Пять минут спустя Элли смотрела на свое отражение в зеркале, как смотрят на человека, который только что избежал страшной опасности. «Господи, — думала она, — чего это я чуть было не сделала? Чего я чуть было не сделала?»

Через час Элли дозвонилась Полю — не из дома, приняв все предосторожности, как ни торопилась.

— В субботу утром? — спросил он.

— Да. Я скажу матери, что Фил… что он хочет выехать пораньше, на рассвете. Они не узнают ни тебя, ни машину. Я буду ждать, и мы сразу же уедем.

— Хорошо. (Она слышала провода, слышала разделяющее их расстояние, она ликовала — она спаслась!) Но ты не забыла, что это означает? Если я вернусь… Я ведь говорил тебе.

— Я не боюсь. Я тебе не верю, но теперь я не боюсь.

И она снова услышала провода.

— Я не женюсь на тебе, Элли.

— Хорошо, милый. Говорю же тебе, что я больше не боюсь. Так, значит, на рассвете. Я буду готова.

Она пошла в банк. Немного погодя Филипп освободился и вышел к ней, туда, где она ждала, — с напряженным, бледным, несмотря на пудру, лицом, с горящим, решительным взглядом.

— Ты должен мне сделать одно одолжение. Мне трудно тебя просить, и тебе будет трудно это сделать.

— Но я сделаю. Что именно?

— Бабушка в воскресенье приезжает домой. Мама хочет, чтобы мы поехали туда в субботу и привезли ее.

— Ладно. В субботу я свободен.

— Да, но… Я ведь предупредила тебя, что это будет трудно… Я не хочу, чтобы ты ехал.

— Не хочешь, чтобы я… — Он смотрел на ее возбужденное, осунувшееся лицо. — Ты хочешь поехать одна? — Она молчала, не сводя с него взгляда. Потом подошла и заученным, привычным движением прильнула к нему, взяла его руку и обвила вокруг себя. — А, — сказал он. — Понимаю. Ты хочешь поехать с кем-то другим.

— Да. Сейчас я не могу тебе объяснить. Как-нибудь потом. Но мама не поймет. Она не разрешит мне поехать ни с кем, кроме тебя.

— Ах, так. — Его рука безжизненно обмякла, Элли приходилось удерживать ее. — Ты хочешь поехать с другим мужчиной.

Она негромко хихикнула.

— Не говори глупостей. Ну да, там будет и мужчина. Ты этих людей не знаешь, да и я с ними вряд ли еще раз увижусь до свадьбы. Но мама не поймет. Вот почему я тебя попросила. Ты это сделаешь?

— Да. Хорошо. Если мы не будем доверять друг другу, нам незачем вступать в брак.

— Ну конечно. Мы должны доверять друг другу. — Она отпустила его руку и поглядела на него внимательно, задумчиво, с холодным презрительным удивлением. — И ты сделаешь так, чтобы мама поверила?..

— Можешь на меня положиться. Ты же знаешь.

— Да, знаю. — Неожиданно она протянула ему руку. — Прощай.

— Прощай?

Она снова прижалась к нему и поцеловала.

— Осторожнее, — сказал он. — Кто-нибудь увидит…

— Да нет, конечно же, до свидания. Потом я тебе все объясню. — Она отстранилась, глядя на него задумчиво и рассеянно. — Надеюсь, что затрудняю тебя в последний раз. А может, это тебе и окупится. Прощай.

Это было в четверг вечером. В субботу утром, на рассвете, когда Поль остановил машину перед домом, Элли, словно материализовавшись из тьмы, уже бежала к нему по газону. Она вскочила в машину прежде, чем он успел выйти и открыть дверцу, и вжалась в сиденье, наклонившись вперед, напряженная, как зверь перед прыжком.

— Скорей! — сказала она. — Скорей! Скорей!

Но он еще помедлил.

— Ты помнишь? Я говорил тебе, что будет означать, если я вернусь. Значит, договорились?

— Помню. Я уже не боюсь. Скорей! Скорей!

И вот теперь, десять часов спустя, когда дорожные знаки неотвратимо придвигали Миллз-сити все ближе и ближе, она сказала:

— Так ты на мне не женишься? Нет?

— Сколько раз тебе повторять?

— Ну да. Только я не верила. Все не верила. Думала, если я… ну, после… Теперь я уже ничего больше сделать не могу, ведь так?

— Ничего, — сказал он.

— Ничего, — повторила она и начала смеяться, все громче и громче.

— Элли! — сказал он. — Перестань!

