— Да. Сейчас я пристрастилась к здоровой пище: винограду и салату, — отвечает она. — Век живи — век учись, правда?

Странное это дело — развод. Мы с Зои прожили вместе почти десять лет. Я любил ее, спал с ней, хотел завести с ней семью. Было время — хотя и давным-давно, — когда она знала меня лучше, чем кто бы то ни было на этой земле. Я не хочу обсуждать с ней еду. Я хочу спросить ее, как мы от свадебного танца докатились до того, что стоим на расстоянии вытянутой руки в проходе магазина и ведем светскую беседу.

Но тут появляется Элкин со своей тачкой.

— Брат, нам уже пора. — Он дергает в сторону Зои подбородком. — Здравствуйте.

— Зои, это Элкин. Элкин, это Зои. — Я смотрю на нее. — Сегодня у нас церковный ужин, куриный пирог. Все домашнее. Ты должна прийти.

Ее лицо каменеет.

— Да, может быть.

— Что ж, — улыбаюсь я, — рад был повидаться.

— Я тоже, Макс.

Она толкает тележку мимо меня и идет к Ванессе, которая остановилась у листовой свеклы. Я вижу, как они ссорятся, но стою слишком далеко, чтобы что-нибудь услышать.

— Идем, — торопит меня Элкин. — Наши дамы по-настоящему рассердятся, если мы вовремя не привезем продукты.

Пока Элкин выгружает покупки на ленту конвейера на кассе, я пытаюсь понять, что же в Зои, как мне почудилось, было не так. Я к тому, что она выглядела превосходно, казалась счастливой. Она явно, как и я, нашла себе друзей, компанию, с которой проводит время. И тем не менее что-то выпадало из общей картины, но что именно, я понять не мог. Пока кассир пробивает наши покупки, я ловлю себя на том, что бросаю взгляд назад, на проходы магазина, чтобы еще раз увидеть Зои.

Мы идем к моему грузовичку и загружаем все в кузов. Начинается дождь.

— Я отвезу назад тележку! — кричит Элкин и толкает тележку к клетке-приемнику через два ряда от нас.

Я уже собираюсь сесть в грузовик, как меня останавливает Зои.

— Макс! — Она выбежала из магазина, ее волосы развеваются за спиной, словно хвост воздушного змея. Капли дождя падают ей на лицо, на свитер. — Я должна тебе кое-что сказать.

Во время нашего пятого свидания мы отправились в поход в Белые горы, взяв с собою палатку, позаимствованную у одного парня, которому я стриг газон. Когда мы приехали, уже стемнело. В итоге мы проехали палаточный лагерь и сошли прямо в лесу, чтобы разбить палатку. Мы заползли в наш маленький домик, застегнули его на молнию, и только нам удалось стянуть с себя верхнюю одежду, как на нас упала палатка.

Зои расплакалась. Она свернулась калачиком на грязной земле, я положил ей руку на плечо. «Все в порядке», — уверял я, хотя это была откровенная ложь. Я не мог остановить дождь. И не мог установить палатку. Она повернулась на бок и посмотрела на меня, и вот тогда-то я понял, что она не плачет, а смеется. Она так сильно хохотала, что не могла дышать.

Думаю, именно тогда я понял, что хочу всю жизнь провести с этой женщиной.

Каждый раз, когда Зои плакала, когда оказывалось, что она не беременна, я проверял дважды, надеясь, что это окажутся не слезы, а смех. Только все тщетно.

Не знаю, почему я об этом вспоминаю прямо сейчас, когда от дождя волосы у нее висят мокрыми прядями и блестят глаза.

— Женщина, с которой я была в магазине, — говорит Зои, — Ванесса… Я живу с ней.

Когда мы были женаты, Зои всегда говорила о том, как тяжело найти человека, который считает музыкальную терапию эффективным способом лечения, как хорошо было бы организовать сообщество терапевтов, подобное тем, которые она посещала, учась в Беркли.

— Отлично, — отвечаю я, потому что мне кажется, что именно это она хочет от меня услышать. — Ты всегда хотела найти человека, с которым бы могла открыть свое дело.

— Ты не понял. Я живу с Ванессой. — Она замолкает в нерешительности. — Мы вместе.

В это мгновение я понимаю, что мне показалось необычным в магазине. Зои с той женщиной складывали покупки в одну тележку. Разве люди ходят в магазин с одной тележкой, если не складывают продукты в один холодильник?

