В один из августовских вечеров, сидя в курилке, я его спросил:

— Слушай, Джафар, а если в нашей части служило бы много чукчей, ты тоже под чукчу стал бы косить, рыбу сырую стал бы кушать и под бубен отплясывать у костра возле столовой?

— Может быть и стал, — сказал он, ухмыльнувшись. — Зато я сыт, меня никто не обидит, русским быть здесь не выгодно. Дурак ты, Суверов, у меня отец азербайджанец и сам я себя считаю азербайджанцем. А вообще, хочешь жить — умей вертеться! — говорил он на чистейшем русском, без всякого акцента.

К нам приближались трое азербайджанцев, и «хамелеон» начал менять свой окрас.

— Салам алейкум, братья! — он бежал в сторону, откуда появились азербайджанцы. Раскинув руки и смешно вытянув губы для поцелуя, он буквально врезался в своих «братьев». Поцелуи, объятия, гортанные голоса. Они идут в столовую, где их земляки правят бал. Будет сытный обед, будет послеобеденный сон. Затем Малинин выйдет в обеденный зал, от скуки пнёт какого-нибудь солдатика со славянскими чертами лица под одобрительный гул многочисленной азербайджанской диаспоры.

Он ведь не русский Саша, он — Джафар-оглы!

Наступила осень. В Приморье, в отличие от душного (из-за большой влажности), жаркого лета, осень была теплой и сухой. Дождей практически не было, листва деревьев покрылась золотом.

В середине сентября мы с моим товарищем Юрой Дубровым (г. Уфа), купив в гарнизонном магазинчике пряников, сидели в траве и медленно поедали сладости. Зажмурившись от уже не такого жаркого солнца, я думал о доме. Скоро будет год, как я уехал из Барнаула, интересно, что там нового? Скоро отслужат два моих одноклассника — Андрей Киселев и Андрей Задорожный, а у меня впереди еще целый год. Но, несмотря на это, настроение было прекрасным, наступило какое-то умиротворение. Ведь уже половина службы прошла, дембель неизбежен, всё пройдет, и это тоже.

Вскоре откроется солдатская чайная и, уже не опасаясь патруля, можно будет там подкрепиться. Родители ежемесячно высылали денежные переводы, за что им огромное спасибо. Это здорово помогало. Жизнь налаживалась.

В конце сентября вышел очередной приказ о демобилизации. Он застал меня в карауле. Сменившись с боевого поста, я увидел ликующих дембелей. «Всё, всё!!!» — радостно кричали они. Весь потолок караульной столовой был облеплен масляными шайбочками (каждому солдату было положено на завтрак и ужин масло в форме шайбочки). В эйфории они съели весь наш ужин и, радостные, устроили масляный салют. Ну да ладно, ведь у них большой праздник.

Холодало. С октября начали разъезжаться дембеля. Они целыми днями валялись на кроватях, укрывшись с головой шинелями. Их уже практически ничего не интересовало кроме возвращения домой, мысленно они были уже там.

Уехали и мои среднеазиатские «корефаны», так любившие назначать меня в наряды и на разнообразные работы. Хотя напоследок они мне преподнесли очередной «подарок», к празднику 7 ноября (День октябрьской революции), — я заступил дневальным по роте. Все же остальные солдаты предвкушали отдых, но не тут-то было. Привезли уголь, утром роту построили и отправили на разгрузку. Работа осложнялась еще и тем, что вагоны разгружались не с возвышенности (уголь при этом высыпался бы из вагонов полностью), а с обыкновенных путей.

Они пришли поздно вечером — усталые, грязные, голодные и злые. Я к этому времени уже сменился с наряда и спокойно отдыхал. Вот они меня наказали, думал я. Мимо прошел усталый Таракан, он был похож на шахтёра. Воистину, что ни делается, всё к лучшему.

Этой осенью бардак в части достиг своего пика. Ожидалось прибытие нашего полка из Афганистана, и так слабые рычаги управления нашим командованием были к этому времени практически полностью потеряны. Началась вакханалия.

Вместо строя в столовую бежала толпа, с дикими криками, сметая всё на своем пути. Наряд по столовой (из другой части) пытался как-то упорядочить эту стихию, закрывая входную дверь, но всё было тщетно. Просачивались на кухню наши бойцы из разных щелей. Залезали в небольшое отверстие, откуда выдавали пищу караулу, далее проникали в варочный цех, кто-то пробивался через мойку. Прорвавшись, самые ловкие кидались к накрытым столам, быстро выливали себе в тарелку подливу, рвали на части булки хлеба. Стоял страшный гвалт. Отовсюду раздавались крики, ругань на различных языках народов нашей великой страны. В обеденном зале стояла страшная вонь. Посуда, доставшаяся от царя Гороха, мятые кружки с отбитой местами эмалью — в них был налит кисель, жидкий как вода, с барахтающимися мухами. Говорили, повара что-то постоянно подсыпают в солдатский кисель, чтобы молодой организм меньше страдал от отсутствия женской ласки. И, конечно, драки за еду. Побеждал сильнейший, как в джунглях.

Одним из героев битвы за «урожай» был Вовка Сердитый (родом из Алма-Аты). Опоздавший к разделу корма, он не просто кричал, он ревел, как раненый зверь: «Обсос, обсос!!!», и готов был тогда порвать любого за кусок хлеба. Слово «обсос» означало, что не хватило еды, кто-то более ловкий забрал ее себе.

Приноровившись, я часто приходил к финишу одним из первых. Утром, пока вся рота смотрела телевизор, ожидая сигнал о предстоящем завтраке, чтобы затем всем рвануть к намеченной цели, я просто выходил чуть раньше, чем все, и прибегал в столовую первым. Однажды, оглянувшись, я увидел позади себя быстро приближающуюся толпу. С дикими криками бежало несколько десятков человек, как орда кочевников, совершавших набег. Зрелище не для слабонервных.

Командир полка вертолетчиков пытался пару раз усмирить мчавшуюся около их штаба на завтрак толпу, но тщетно. Поймав пару солдат, он лично отвел их на гарнизонную гауптвахту, при этом мимо пробегали оставшиеся воины, не обращая на него никакого внимания. Это было стадо баранов, подгоняемых криками Сердитого: «Сейчас будет обсос!!! Обсос!» «Обсос, обсос!!!» — подхватывала обезумевшая толпа, летящая на штурм.

Вечерами, после отбоя, никто долго не мог уснуть. Наше спальное помещение искрилось огоньками сигарет. В полумраке виднелись группы людей, формировавшиеся, как правило, по национальному принципу. Вот собрались казахи, рядом говорили о чем-то своем таджики, в каптёрке слышны дикие крики азербайджанцев, прыгающих под мелодии «Модерн токинг». Кого-то бьют, где-то идут разборки, кто-то ест, кто-то курит «дурь». Армейские будни.

Вот схлестнулись армяне с казахами. Две группки напротив друг друга. Атмосфера накалялась. Диалог двух представителей этих диаспор, из-за которых и возник конфликт, продолжался недолго. До драки не дошло.

— Эй ти, чюрка, ти ох…ль?! Эй, ара, ара! — угрожающе шипел высокий темный армянин по кличке Негр.

— Ти самь чурбан! — далее следовали ругательства на казахском языке. Это Нуртамбаев. Он чем-то похож был на Кинконга — кривые руки и ноги, лицо, не обезображенное интеллектом.

— Эй, твар, гавари по русска! Ти что, ох… ль, чурка?!

— Кто чурка, я чурка?! Да ти самь чурка!

Круглосуточно находящиеся в казарме офицеры — дежурные по части, часто даже не выходили из дежурки. Многим из них было всё равно, что творится рядом.

Служил с нами Евгений Залетаев, житель Приморского края, — любитель наркотических средств, фанат анаши. Он собирал коноплю, сушил ее где-то на чердаке казармы, практически ежедневно накуривался, после чего бесцельно болтался по казарме с идиотской улыбкой. Он и ряд других любителей «расслабиться» курили травку даже днем. Это действие происходило обычно в бытовой комнате, где Женя открывал окно, забивая косяк. Залетаев плотно подсадил на наркоту одного из котов Лиса, каким-то чудом оставшегося в живых. Однажды, схватив бедное животное, он дунул в кошачью морду наркотическим дымком. Спустя неделю-другую хвостатый бедолага, унюхав запах конопли, мчался сам. Ему нравилось «кумарить» вместе с Залетаем, чтобы затем отключиться. Зверёк валялся около бытовки, как тряпка для ног, в связи с чем получил кличку Дурик.