Великолепный овал автодрома длиной километров пятнадцать, а шириной — восемь или девять окружал это странное владение.

Больше всего привлекали внимание молодого человека таинственные люди, которые и появлялись и исчезали неизвестно как. Вооруженные до зубов, головорезы сидели на великолепных лошадях, говорили повелительно, держались вызывающе.

В один прекрасный день они возникали неизвестно откуда группами: человек по десять, двадцать, пятьдесят, разъезжали туда-сюда, шумели, как у себя дома. Дня два-три эти незнакомцы оставались в долине; устраивали адский шум, попойки, потом, под сенью ночи, уезжали.

Тотор был заинтригован. Он нюхом чуял что-то неладное, быть может, преступное; за всем этим угадывалась мощная рука.

Дни шли за днями. Упорно трудясь, наш робинзон почти закончил ремонт автомобиля. Как раз в это время произошел странный случай, который имел впоследствии решительное влияние на судьбу юношей.

Француз не видел хозяина уже двое суток, и это отклонение от заведенного порядка раздосадовало его. Дело в том, что он хотел вывести машину из мастерской.

— Бо, — сказал он негру, — пойди, скажи патрону, что нужно попробовать автомобиль на ходу.

— Нет, — проворчал австралиец, показывая острые зубы.

— Почему?

Бо присел, точно всадник, и очертил рукой широкий круг.

— Уехал? — спросил парижанин.

— Да.

— Досадно. А что, если я прогуляюсь сам? Почему бы и нет? Отлично, поедем, — предложил Тотор. — Ты со мной?

— Да, — снова ответил исполин и умчался, оставив парижанина в недоумении.

Через четверть часа он вернулся с запасом еды и воды. Считая, что в обязанности Бо входит при каждом выезде тяжело загружать ящик для провизии, Тотор не удивился.

Уложив груз, парижанин сел на место шофера, Бо поместился рядом с ним. Странное зрелище представлял этот полуобнаженный, заросший волосами каннибал, развалившийся в ультрасовременном автомобиле. Последний крик моды нашей утонченной цивилизации!

Тотор осторожно запустил мотор.

Пых-пых!

— Все в порядке! Удача! А теперь побыстрей…

Пых-пых-пых. Машина бодро тронулась, выехала на круг. Пых-пых-пых. Обжитые места, пещеры, странные постройки, назначения которых парижанину были еще не известны, остались позади. Несколько человек белых с изумлением посмотрели на двух спутников в автомобиле, исчезавших за деревьями.

Время от времени в моторе что-то трещало, шипело. Тотор останавливался, поворачивал гайку, подтягивал винт, осматривал все, ощупывал и ехал дальше.

— Быстрей, быстрей!.. Зверушка воскресла! Вперед, и как можно быстрей!

Они мчались, пожирая пространство, почти касаясь эвкалиптов, с которых испуганно взлетали сотни попугаев, огибали роскошные луга, приводя в волнение коров, овец, вспугивая кенгуру, скакавших точно исполинские лягушки.

Захваченные скоростью, быстро опьяняющей даже самых благоразумных, пленник и его страж мчались вперед. О, эта дикая радость избавления от тяжести, обладание легкостью птицы, возможность мчаться, как болид! Хотя бы на время не ощущать себя неуклюжим пентюхом, прикованным к земле, по которой едва тащишься, как улитка…

Скоро был пройден первый круг.

— Еще раз! — воскликнул увлекшийся Тотор. — Ах, если б сюда еще Мериноса!

Они снова помчались под лучами знойного солнца. Пыль набивалась в глаза, глотки пересохли, несмотря на обдувающий ветер, пот лился ручьями. Но вот показалась тенистая лужайка с красивым источником, высокой травой и цветами.

Мучась от жажды, парижанин вспомнил, что еще не завтракал. Приятно устроить завтрак на траве! Он снизил скорость, остановил автомобиль у источника и сказал:

— Знаешь, старина Бо, давай-ка погуляем здесь. Накрой на стол, раскупорь для себя бутылочку виски. Нужно чего-нибудь слопать.

— Да, — сказал негр, и его глаза блеснули.

