— Раньше я выступала здесь два раза в неделю, — говорю я ей. — Я и забыла, как мне это нравилось.

— В таком случае ты должна опять начать петь. Я даже буду ходить с тобой, чтобы тебе не пришлось выступать перед пустым залом.

При упоминании Ванессой пустого зала я вспоминаю сеанс музыкальной терапии, с которого сбежала моя пациентка. Я обхватываю гриф гитары, как будто прячась за щитом.

— Я действительно думала, что смогу заставить Люси раскрыться. Я теперь чувствую себя полной неудачницей.

— Я лично не считаю тебя неудачницей.

— А кем ты меня считаешь? — Вопрос сорвался с губ помимо моей воли.

— Ну, — медленно произносит Ванесса, — я считаю тебя самым интересным человеком, с которым мне пришлось познакомиться. Каждый раз, когда я думаю, что раскусила тебя, я узнаю что-то новое, что совершенно сбивает меня с толку. Как, например, в прошлое воскресенье, когда ты призналась, что хранишь список тех мест, в которых мечтала побывать в юности. Или что ты раньше смотрела «Звездный путь» и помнила диалоги из всех серий. Или, например, сейчас, когда я понимаю, что ты вторая Шерил Кроу.

Бар заливает приглушенный желтый свет, мои щеки пылают, голова кружится, хотя я продолжаю сидеть на стуле. Будучи замужем за Максом, я редко выпивала — сперва из солидарности, потом из-за того, что хотела забеременеть, — именно поэтому на мой организм, не привыкший к алкоголю, так повлияло выпитое за этот вечер. Я протягиваю через Ванессу руку к пачке салфеток, которые находятся рядом с подносом с оливками, и тоненькими волосками на своем запястье задеваю шелковый рукав ее блузы. У меня по телу пробегает дрожь.

— Джек, — зову я, — мне нужна ручка.

Бармен подает мне ручку, я разворачиваю салфетку и пишу на ней числа от одного до восьми.

— Какие песни, — спрашиваю я, — вошли бы в сборник произведений, способных описать тебя?

Затаив дыхание, я жду, что она рассмеется или просто скомкает салфетку, но Ванесса неожиданно берет ручку у меня из рук. Когда она склоняется над стойкой бара, челка падает ей на один глаз.

«Ты когда-нибудь обращала внимание, что у каждого дома свой запах?» — спросила я во время нашего первого с Ванессой похода в кафе. «Пожалуйста, только не говори, что мой пахнет чем-то ужасным вроде сарделек». — «Нет, — ответила я. — Он пахнет чистотой. Как солнечный свет на простынях». Потом я попросила ее сказать, чем пахнет моя квартира. «А ты разве не знаешь?» — «Нет, — ответила я. — Я не чувствую, потому что живу здесь. Уже принюхалась». — «Она пахнет тобой, — объяснила Ванесса. — Как дом, откуда никогда не хочется уходить».

Ванесса закусывает губу и пишет свой список. Временами она щурится, или смотрит на бармена, или задает риторический вопрос о том, как называется группа, но тут же сама вспоминает.

Несколько недель назад мы смотрели документальный фильм, в котором говорилось, что человек в среднем лжет четыре раза в день. «Целых тысяча четыреста шестьдесят раз в год», — подсчитала тогда Ванесса. Я тоже прикинула: «Почти восемьдесят восемь тысяч раз за шестьдесят лет». — «Могу поспорить, что знаю, какая самая распространенная ложь, — похвасталась тогда Ванесса. — “У меня все в порядке”».

Я пыталась убедить себя, что ушла из школы, не дождавшись, пока в свой кабинет вернется Ванесса, лишь по одной причине — Ванессе было не до того. Я боялась, что она решит, что я бездарный музыкальный терапевт. Но была еще одна причина, по которой я сбежала, — я хотела, чтобы она пришла за мной.

— Готово! — говорит Ванесса и подталкивает ко мне салфетку. Она вспархивает, словно бабочка, и снова опускается на стойку бара.

Эйми Манн. Ани Дифранко. Дэмьен Райс. Хауи Дэй.

Тори Эймос. Шарлотта Мартин. «Гарбидж». Элвис Костелло.

«Уилко». «Индиго гёрлз». Элисон Краусс.

Ван Моррисон. Анна Налик. Этта Джеймс.

На мгновение у меня пропал дар речи.