— Ладно, — сказала она. — Я просто вспомнила про бабушку. Я совсем о ней забыла.

Остановившись на лестничной площадке, Элли послушала, как Поль разговаривает внизу, в гостиной, с ее дядей и теткой. Она стояла неподвижно, задумавшись, и в позе ее было что-то монашеское, непорочное, будто на мгновение ей удалось где-то спрятаться и забыть, откуда и куда она идет. Затем часы в прихожей пробили одиннадцать, и она тихо поднялась по ступенькам, подошла к комнате двоюродной сестры, где ей предстояло провести ночь, и вошла в дверь. В низком кресле перед туалетным столиком, уставленным легкомысленными вещицами молоденькой девушки — флакончиками, пудреницами, фотографиями, — рядом с зеркалом, из рамы которого высовывался веер программок танцевальных вечеров, сидела бабушка. Элли остановилась. Они молча смотрели друг на друга — казалось, целую вечность, — потом старуха заговорила:

— Тебе было мало обманывать родителей и друзей, ты еще привезла негра в дом моего сына.

— Бабушка! — сказала Элли.

— Посадила меня за один стол с негром.

— Бабушка! — пронзительным шепотом крикнула Элли, и ее измученное лицо исказила гримаса. Она прислушалась. По лестнице приближались шаги, голоса ее тетки и Поля. — Тссс! — крикнула Элли. — Тс-с-с!

— Что?! Что ты сказала?

Элли подбежала к креслу, наклонилась и положила пальцы на узкие, бескровные старушечьи губы, и они молча смотрели в глаза друг другу — одна в ярости упорства, другая в ярости непримиримости — пока шаги и голоса не миновали дверь и не стихли. Элли отняла пальцы. Из веера карточек, заткнутых за раму зеркала, она выдернула одну с крошечным карандашиком на шелковом шнурке и написала на обороте: «Он не негр Учился в Виргинском университете и в Гарварде».

Бабушка прочла и подняла глаза.

— Гарвард — это понятно, но только не в Виргинии. Посмотри на его волосы и ногти, если тебе требуются доказательства. Мне они не нужны. Я знаю, как называли его семью в четырех поколениях. — Она отдала ей карточку. — Этот человек не может спать под одной крышей с нами.

Элли схватила еще одну карточку и торопливо нацарапала: «Он будет здесь спать. Он мой гость. Я пригласила его сюда. Ты моя бабушка, так неужели ты хочешь, чтобы я обошлась с гостем хуже, чем с собакой?»

Бабушка прочла. И сказала, не выпуская карточки из рук:

— В Джефферсон он меня не повезет. Я не сяду в его машину, и ты тоже. Мы поедем поездом. Никто из моей семьи с ним никуда не поедет.

Элли схватила еще одну карточку, бешено начеркала: «Я поеду! Меня ты не остановишь. Вот попробуй!»

Бабушка прочла, подняла глаза на Элли. Они жгли друг друга злобным взглядом.

— Значит, я буду вынуждена сказать твоему отцу…

Но Элли уже снова писала. Карандаш еще не оторвался от бумаги, а она уже сунула карточку бабушке и тут же дернула руку назад, пытаясь отнять ее. Но бабушка уже ухватила карточку за уголок, и теперь та соединяла их, будто какая-то странная пуповина.

— Отпусти! — крикнула Элли. — Отпусти!

— Не тяни, — сказала бабушка.

— Не надо. Погоди! — вскрикнула Элли пронзительным шепотом, дергая карточку, выкручивая ее. — Я ошиблась. Я…

С неожиданным проворством бабушка вывернула карточку написанным вверх.

— А-а! — сказала она и затем прочла вслух. — «Скажи ему! Что ты знаешь…» Ах, так. Я вижу, ты не докончила. Что я знаю?

— Да, — сказала Элли. И яростно зашептала — Скажи ему! Скажи, что мы сегодня утром ушли в рощу и пробыли там два часа. Скажи!

Бабушка спокойно и аккуратно сложила карточку и поднялась.

— Бабушка! — вскрикнула Элли.

— Подай мне палку, — сказала бабушка. — Вон там, у стены. Когда она ушла, Элли подошла к двери, закрыла ее на задвижку и направилась к противоположной стене. Она тихо достала сестрин халатик из шкафа и начала раздеваться, медленно, то и дело останавливаясь и судорожно позевывая. «Господи, как я устала», — сказала она вслух, зевая. Она села к туалетному столику, взяла несессер сестры и начала делать маникюр. На столике стояли часы с инкрустацией из слоновой кости. Время от времени она на них поглядывала.