Глотая слезы, грозящие хлынуть потоком, девушка отправилась ловить такси.

Она выбрала отель, где останавливалась в Карачи всегда. Однако, несмотря на полученное подтверждение о предварительном заказе номера, девушка обнаружила, что в отеле все места заняты.

— Прошу прощения, — искренне извинилась миловидная девушка-портье. — Но к нам приехала большая делегация одного из государств Персидского залива. Они заняли весь этаж. Я могу обзвонить другие отели и поискать вам номер где-нибудь еще, если хотите.

Дорис утомленно кивнула. Через полчаса портье нашла номер в отеле, о котором Дорис и не слыхивала, где-то на другом конце города.

Наконец добравшись туда, девушка обнаружила, что отель еще более древний, чем тот, в котором обычно заказывала номера. Там были лишь элементарные удобства.

Доведенная до пика эмоционального стресса Дорис металась по спальне, сочиняя в уме письмо Невилу. Наконец она закрыла глаза и всхлипнула: все, что она хотела сказать Невилу, он должен был выслушать лично, без всяких писем.

Дорис не могла обвинять его за ту реакцию, которая последовала за визитом Тома. Но если бы только любимый остановился и дал ей возможность опровергнуть его неправильные выводы, заверить, что она не поверила ни одному слову Гласса и уже готова была сказать негодяю о неспособности Невила на подлость!

Ее неприятие заявлений Тома было инстинктивным и немедленным, не требовавшим никаких раздумий. Тогда почему, ну почему, сразу увидев, что Гласс врет, она не смогла мгновенно дать ему отпор, оказав тем самым Невилу полное доверие, которого он хотел? Почему так цепко держалась за упрямую антипатию к выбранному им способу жить? Антипатию… или ревность?

Дорис остановилась и уставилась невидящим взглядом в стену.

Когда после гибели родителей она обрела новый кров, бабушка сразу объяснила ей, что занимается бизнесом и что Дорис должна понимать, как он важен. Девочка в те годы была слишком маленькой, чтобы догадаться, какое доброе сердце скрывалось под суровой внешностью бабушки, и уж, конечно, она совсем не понимала, как тяжело было женщине бабушкиного возраста и воспитания взять на себя управление семейным делом и проложить себе дорогу в сугубо мужском мире.

Дорис считала, будто для бабушки бизнес дороже внучки, и не могла знать, как беспокоилась пожилая дама о ее воспитании, о заработке для поддержания их обеих.

В те дни малышка видела в бизнесе как бы своего врага. Конечно, позднее она все поняла и оценила по справедливости подвиг бабушки, взявшей на себя такую огромную заботу и ответственность. Первоначальная ревность превратилась с годами в смутное воспоминание, в повод для улыбки.

Но смерть родителей и укоренившееся впоследствии неосознанное чувство, что они в некотором роде покинули ее, а следовательно, и любой, кого она любит, может поступить точно так же, породили ту ревность, которая оставила куда более глубокий след в ее психике, чем осознавала сама Дорис.

Невил был очень поглощен своей работой. Он глубоко верил в пользу своего дела, и эту часть его жизни Дорис — по ее собственному выбору — разделить не могла. Видела ли она, опять подсознательно, в работе Смайлза соперника, угрозу их отношениям, нечто способное отвлечь его от нее, стать более важным, чем она? И не ревность ли снова двигала ею в неприятии образа жизни Невила?

Может, она оставалась на каком-то подсознательном и отчасти детском уровне, пытаясь бороться с «врагом», заставляя любимого выбирать между нею и работой, а затем убеждать себя, что, если Невил не поставит ее на первое место, значит, его любовь недостаточно сильна и потому не заслуживает внимания?

Погруженная в раздумья, Дорис нахмурилась. Не очень приятно столкнуться с подобной гранью своей индивидуальности. Она никогда не стала бы заниматься манипулированием. Это просто не в ее натуре, не в ее зрелой, взрослой натуре и уж, конечно, никогда не сделала бы она в этом направлении обдуманного шага. Но подсознательно, с позицией ребенка? О, Невил, если бы он только был сейчас с нею рядом! Если бы она только могла объяснить, поговорить с ним!