Вскрыв банку тушенки, Тотор с аппетитом стал грызть damper, австралийскую галету [113], которая в пустыне хорошо заменяет хлеб, а Бо приник губами к бутылке и одним духом опорожнил ее.

— Ого, — сказал Тотор, — недурно! Но знаешь, поосторожней. Это же сивуха! Глаза на лоб вылезут!

— Нет, — отозвался чернокожий, жадно облизывая влажные губы.

— Как хочешь, если душа требует… Ты крепко сшит, а у нас не каждый день праздник… Можешь еще приложиться.

Содержимое и второй бутылки проскочило одним махом. Бо с горящими глазами открыл рот в широкой улыбке, размахивал руками и подпрыгивал; казалось, он был на седьмом небе.

— Вот так, — сказал Тотор, — пляши, пока твое чертово полоскание не свалит тебя с катушек.

Но Бо еще крепко держался на ногах. Не ожидая приглашения, он взял третью бутылку и начал пить, но на этот раз не жадно, а потихоньку, с наслаждением, смакуя напиток, будто находя в этой адской смеси вкус божественной амброзии [114]. Скоро опьянение стало явным, затуманило мозг дикаря. Точно обезумев, он вдруг принялся бешено отплясывать канкан [115], воя, как макака [116]. Негр не владел собой, и Тотор забеспокоился.

— Послушай, Бо, — сказал он, — ты уже перебрал. Довольно, а то станет худо.

Парижанин машинально сказал это по-французски. Дикарь взглянул на него безумными глазами и запросто ответил на том же языке:

— Не бойся, у меня желудок закаленный!

Тотор так и подскочил от удивления, будто заряд динамита взорвался под его ногами, выронил изо рта кусок мяса, но решительно ни слова не мог выговорить.

Австралиец расхохотался, затем произнес:

— Ты смотришь на меня так, будто я совсем… обалдел!.. Да, правильно, «обалдел». Si forte virum quern… conspexere, silent… [117]как сказал божественный Гораций.

— Он говорит по-французски и по-латыни! — воскликнул Тотор, думая, что видит кошмарный сон.

— Это треклятое виски действует… выхватывает у меня из головы и гортани… полузабытые слова, которые застряли в мозгу. Я грежу и вижу многое… Ах… очень многое. Ох, дай мне выпить… Еще, еще…

Преодолев волнение, Тотор вернулся к обычному для себя хладнокровию. Он подошел к австралийцу, который, казалось, преобразился, посмотрел на него, комически развел руками и сказал:

— Точно, ты феномен! Никаких сомнений! Я сражен! Даже отец такого не видал. Кто ты? Не вселился ли в тебя дух ослицы библейского пророка Валаама, которая когда-то болтала по-еврейски? Или, может быть, ты проглотил фонограф, который застрял в желудке и разговаривает помимо твоего желания?

— Пить… Гром и молния! Я же говорю, что хочу пить еще, хочу все припомнить; ах, если б ты знал, — проговорил чернокожий.

— Да, я знаю! Знаю даже, что если ты не валаамова ослица, то робеспьерова, которая пила, пила… пока в поговорку не вошла [118].

— Не говори глупостей, подай бутылку, — простонал негр, скрипя зубами, — мне нужно виски! Еще и еще!

— Пожалуй, только одну стопку, — сказал Тотор, — придется пожертвовать огненной водой, чтобы спасти огонь разума.

Но стопка лишь увеличила жгучую жажду Бо.

— Еще, еще, — молил он.

— Нет, погоди, прежде поговорим, — твердо ответил Тотор. — Скажи, кто же ты?

Ноги дикаря подогнулись, он тяжело упал на траву, вцепившись руками в спутанные волосы, взгляд его застыл, как у загипнотизированного. Бо отдувался, как бизон, и пробормотал прерывающимся голосом:

— Мои родители… детство… первые годы радости, свободы… Я помню это, когда не пью.

— Понимаю; ты, так сказать, двойной; одно помнишь натощак, другое, когда напьешься… Но, скажи, почему ты говоришь по-французски, как парижанин, а по-латыни, как человек образованный?

Австралиец глубоко вздохнул и продолжал, точно во сне: