Возможно, эта сценка — воспоминание о широко распространенном обычае гадания по поведению священных кур, клюющих зерно. Проглотив зернышко, Керидвен вскоре почувствовала себя беременной и, когда пришел срок, родила чудесного мальчика. Решив покончить с этой затянувшейся сверх меры историей, она бросила новорожденного в море. Однако история только начиналась. Мальчика поймал в сеть рыбачивший в тех местах Эльфин, сын Гвиона, принес домой и назвал Талиезином — Лучистой Звездой. Впоследствии этот прославленный полулегендарный бард, сменивший, подобно Гераклу, волшебных родителей на земных, стал вместилищем всей земной мудрости, ясновидцем и основателем особого сословия бардов — секретнейшего ордена Котла, доступ в который был открыт считанным единицам. Песнопения членов этой секты считались особо священными, ибо никому не были понятны, кроме самих исполнителей.

К этой группе богов тесно примыкают, а порой и переплетаются с нею бесчисленные лесные боги и духи. Эстии называли всех их Рагайнами в честь Раганы и считали покровителями лесных плодов, охоты и пчел. Таковы бог леса и пастухов Гониглис и прусский Пушкайтс, персонифицировавшийся в образе кустов бузины. За порчу и порубку этих растений, особенно в октябре, когда справлялся главный праздник Пушкайтса, грозила казнь, как за убийство самого бога. Под кустами он и обитал. Пушкайтс мог легко изменять свой облик — скажем, увеличиваться до необыкновенных размеров, как Людоед в сказке о Коте в сапогах, а прислуживали ему диковинные красные гномы ростом в локоть — бардзуки и маркополи. Они были хранителями богатств, помогали людям наполнять амбары и сохранять зерно, доставляли от них дары Пушкайтсу — масло, пиво, сыр, хлеб. Явно из их среды был Маркопете, а сам Пушкайтс напоминает Берштука, возможно, давшего имя бардзукам. В конце концов и сам он превратился в заурядного лешего. В этом мифе закреплен реальный феномен, известный по сагам и хроникам: «Тут в первый раз исказился Кухулин. Стал он расти и шириться, словно надутый пузырь, и сделался подобен ужасному, грозному, многоцветному, чудному луку. Ростом с фомора или морского разбойника, словно башня возвышался могучий герой…» Таким перевоплощением (если отбросить явные преувеличения), связанным с психикой, владели многие. Их называли берсерками. А «многоцветный чудный лук» похож на радугу.

Еще одну заметную группу составляют божества, так или иначе связанные с морем, — вроде Ран с ее дочерьми —  волнами или Морского царя. Литовцы поклонялись Поклуму — богу преисподней, расположенной на морском дне. С ним сходен польский Эзернин, бог озер и рыбообильных водоемов. Особенно его почитали на побережьях, где венды воздвигали алтари Гардоту — богу морских путешествий и вообще воды. Эти алтари устанавливались на холмах или дюнах близ рек, озер, моря. У поляков путешествиям в обмен на жертвы и обеты покровительствовала Бент, тезка фракийской богини, аналогичной греческой Артемиде, египетской Бает и критской Бритомартис — патронессе охотников, моряков и рыбаков. Прусско —  литовские мореплаватели, рыболовы и купцы взывали к бородатому Пердоитсу, отождествлявшемуся иногда с Пикколсом, а также морскому богу Вейопатсу (Господину ветров), Банкпутту (Вздымающег му волны) и властелину яростных штормов Антримпсу, аналогу Хрворша. Повелительницей моря у племени кимвров была Блакилле, обитавшая в Кильской бухте у мыса Килле, или Кулле.

Пердоитс образовывал триаду с Окопирном и Пушкайтсом, символизируя море, небо и землю. Жрецами этой триады были вайделоты («знатные»), или зигноты («благословляющие»), занимавшиеся гаданиями, пророчествами и медициной. Они были советчиками вождей, как Климба и Радегаст, создателями и хранителями эпоса и традиций, как барды и филиды, вестниками воли богов и их партнерами по танцам в священных дубовых рощах, распорядителями божественного огня и посланцами гриве. Власть их была безграничной, как и власть вейонов — жрецов Вейопатса и Банкпутта, занимавших в Ромове весьма скромное положение. Пердоитс изображался крылатым в виде гермы с разинутым ртом, разведенными в стороны руками (в одной рыба, в другой бочонок) и… с петухом на голове, как у Радегаста.

