— И что мне делать?

— Молиться. Зои должна признать свой грех. А если не сможет, молись за то, чтобы это произошло. Нельзя насильно привести ее к нам, нельзя навязать помощь. Но можно показать ей другой путь. — Он садится за стол и листает перекидной календарь. — Среди наших прихожан есть те, кто поборол нежеланное влечение к своему полу и держится за христианское мировоззрение.

Я думаю о нашей пастве — счастливые семьи, улыбающиеся лица, свет в их глазах, который идет, я уверен, от Святого Духа. Эти люди мои друзья, моя семья. Я пытаюсь догадаться, кто вел гомосексуальный образ жизни. Может быть, Патрик, парикмахер, который надевает воскресный галстук в тон блузы своей жены? Или Нил, который работает поваром-кондитером в пятизвездочном ресторане в центре города?

— По-моему, ты знаком с Паулиной Бриджмен? — спрашивает пастор Клайв.

Паулина?

Не может быть!

Мы с Паулиной только вчера чистили морковь, готовя пирог с курицей для церковного ужина. Это невысокая девушка с вздернутым носиком и выщипанными бровями. Она жестикулирует при разговоре. Мне кажется, я всегда видел ее в розовом.

Когда я думаю о лесбиянках, мне представляются крепкие и воинственные женщины с коротко остриженными волосами, в мешковатых джинсах и фланелевых рубашках. Конечно, это сложившийся стереотип… тем не менее ничто в Паулине Бриджмен не указывало на то, что раньше она была лесбиянкой.

Но, с другой стороны, в Зои тоже ничто меня не насторожило.

— Паулина искала помощи в «Исходе» [11]. Раньше она рассказывала на ежегодных конференциях экс-геев о том, как нашла свободу от гомосексуализма. Думаю, если мы попросим, она с радостью поделится своим опытом с Зои.

Пастор Клайв пишет телефон Паулины на бумаге для заметок с липким краем.

— Я подумаю, — уклончиво отвечаю я.

— Я бы сказал: «А что ты теряешь?» Только сейчас важно не это. — Пастор Клайв ждет, пока я посмотрю ему прямо в глаза. — Важно то, что может потерять Зои.

Вечное спасение.

Даже если она мне больше не жена.

Даже если она меня никогда не любила.

Я беру у пастора Клайва лист бумаги, сворачиваю его пополам и кладу себе в бумажник.

Ночью мне приснилось, что мы с Зои все еще женаты, она лежит в моей постели, и мы занимаемся любовью. Я провожу рукой вверх по ее бедру до изгиба талии. Зарываюсь лицом в ее волосы. Целую ее в рот, в шею, в грудь. Потом опускаю взгляд на свои руки, лежащие у нее на животе. Это не мои руки! Во-первых, на большом пальце кольцо — тонкое золотое колечко. И красный лак на ногтях. «Что случилось?» — спрашивает Зои. «Что-то не так», — отвечаю я ей. Она хватает меня за руку и крепче прижимает к себе. «Все в порядке». Но я, спотыкаясь, иду в ванную и включаю свет. Гляжу в зеркало — оттуда на меня смотрит Ванесса…

Когда я просыпаюсь, простыни мокрые от пота. Я вылезаю из кровати, иду из гостевой спальни дома Рейда в ванную (намеренно не глядя в зеркало), умываюсь и подставляю голову под струю воды. Теперь мне точно не уснуть, поэтому я направляюсь в кухню перекусить.

К моему удивлению, в три часа ночи не я один не сплю.

За кухонным столом сидит Лидди и сжимает в руках салфетку. Поверх ночной сорочки она накинула тонкий белый хлопчатобумажный халат. Лидди на самом деле носит ночные сорочки — рубашки, сотканные из тончайшего хлопка с крошечными розочками, вышитыми на воротнике и подоле. Зои обычно спала голой, а если что-то и надевала, то одну из моих футболок и широкие спортивные трусы.

— Лидди, — окликаю я, и от звука моего голоса она вздрагивает. — С тобой все в порядке?

— Макс, ты напугал меня.

Она всегда казалась мне слишком хрупкой — приблизительно такими я представляю себе ангелов: прозрачными и изящными, слишком красивыми, чтобы ими можно было долго любоваться. Но сейчас она выглядит разбитой. Под глазами залегли темные круги, губы потрескались. Руки, когда она перестает рвать салфетку, подрагивают.