Я недоуменно смотрю на Зои, не зная, что должен сказать. Перед моим мысленным взором возникает настоящая проблема, которая выливается в слова: «Грешники не будут приняты в Царство Божие. И не стоит обманываться: ни распутники, ни идолопоклонники, ни прелюбодеи, ни корыстолюбцы, ни пьяницы, ни клеветники, ни мошенники не обретут Царство Божие».

Это из Послания к Коринфянам 6:9—10, и мне абсолютно ясно отношение Господа к гомосексуализму. Я открываю рот, чтобы предостеречь Зои, но вместо этого произношу:

— Но ты же жила со мной.

Потому что одно исключает — должно исключать! — другое.

Элкин стучит с пассажирской стороны пикапа, чтобы я открыл автомобиль и дал ему укрыться от дождя. Я нажимаю на кнопку на брелоке, слышу, как открывается и хлопает дверца, но продолжаю стоять под дождем, ошарашенный новостью, которую сообщила Зои.

Беспомощность, которую я ощущаю, такая множественная, что я даже не могу всего осознать. Потрясение от сказанного. Недоверие — потому что я не верю, что она все эти девять лет, которые прожила со мной, могла притворяться. И боль — потому что (хотя мы уже не муж и жена) меня страшит одна мысль о том, что она не обретет Царство Божие, когда случится пришествие Господа. Я никому бы не пожелал такого ужаса.

Элкин нажимает на клаксон, я вздрагиваю.

— Что ж, — говорит Зои с легкой улыбкой, от которой я раньше изо дня в день сходил с ума. Она поворачивается и бежит к навесу над магазином, где ее ждет с тележкой Ванесса.

Когда она бежит, ее сумочка соскальзывает с плеча и повисает на сгибе локтя. Пока Зои толкает тележку на стоянку, Ванесса поправляет сумочку.

Это естественный, но такой интимный жест. То, что раньше я сам сделал бы для Зои.

Я не могу оторвать взгляда от этих двоих, загружающих продукты в багажник незнакомой мне машины — старомодного кабриолета. Я продолжаю таращиться на свою бывшую жену, ставшую неожиданно лесбиянкой, хотя сам промок до нитки, хотя дождь застилает мне глаза и я плохо ее вижу.

Церковь Вечной Славы избрала себе местом для сборов школьный актовый зал, хотя фактически ее представительство располагается по совершенно другому адресу. Это небольшая бывшая адвокатская контора, которая находится среди магазинов и примыкает к закусочной «Данкин Донатс». Тут есть приемная, где сидит секретарь, копировальный аппарат, комната отдыха с маленьким столиком, мини-холодильником и кофеваркой, молельня и кабинет пастора Клайва.

— Теперь можешь войти, — разрешает Альва, его секретарь. Это маленькая женщина, скрюченная, как вопросительный знак, с редким пушком седых волос на голове. Рейд шутит, что она сидит здесь со времен Всемирного потопа, и где-то в глубине души я ему верю.

Кабинет пастора Клайва теплый и какой-то старинный, с цветастыми диванами и множеством растений, с книжной полкой, заваленной духовными текстами. На аналое лежит большая открытая Библия. Позади письменного стола — огромная картина с изображением Иисуса на фениксе, когда тот возрождается из пепла. Однажды пастор Клайв рассказал мне, что Господь явился ему во сне и поведал, что миссия Клайва — как у этой мифической птицы: воспарить из бездны распущенности к славе. На следующее утро он пошел и заказал картину.

Пастор склонился над паучником, знававшим и лучшие времена. Кончики его листьев подсохли и стали ломкими.

— Как бы я ни заботился об этом малыше, — говорит пастор, — всегда кажется, что он погибает.

Я подхожу к растению и засовываю палец в грунт, чтобы проверить уровень влаги.

— Альва его поливает?

— Исправно.

— Наверное, водой из-под крана. Паучники очень чувствительны к примесям, которые содержатся в водопроводной воде. Если поливать дистиллированной водой и обрезать подсохшие кончики, растение оживет, станет здоровым и зеленым.

Пастор Клайв улыбается мне.

— Ты, Макс, настоящее сокровище.

От его слов я чувствую, как внутри вспыхивает пламя. Я так много напортачил в жизни, что слышать похвалу из чужих уст для меня все еще в диковинку. Он ведет меня к дивану в дальнем углу кабинета, предлагает присесть и протягивает вазу с лакричными конфетами.