— Знаю, что это покажется странным… Записать «Уилко» и Этту Джеймс на одном диске все равно что посадить рядом за обеденным столом сенатора Джесса Хелмса и Адама Ламберта [7]. Но если бы я кого-нибудь исключила, то чувствовала бы себя виноватой. — Ванесса наклоняется ближе и снова указывает на список. — И отдельные песни я тоже выбрать не смогла. Разве можно у матери спрашивать, какого из своих детей она любит больше?

Каждого исполнителя, которого она указала в своем списке, я бы тоже внесла в свой. Тем не менее я была уверена, что не рассказывала ей об этом. Да и не могла бы рассказать, ведь формально я никогда не составляла свой список песен. Я когда-то пыталась, но не смогла закончить — невозможно было внести все написанные на земле песни.

В музыке абсолютный слух — это способность воспроизвести мелодию, не обращаясь к оригиналу. Другими словами, не нужны никакие пометы или названия нот, человек просто берет ноту «до» или слышит «ля» и тут же узнает ее. Слышит звук клаксона и понимает, что это нота «фа».

В жизни абсолютный слух — это способность узнавать человека изнутри, знать его даже лучше, чем он знает себя сам.

Когда мы с Максом были женаты, мы постоянно ссорились из-за радиостанции в машине. Он любил новости, а я музыку. И я понимаю, что за все месяцы нашей дружбы с Ванессой во время всех наших поездок — начиная от короткой поездки в ближайшую булочную до нашей поездки в Нью-Гэмпшир, в парк «Франкония Нотч», — я никогда не переключала радиостанцию. Ни разу. Мне даже никогда не хотелось переключить песню на выбранном ею компакт-диске.

Что бы ни поставила Ванесса, мне всегда хотелось это слушать.

Может быть, я издаю вздох, а может быть, и нет, но Ванесса поворачивается, и на секунду мы замираем от ощущения собственной близости.

— Мне пора, — бормочу я, желая спасти себя. Вытаскиваю из кармана мятые купюры и оставляю их на стойке, потом хватаю гитару и спешу на стоянку. Даже открывая машину, я чувствую, как дрожат мои руки, и замечаю стоящую в дверях бара Ванессу. Даже захлопнув дверцу машины, заведя мотор, я знаю, что она окликает меня.

В ту ночь, когда Лайла вкалывала себе героин, я бродила по дому Элли не просто так.

Я проснулась среди ночи от пристального взгляда Элли.

— Что случилось? — спросила я, потирая сонные глаза.

— Ты это слышишь? — прошептала она.

— Что?

— Тс-с… — Элли прижала палец к губам. Потом прижала этот же палец к моим губам.

Но я ничего не слышала.

— Наверное…

Я не успела закончить, как Элли положила руки мне на щеки и поцеловала.

И в эту секунду я все услышала. От гулкого биения своего сердца до звуков спящего дома. Услышала, как мотыльки бьются своими тяжелыми крыльями о стекло, услышала, как где-то вдалеке плачет ребенок.

Я выскочила из постели и побежала по коридору. Я знала, что Элли не бросится за мной следом, чтобы не разбудить весь дом. Но, как оказалось, ее мама до сих пор не вернулась домой. А Лайла, сестра Элли, ширялась в своей комнате, когда я туда ворвалась.

Тогда мне казалось, что я бегу от Элли, но теперь я сомневаюсь: может быть, на самом деле я тогда бежала от себя самой?

Я не обиделась на свою лучшую подругу за то, что она неожиданно меня поцеловала.

Я обиделась на себя, потому что ответила на ее поцелуй.

Целых два часа я бесцельно еду в машине, но, видимо, знаю, куда направляюсь, даже еще не осознавая этого. На втором этаже дома Ванессы горит свет, поэтому, когда она открывает дверь, я не чувствую вины за то, что разбудила ее.

— Где ты была? — взрывается она. — Ты не отвечаешь на звонки. Мы с Дарой пытаемся до тебя дозвониться. Тебя весь вечер не было дома…

— Нам нужно поговорить, — перебиваю я ее.

Ванесса отступает в сторону, давая мне пройти. На ней все еще костюм, который она сегодня надевала в школу. Она выглядит ужасно: на голове беспорядок, под глазами бледно-сиреневые круги.

— Прости, — говорит она. — Я не хотела, чтобы ты… чтобы я… — Она замолкает, качая головой. — Зои, ничего не изменилось. Я могу тебе пообещать, что все останется по-прежнему. Ты слишком дорога мне как друг, чтобы я стала рисковать потерять тебя из-за…