А заря, призываемая криком этой огненной птицы, все ярче разгоралась уже в это время. На востоке, где ей и положено быть…

В четвертой, «скифской» книге своей «Истории» Геродот приоткрывает для эллинов завесу над таинственным для них народом причерноморских степей. У одного из скифских племен он отмечает самый характерный, с его точки зрения, признак — возделывание земли. Ведь эллины никогда этим не занимались всерьез — сама природа противилась. Житницами Греции были Египет, Родос, Сицилия. Со времен Великой колонизации, начавшейся в VIII веке до н. э., к ним прибавилась Скифия. А с VI века до н. э. афинский тиран Писистрат устроил так, что все корабли, посещавшие его гавани, обязаны были делиться своими зерновыми грузами — в виде пошлины. Поэтому Геродот выделяет один из скифских народов как пахарей, или земледельцев. Причем называет их по-разному: в семнадцатой главе он употребляет слово аротеры, а в следующей — его синоним георги. Греки не заботились о выборе терминов, им важно было передать то, что за ними скрывалось. А этот особенно красноречивый эпитет истолковать двояко было невозможно. Греки переносили его и на другие народы, напоминавшие им своим образом жизни скифов.

Но тут мы вступаем в такой лабиринт, по сравнению с которым жилище Минотавра может показаться невинной детской загадкой. Дело лингвистов выяснять, какими путями пришли к разным народам почти одни и те же слова. Но нельзя не удивляться, когда улавливаешь что-то родное в давно умерших языках. Древневерхненемецкое boso (злой) и славянский бессанскритские deva (бог) и русское диво, vach (говорить), man (думать) и русское мнить, jam (держать) и яма (ловушка); валлийское bran или ирландское broin (ворон) и славянское вран; кельтское drogon (колесо) и русское дроги (а возможно, и дракон, часто изображавшийся кусающим свой хвост); древнескандинавское busk (куст) и наша бузина; древневерхненемецкое brunja и русское броня (кольчуга); валлийское dol, означающее луг; древнескандинавское kisi (кот); древневерхненемецкое и древнеанглийское iw (тисовое дерево, ива); валлийское medd (мед и медовый напиток) — все это следы тех времен, когда в Индоевропе был один язык, принадлежавший одному народу. Конечно, не все слова прошли прямой и короткий путь, прежде чем утвердились в новой языковой среде. Корнуэллское methic (врач, медик) или древнеанглийское calc (шип подковы), например, явно не местные, они появились после знакомства с римлянами. Но ведь и латинский язык принадлежит к индоевропейским, значит, корни — еще глубже. Уже говорилось, что слово «мед» восходит к санскритскому mada — опьянение. Греческие kalos (красивый) и agora (место собраний — это санскритские kaljana и agara (жилище, то есть в сущности тоже место собраний), а на севере Европы этому понятию соответствовала руна gar (огороженное место, двор, сад), лежащая и в основе глагола охранять, беречь (gardera по-шведски), о чем свидетельствуют имена богов —  хранителей Гардеба, Гардота и Гардиньи (Гарджины) — возможной пары одного из них.

Славянская общность распалась примерно в III веке. Во всяком случае, именно тогда поляки начали решительно осваивать междуречье Вислы и Лабы и окончательно закрепились на тех землях в IV веке, стронув с места другие племена. Столетие спустя перебрались в Богемию и Моравию чехи. Еще через сто лет словены заселили северное побережье Дуная вплоть до Каринтии, вытеснив оттуда кельтское племя карнов, давшее название этой области, а в VII веке они перешагнули Дунай и мощным броском заняли территории бывших римских провинций Мёзии, Македонии и Фракии. Смешавшись с вторгшимися с востока тюркскими племенами булгар, приведенными из Приазовья ханом Аспарухом, эти славяне образовали новую нацию — болгарскую. Их западными соседями стали сербы и хорваты, осевшие в Иллирии (Далматии) -тоже бывшей римской провинции.