Внезапно Дорис ощутила настоятельную потребность не только исправить ложное истолкование услышанных им слов Тома, но и обсудить с Невилом только что сделанные в отношении себя открытия. Теперь она полностью осознала, откуда берется в ней страх перед доверием, и это принесло огромное облегчение, зато боль, вызванная потерей Невила, исторгла из ее глаз горькие слезы.

Если бы она только могла закрыть глаза и каким-то чудом перенестись в Уэльс, на ферму, в объятия Невила!

Дорис попыталась дозвониться ему еще раз, прежде чем лечь спать, но опять безрезультатно.

Ливший всю ночь дождь вызвал наводнение на окраине города и повредил телефонную связь. Это означало, что, проснувшись утром, Дорис не могла позвонить не только Невилу, но и своим деловым партнерам.

День прошел за бесконечными деловыми встречами и попытками выбросить Невила из головы хоть ненадолго и сосредоточиться на оценке предложенных образцов тканей, мобилизовать решительность и бдительность в переговорах с хитрыми торговцами хлопком из Карачи. К вечеру Дорис была измотана жарой, высокой влажностью и сильным нервным напряжением.

Когда в конце дня девушка вернулась в отель, ее волосы были влажны, а одежда прилипла к телу. Но, даже испытывая непреодолимое желание освежиться под прохладным душем, первым делом она ринулась к телефону.

И опять Дорис постигло горькое, болезненное разочарование.

Рассматривая сегодня ткани, Дорис понимала, как далеки ее мысли от нынешних занятий. Живой возбужденный интерес, прежде охватывавший ее всякий раз при виде новых расцветок, сегодня улетучился. С таким же успехом можно было рассматривать кусок мешковины.

О, Невил? Где он? Чем занимается? Думает ли о ней, тоскует ли… хочет ли он ее?

Тот эмоциональный взрыв казался для него нехарактерным — ведь Невил не был раздражительным человеком, которого легко вывести из себя. Отнюдь нет. Из них двоих наиболее импульсивной, наиболее изменчивой была Дорис.

О, Невил!

Девушка села на кровать и расплакалась.

Несмотря на огромную нагрузку, дни все равно тянулись ужасающе медленно, заполненные бесконечными мучительными часами унижения и страдания. В трубке по-прежнему раздавались долгие безответные гудки.

Дорис ездила по окрестным фабрикам, рассматривая бесчисленное множество материалов, принимала приглашения на обед и знаки внимания со стороны мужчин, но в глубине души она находилась далеко от всей этой суеты.

Наконец наступило утро отлета. Стремление вернуться домой, которое скрашивало ее первые дни в Пакистане, теперь словно испарилось. Теперь возвращение пугало Дорис. Пока она была здесь, оставалась возможность, по крайней мере для нее, поиграть в «Давай притворимся» и представить, будто все хорошо. Будто Невил и не покидал ее. Будто все оставалось таким же, как в момент, когда они уезжали из Уэльса. Будто она возвращается домой, к нему, к его любви, к их будущему «вместе». Но теперь, когда Дорис в самом деле возвращалась домой, с удобной фантазией приходилось расстаться. Она страшилась приезда в Англию, страшилась столкнуться с реальностью потери Невила и его любви.

А она наверняка ее потеряла. Иначе Невил обязательно связался бы с нею.

В аэропорту Карачи Дорис опять ожидала накладка, на этот раз с билетами. Ее место отдали кому-то другому. Чиновник выразил сочувствие и пообещал предоставить ей первое же вакантное место из резерва.

Восемнадцать часов спустя, оказавшись, наконец, на борту самолета, летевшего в Манчестер, Дорис не могла определить, чем вызваны возникшие колики и тошнота: простудой, подхваченной накануне, или нервным напряжением. Когда стюардесса предложила еду, она отрицательно мотнула головой, борясь с дурнотой и слабостью. Женщина, сидевшая рядом, сочувственно улыбнулась:

— Я знаю, как это бывает. Когда ждала первого, меня тошнило все первые шесть месяцев. Утренняя слабость! Это просто шутка. Меня рвало утром, днем и вечером, двадцать четыре часа в сутки каждый день. Но в конечном итоге мучения стоят того, — еще шире улыбнувшись, добавила она.