— Тебе помочь? Довести до кровати? — мягко спрашиваю я.

— Нет… я в порядке.

— Хочешь чаю? — продолжаю я. — Или разогреть суп?

Она качает головой. На плечи ниспадает грива ее золотистых волос.

Мне кажется совершенно неуместным оставаться здесь, когда Лидди пришла на собственную кухню, явно чтобы побыть одной. Но и оставлять ее здесь в одиночестве тоже кажется мне неправильным.

— Я мог бы позвать Рейда, — предлагаю я.

— Пусть спит.

Она вздыхает, и небольшая кучка бумаги, которую она сама и изорвала, разлетается и оседает на полу. Лидди нагибается, чтобы собрать клочки.

— Ой! — восклицаю я, обрадовавшись, что можно хоть на что-то отвлечься. — Давай я.

Я опускаюсь на колени, но она отталкивает меня.

— Прекрати! — кричит она. — Прекрати сейчас же!

Она закрывает лицо руками. Я ничего не слышу, но вижу, как вздрагивают ее плечи, и понимаю — она плачет.

В растерянности я нерешительно глажу ее по спине.

— Лидди! — шепчу я.

— Немедленно прекрати быть таким дьявольски предупредительным со мной!

Я замираю. За все годы знакомства с Лидди я никогда не слышал, чтобы она ругалась, не говоря уж о том, чтобы упоминала сатану.

Она тут же заливается румянцем.

— Прости, — извиняется она. — Я не знаю… Не знаю, что на меня нашло.

— Зато я знаю. — Я сажусь напротив нее. — Твоя жизнь. Все складывается не так, как ты себе представляла.

Лидди долго, пристально смотрит на меня, как будто раньше никогда не видела. Потом накрывает мою руку ладонями.

— Да, — шепчет она. — Именно так. — Она едва заметно хмурится. — А тебе чего не спится?

Я убираю руку.

— Пить захотелось, — отвечаю я, пожимая плечами.

— Запомни, — предупреждает Паулина, прежде чем мы выбираемся из «Фольксвагена-жука», — сегодня говорим только о любви. Мы лишим ее почвы под ногами, потому что она ожидает осуждения и неприятия, но мы пришли не за этим.

Я киваю. Откровенно говоря, даже добиться у Зои согласия на эту встречу оказалось намного сложнее, чем я предполагал. Мне показалось неправильным искать встречи под надуманным предлогом — лгать, что ей нужно подписать какие-то документы или обсудить финансовые проблемы, имеющие отношение к разводу. Вместо этого я позвонил ей на сотовый (пастор Клайв стоял рядом и молился за то, чтобы я нашел правильные слова) и сказал, что по-настоящему был рад нашей встрече в магазине. Что я очень удивился, услышав от нее о Ванессе. И если у нее найдется пара свободных минут, я бы хотел встретиться и поговорить.

Само собой разумеется, я не упомянул о том, что при нашей встрече будет присутствовать Паулина.

Наверное, поэтому Зои, когда открывает дверь этого незнакомого дома (яркое пятно в тупике с впечатляющим палисадником), смотрит на Паулину и хмурит брови.

— Макс, — говорит она, — я думала, ты придешь один.

Необычно видеть Зои в чужом доме с кружкой, которую я подарил ей на Рождество. На кружке написано «У меня сопрано». У Зои за спиной на полу куча обуви — какие-то пары я узнаю, какие-то нет. От этого мою грудную клетку сжимает, словно в тисках.

— Это мой друг, из церкви, — объясняю я. — Паулина, это Зои.

Я верю Паулине, которая говорит, что она больше не лесбиянка, тем не менее пристально слежу за тем, как они с Зои пожимают друг другу руки. Чтобы подметить, не блестят ли у нее подозрительно глаза, не задержит ли она руку Зои в своей на секунду дольше. Однако ничего подобного не замечаю.

— Макс, — спрашивает Зои, — что происходит?

Она скрещивает руки на груди. Раньше она так поступала, когда в нашу дверь звонил коммивояжер, а Зои хотелось недвусмысленно донести до него, что у нее совершенно нет времени выслушивать его болтовню. Я открываю рот для объяснений и тут же закрываю, не сказав ни слова.

— Какой красивый дом, — говорит Паулина.

— Спасибо, — отвечает Зои. — Это дом моей подружки.