— К сожалению, нет.

Уэйд смеется громко и искренне.

— Специалист по рекламе из тебя никудышный! Я старинный друг Клайва. Мы вместе учились в семинарии.

У него южный акцент, и от этого кажется, что слова, которые он произносит, плывут под водой.

— Значит, вы тоже пастор?

— Я адвокат и добрый христианин, — отвечает Уэйд. — Насколько одно может не исключать другое.

— Уэйд скромничает, — объясняет Клайв. — Он «голос» нерожденных детей. По сути, он всю жизнь посвятил тому, чтобы отстаивать и защищать их права. Он очень заинтересовался твоим случаем, Макс.

Каким случаем?

Я не понимаю, что произнес это вслух, пока не слышу ответ Уэйда Престона:

— Клайв говорит, что ты хочешь подать иск, чтобы твоя бывшая жена-лесбиянка не смогла заграбастать твоего ребенка.

Я смотрю на пастора Клайва, потом обвожу взглядом фойе, чтобы увидеть, пришли ли уже Рейд с Лидди, но я здесь один.

— Макс, ты должен знать: ты не одинок, — уверяет Уэйд. — Это какой-то гейби-бум [14]: гомосексуалисты пытаются извратить понятие семьи, подменив ее чем-то совершенно иным, а не любящими отцом и матерью в христианской семье. Моя цель — сделать для усыновления то, что делает «Закон о защите брака», ради неприкосновенности этого таинства, а именно: уберечь невинных детей, чтобы они не стали жертвами. — Он обхватывает меня руками за плечи и разворачивает от стайки церковных кумушек, которые подошли к кофейнику. — Знаешь, как я обрел Иисуса, Макс? Мне было десять лет. Я застрял в летней школе, потому что завалил экзамены после четвертого класса. И моя учительница, миссис Персиваль, спросила, не хочет ли кто-нибудь остаться с ней на переменке и помолиться. Признáюсь тебе, в то время меня меньше всего заботила религия. Единственным моим желанием было стать любимчиком учительницы, чтобы она мне первому дала в тот день печенье. Нам давали печенье, но шоколадного на всех не хватало, а ванильное на вкус было, извини за выражение, как дерьмо. Я решил, что если прочитаю вместе с ней несколько глупых молитв, то буду первым в очереди за печеньем. Разумеется, я слушал ее байки о том, что Господь то, Господь се. Я делал вид, что внимаю, но думал только об этом печенье. Когда пришло время обеда, миссис Персиваль разрешила мне быть первым. Я побежал к столу, чуть ли не полетел, ноги сами несли меня. Посмотрел на поднос — на нем не было ни одного шоколадного печенья.

Я опускаю глаза на свою тарелку с пончиками.

— Но самое невероятное в этой истории, Макс, то, что когда я взял ванильное печенье, которое, вероятно, сделали из картона и ослиного помета, и откусил большой кусок, мне показалось, будто я никогда не ел ничего вкуснее. Оно имело вкус шоколада, напоминало рождественское утро, победу в чемпионате по бейсболу — и все в крошечном кусочке теста. И в это мгновение я понял, что Иисус со мной, даже когда я этого не жду.

— И вы спаслись благодаря печенью? — удивляюсь я.

— Да. И знаешь, почему я в этом так уверен? Потому что после этих дополнительных летних уроков с миссис Персиваль я попал в автомобильную катастрофу, все погибли, я один выжил. Я пережил спинномозговой менингит. Я одним из лучших закончил юридический факультет в «Старом Мисе» [15]. Я много повидал в жизни, Макс, и достаточно умен, чтобы понять: не я капитан своего корабля. Если ты понимаешь, о чем я. И поскольку Господь следит за мной, я считаю своим долгом оберегать тех, кто сам не может о себе позаботиться. Мне дано право заниматься адвокатской практикой в девятнадцати штатах, — продолжает Уэйд, — я активный член программы «Снежинка — усыновление эмбрионов». Слышал о такой?

Только потому, что о ней упоминал пастор Клайв в разговоре с Рейдом и Лидди после последнего выкидыша. Это христианская организация, которая занимается вопросами усыновления нерожденных детей и помогает людям после ЭКО подобрать своим дополнительным эмбрионам новые семьи, которые не могут иметь своих детей.

