не очень презентабельно, но ничего лучшего в ростовских магазинах лейтенант не нашел. Обувь или выглядела убого, или качество ее производило удручающее впечатление.

И было просто здорово, что у Олега была настоящая, кожаная портупея. Все, что сейчас можно было купить, настолько разило кожзаменителем, что это было просто неприлично.

Так вот, кастет был надежно упакован, и вытаскивать его прямо на виду у сомнительных попутчиков лейтенанту не хотелось. Это называется — провоцировать. Мищенко только мог ждать развития событий, и закусывать губу. И как ему не пришло в голову, что уже в купе будет такое опасное соседство!