Уж не читает ли мысли чертов негр! Со спокойной, ироничной улыбкой он сказал:

— Молчание — знак согласия. Ты смиряешься, и правильно делаешь! Ну, раз мы договорились, приступишь к своим обязанностям. Но знай, если сделаешь хотя бы одно подозрительное движение — подвергнешься таким мукам, какие не снились и мастерам пыточных дел — американским краснокожим. Ну, все сказано. Нечего мне ронять себя, толкуя с челядью. Ли, аргументы которого… неотразимы, объяснит, в чем состоит твой долг. Будь внимателен! Бой, огня для сигары!

Эти последние слова прозвучали в ушах Мериноса, точно гром… Он покраснел, затем побледнел и едва не упал в обморок.

Неуловимое воспоминание ранило его душу: перед ним возникли палуба «Каледонца», ночной праздник, феерия [122]электрических огней и маленький дрожащий юнга, тот самый мальчишка, которому он надменно кричал в лицо: «Бой, огня!»

Меринос мгновенно припомнил свои недостойные преследования, глупую жестокость к малышу, удары, которыми осыпал тихо плакавшего юнгу. Вся гнусность собственного поведения предстала перед ним.

«Это искупление, но как оно ужасно!»

Молодой американец выпрямился, преодолевая боль от недавних ударов. Поверьте, это было совсем нелегко!

Он посмотрел на хозяина, потом на все еще ухмылявшегося Ли. Китаец зажег свечу в бронзовом, странной формы, подсвечнике, и Меринос, схватив его, поднес к сигаре, кончик которой хозяин откусил.

Как и тогда у юнги, рука его дрожала, и Мериноса охватил отвратительный страх: как бы не поджечь огромную, густую и жесткую, как грива бизона, бороду!

Нет, помимо обычных для новичка волнений, операция прошла нормально. Хозяин развалился в кресле-качалке и после нескольких затяжек сказал:

— Ли даст тебе подходящее платье, будешь постоянно сидеть в передней и тотчас приходить на звонок, слышишь: тотчас! А теперь — вон!

Вот так бедный Меринос, американский миллиардер, когда-то заносчивый сноб, приступил к скромным обязанностям мальчика на побегушках у загадочного негра.

Вечером он, несмотря на сильную лихорадку, пришел в столовую, чтобы вместе с Ли прислуживать хозяину. Тот обедал один. Меринос, надев белую ливрею [123]и тапочки на мягкой подошве, двигался бесшумно и недурно справился со своим делом. Он отлично знал, что требуется от хорошего слуги — ведь лакеи окружали его с детства! Эти знания пригодились ему теперь, и его сноровка неимоверно изумляла Ли, быть может возбуждая в нем зависть.

Хотя все тело болело, Меринос не утратил наблюдательности и отметил, что обед роскошный, блюда одновременно изысканны и грубы.

Ли подал ароматное жаркое с картофелем, а Меринос — соусник, полный красноватой подливки, издававшей едкий, кисловатый, странный запах.

«Но это же пюре из раздавленных муравьев», — подумал американец, украдкой заглянув в соусник.

Ну конечно же! В этих местах подобная приправа — дело обычное. Толченые муравьи — любимое угощение австралийских вождей. Это nec plus ultra [124]соусов для каннибальских пиров. Если угодно знать, для этих гурманов особо ценимый кусок — человеческая рука или нога с муравьиными яйцами. К ней обязательно подают подливку из толченых пахучих насекомых, это и есть национальное блюдо.

Но тогда этот «хозяин»… несмотря на окружающую его роскошь и явную образованность… неужто он?..

Меринос, не имея представления о привычках и обычаях варварских народов, все-таки интуитивно содрогнулся, прикоснувшись к соуснику с красной подливой.

Первый день рабства, который начался так ужасно, закончился, впрочем, мирно.

Китаец отвел разбитого, горящего лихорадкой янки в свое помещение, угол пещеры, вся обстановка которого состояла из двух циновок, сундука и нескольких кувшинов с водой. С нездоровой жадностью приник к одному из них Меринос, а напившись, упал без сил на свою циновку.

