Je la komenc|o Di|o kre|is la ter|o|n kaj la ĉiel|o|n. Kaj la ter|o est|is sen|form|a kaj dezert|a, kaj mal|lum|o est|is super la profund|aj|o, kaj la anim|o de Di|o si|n port|is super la akv|o. Kaj Di|o dir|is: est|u lum|o; kaj far|iĝ|is lum|o. Kaj Di|o vid|is la lum|o|n, ke ĝi est|as bon|a, kaj nom|is Di|o la lum|o|n tag|o, kaj la mal|lum|o|n Li nom|is nokt|o. Kaj est|is vesper|o, kaj est|is maten|o — unu tag|o. Kaj Di|o dir|is: est|u firm|aĵ|o inter la akv|o, kaj ĝi apart|ig|u akv|o|n de akv|o. Kaj Di|o kre|is la firm|aĵ|o|n kaj apart|ig|is la akv|o|n kiu est|as sub la firm|aĵ|o de la akv|o kiu est|as super la firm|aĵ|o; kaj far|iĝ|is tiel. Kaj Di|o nom|is la firm|aĵ|o|n ĉiel|o. Kaj est|is vesper|o, kaj est|is maten|o — la du|a tag|o. Kaj Di|o dir|is: kolekt|u si|n la akv|o de sub la ĉiel|o unu lok|o|n, kaj montr|u si|n sek|aĵ|o; kaj far|iĝ|is tiel. Kaj Di|o nom|is la sek|aĵ|o|n ter|o, kaj la kolekt|o|j|n de la akv|o Li nom|is mar|o|j.

Mi prezent|as al mi kia|n vizaĝ|o|n vi far|os post la ricev|o de mi|a leter|o. Vi rigard|os la sub|skrib|o|n kaj ek|kri|os: «ĉu li perd|is la saĝ|o|n?! Je kia lingv|o li skrib|is? Kio|n signif|as la foli|et|o, kiu|n li al|don|is al si|a leter|o?» Trankvil|iĝ|u, mi|a kar|a! Mi|a saĝ|o, kiel mi almenaû kred|as, est|as tut|e en ord|o.

Mi leg|is antaû kelk|a|j tag|o|j libr|et|o|n sub la nom|o «Lingv|o inter|naci|a». La aûtor|o kred|ig|as, ke per tiu lingv|o oni pov|as est|i kompren|at|a de la tut|a mond|o, se eĉ la adres|it|o ne sol|e ne sci|as la lingv|o|n, sed eĉ ankaû ne aûd|is pri ĝi; oni dev|as sol|e al|don|i al la leter|o mal|grand|a|n foli|et|o|n nom|at|a|n «vort|ar|o». Dezir|ant|e vid|i, ĉu tio est|as ver|a, mi skrib|as al vi en tiu lingv|o, kaj mi eĉ unu vort|o|n ne al|met|as en ali|a lingv|o, tiel kiel se ni tut|e ne kompren|us unu la lingv|o|n de la ali|a. Respond|u al mi, ĉu vi efektiv|e kompren|is kio|n mi skrib|is. Se la afer|o propon|it|a de la aûtor|o est|as efektiv|e bon|a, oni dev|as per ĉiu|j for|o|j li|n help|i. Kian mi hav|os vi|a|n respond|o|n, mi send|os al vi la libr|et|o|n; montr|u ĝi|n al ĉiu|j loĝ|ant|o|j de vi|a urb|et|o, send|u ĝi|n ĉiu|n vilaĝ|o|n ĉirkaû la urb|et|o, ĉiu|n urb|o|n kaj urb|et|o|n, kie vi nur hav|as amik|o|j|n aû kon|it|o|j|n. Est|as neces|e ke grand|eg|a nombr|o da person|o|j don|u si|a|n voĉ|o|n — tian post la plej mal|long|a temp|o est|os decid|it|a afer|o, kiu pov|as port|i grand|eg|a|n util|o|n al la hom|a societ|o.

Я кончил анализ главных свойств моего языка; я показал, какие удобства он доставляет изучившему его; я доказал, что успех его не находится ни в какой зависимости от отношения общества к нему, что он действительно имеет право называться интернациональным языком, если бы даже никто на свете и слышать о нём не хотел; что он действительно даёт всякому изучившему его возможность объясняться с лицом какой угодно нации, лишь бы это лицо было грамотным. Но язык мой имеет ещё другую цель: не довольствуясь интернациональностью, он должен сделаться ещё всемирным, т. е. добиться того, чтобы большинство грамотного мира умело свободно говорить на нём. Рассчитывать на поддержку общества в достижении этой цели — значило бы строить здание на самом шатком фантастическом основании, ибо огромное большинство общества не любит ничего поддерживать и хочет, чтобы ему давали всё готовым. Поэтому я старался найти средства добиться цели независимо от поддержки общества. Одно из этих средств, которое я изложу подробнее, составляет нечто вроде всемирного голосования.

Если бы каждый из читателей хорошо обдумал всё то, что было изложено выше, то каждый должен был бы прийти к заключению, что знание интернационального языка для него безусловно выгодно и более чем достаточно оплачивает небольшой труд изучения его; я бы, следовательно, мог ожидать, что уже с самого начала язык будет принят целыми массами людей. Но, желая лучше быть готовым на слишком неблагоприятные обстоятельства, чем увлекаться слишком розовыми надеждами, я допускаю, что подобного рода людей на первых порах найдётся чрезвычайно мало, что достаточную выгоду для себя найдут в языке моём очень немногие, а для принципа не пожертвует никто даже часиком; что огромное большинство моих читателей или совершенно оставит дело без внимания, или же, сомневаясь, вполне ли оплатится их труд, они не решатся усвоить себе язык мой из опасения, может быть кто-нибудь назовёт их мечтателями (имя, которого в настоящее время большинство людей стыдится более всего). Что же требуется для того, чтобы заставить эту огромную массу индифферентных и нерешительных взяться за изучение интернационального языка?