— Я что пытаюсь до тебя донести, — вкрадчиво продолжает Уэйд Престон, — что у меня есть опыт в подобного рода делах, которого могут не иметь местные адвокаты. По всей стране много таких мужчин — таких, как ты, — которые пытаются поступать по справедливости, но все равно оказываются в подобной ужасной ситуации. Ты был спасен. Теперь настал твой черед спасти своих детей. — Он смотрит мне прямо в глаза. — Я здесь, чтобы помочь тебе.

Я не знаю, что ответить. Вчера я получил на голосовую почту сообщение от Зои. Она спрашивала, подписал ли я документы. Если я хочу еще раз все обговорить, она предлагает встретиться за чашкой кофе и обсудить любые вопросы.

Я не стер это сообщение. Не из-за ее предложения, а чтобы слышать ее голос. Хотя она и не пела, но в ее словах присутствовали восходящие и нисходящие интонации, которые навевали мне мысли о музыке.

Дело в том, что я опять все испортил. Честно говоря, я не хочу признаваться Зои, что уже принял решение, но вынужден это сделать. И что-то подсказывает мне, что она будет так же рада отдать своих детей на воспитание Рейду и Лидди, как я рад отдать их на воспитание двум лесбиянкам.

Уэйд Престон лезет во внутренний карман пиджака и достает свою визитную карточку.

— Может быть, встретимся на следующей неделе? — предлагает он. — Нам многое нужно обсудить, прежде чем сдвинуть дело с мертвой точки.

Пастор Клайв уводит его знакомиться с остальными прихожанами, и напоследок адвокат снова одаривает меня лучезарной улыбкой.

На моей тарелке шесть пончиков, но у меня пропал аппетит. В действительности меня просто тошнит.

Потому что правда в том, что механизм запущен.

Лавина уже преодолела половину горы.

За день до нашей встречи с Уэйдом Престоном, которая должна была состояться в кабинете пастора Клайва — последний решил, что нам не помешает поговорить наедине, — мне снится сон. Лидди уже беременна, и вместо одного Рейда в родильном зале собрались десятки людей, все в медицинских халатах и голубых масках. Я никого не узна´ю, вижу только глаза.

У Лидди между ногами сидит пастор Клайв и ведет себя как врач. Он опускает вниз руки, чтобы принять ребенка.

— Ты просто умница, — уверяет он, когда она кричит, выталкивая окровавленный комок, младенца, в наш мир.

Акушерка берет ребенка, пеленает его и неожиданно открывает от удивления рот. Она подзывает пастора Клайва, который заглядывает в складки голубенького одеяльца и произносит:

— Очаровательный Иисус.

— Что-то не так? — спрашиваю я, протискиваясь сквозь толпу. — В чем дело?

Но меня никто не слышит.

— Может быть, она не заметит, — шепчет акушерка и протягивает Лидди ребенка. — Вот ваш сынок, — воркует она.

Лидди приподнимает кончик одеяла, в которое закутан новорожденный, и начинает визжать. Она едва не роняет младенца. Я вовремя подбегаю и успеваю его поймать.

Тут-то я и замечаю, что у него нет лица.

Вместо этого пятнистый овал из шишек и нарывов, а на месте рта — рубец.

— Мне он не нужен! — кричит Лидди. — Это не мой ребенок!

Один из зрителей в маске делает шаг вперед. Он выхватывает у меня ребенка и начинает вылепливать плоть (холмик — нос, два отпечатка большого пальца — глаза), как будто ребенок сделан из глины. Он глядит на это личико так, словно ничего прекраснее ему видеть не доводилось.

— Вот, — произносит он, снимает маску и улыбается.

И тогда я узнаю Зои.

Я вхожу в кабинет пастора Клайва на встречу с Уэйдом весь в поту, у меня даже рубашка намокла. Боюсь, он решит, что я или наркоман, или у меня непонятное нарушение обмена веществ, хотя на самом деле мне было просто страшно открыть ему то, о чем я думал все утро.

А именно: возможно, я совершаю ошибку. Конечно, я хочу помочь Лидди и Рейду… но не хочу обижать Зои.