Ли вынул из ящика принадлежности для курения опиума, разжег одну за другой несколько трубок и отбыл в страну грез. Почти тотчас же и Меринос, несмотря на запах горелых тряпок, издаваемый мерзким наркотиком, провалился в сон.

На следующий день на заре раздался звонок. Мериносу пришлось приготовить ванну для хозяина. Выпрямившись, как палка, с кровоточащей спиной, с головой, точно обручами сжатой, Меринос должен поторапливаться, не то — снова тростью! Новый звонок — одевание, долгое, тщательное… Этот негр из-под австралийских кустов не чужд изысканности щеголя!

Потом прибрать в комнатах, уборной. Звонок все звенит, резко, назойливо. Завтрак, сигара…

— Бой, огня!

И зубчатое колесо скучных, мелких обязанностей захватило бедного Мериноса, не давая ему ни минуты отдыха, ни минуты покоя. А могло ли и быть иначе?

Память о жгучей боли призывала его к послушанию, мешала сопротивляться. Вот и приходилось без передышки, неустанно ловить каждое слово, каждый жест хозяина.

За четыре дня американец совсем смирился. По крайней мере его хозяину, наблюдавшему за ним исподтишка, хотелось так думать.

Но он не знал, что Меринос с хитростью индейцев апачи [125]смог выкрасть замечательный кинжал, заостренный, как игла, режущий, как бритва. Это оружие, смертельное в решительных руках, он носил под платьем и выжидал случая, чтобы воспользоваться им. Иметь оружие означало возможность мести, а может быть, даже свободу!.. При этой мысли, внушающей надежду, сердце билось чаще, а ужасная жизнь казалась не такой уж отвратительной.

Несмотря на ежеминутные хлопоты и заботы, одиночество очень угнетало янки. Вот если бы Тотор был здесь! Хотя бы узнать, что с ним, получить какую-нибудь весточку о дорогом друге, энергия, храбрость и веселость которого так поддержали бы его!

Но никаких новостей. Да и от кого их дождешься? От китайца Ли? Меринос так и не смог вытянуть ни словечка из этого флегматичного и коварного болванчика. Между прочим, не вселилась ли в него проклятая душа хозяина?

Окруженный стеной молчания, Меринос вынужден был запастись терпением и ждать.

Время шло, и неизвестность стала волновать его. Но вот однажды ночью, когда в опиумном дыме янки спал глубоким сном на своей циновке, он проснулся в испуге, почувствовав, что его грубо схватили чьи-то сильные руки. Меринос кричал, отбивался, думая, что пришел последний час. Его подняли, несли в темноте, потом, как вещь, сунули в какое-то тесное помещение, настоящий каменный мешок. Никаких других неприятностей, ни одного произнесенного слова.

Он ничего не видел, ничего не ощущал и понял только, что его бросили в карцер. Зачем? Американец абсолютно ничего не понимал. К тому же его даже не обыскали, и под одеждой у него по-прежнему хранился выкраденный кинжал.

Меринос терялся в догадках и сперва не смел даже пошевелиться, чтобы не провалиться в какую-нибудь трещину. Мало-помалу его глаза привыкли к темноте, и он разглядел, что лежит в подземной галерее шириной метра в три, довольно высокой и очень длинной.

Юноша приподнялся, медленно, с бесконечными предосторожностями пополз на четвереньках, ощупывая тонкий песок под собой и скальные стены. Нигде не было ни трещин, ни проломов. Меринос продвинулся таким образом метров на тридцать и остановился. Осыпавшиеся камни преградили ему дорогу. Он вернулся обратно, сел и мысленно сказал себе:

«Какого черта им надо? Зачем меня так запрятали? Хотят уморить здесь голодом? Маловероятно: они и так могут в любой момент избавиться от меня. Значит, я стесняю их. От меня желают что-нибудь скрыть?»

Такой ход мыслей показался ему разумным, и он стал ждать. Прошли долгие часы.

А вот и нечто новое! Луч света показался у входа в темницу. Дверь приоткрылась и снова быстро закрылась. В мгновение ока невидимая рука поставила на пол воду, кусок холодного мяса и полную корзину печенных в золе плодов ямса [126].