Репин, учитель Кустодиева, писал:

«На Кустодиева я возлагаю большие надежды. Он — художник даровитый, любящий искусство, вдумчивый, серьезный, внимательно изучающий природу. Отличительные черты его дарования: самостоятельность, оригинальность и глубоко прочувствованная национальность; они служат залогом крепкого и прочного его успеха».

И ученик оправдал надежды. Репин был в восторге от его «Маслениц», да и художественный мир наконец заметил новую красоту, найденную Кустодиевым.

Были и иные мнения. Один маститый академик выступил с яростным протестом против закупки «Масленицы».

«Это лубок, а не живопись!» — исторгал он в гневе.

Думается, что история русской живописи, да, впрочем, и не только русской, знает немало примеров, когда убеленные сединами мастера не всегда справедливо определяли меру художественности того или иного произведения.

И снова на память приходит буря насмешек и поношений, которые вызвали картины Жерико, Делакруа или Эдуарда Мане, ныне ставшие классикой.

Или — зачем далеко ходить? — ведь замечательное полотно «Девушка, освещенная солнцем», написанное молодым Валентином Серовым, вызвало целый каскад брани в среде академиков живописи. Нет нужды цитировать эпитеты, которые в сердцах произносили маститые маэстро. Правда, они, очевидно, не предполагали, что этот небольшой холст станет со временем жемчужиной Третьяковской галереи и одним из любимых портретов русской реалистической школы, а некоторые грандиозные по размерам, но весьма банальные по мастерству полотна иных академиков канут в Лету.

Масленица.

… В 1915 году Кустодиев побывал в Москве. Он бродил по городу, делал зарисовки. Неизменным спутником его был В. В. Лужский — актер МХАТа.

На вербном торгу у Спасской башни стоял трактир, любимое место отдыха извозчиков. Они пили здесь чай. Кустодиева увлекла идея написать картину «Чаепитие».

Так родился «Московский трактир».

Вот что рассказывает сын художника Кирилл, позировавший ему для этой картины:

«Отец. . сперва написал фон, затем приступил к фигурам. При этом он рассказывал, как истово пили чай извозчики, одетые в синие кафтаны. Держались чинно, спокойно, подзывали, не торопясь, полового, а тот бегом «летел» с чайником. Пили горячий чай помногу — на дворе сильный мороз, блюдечко держали на вытянутых пальцах. Пили, обжигаясь, дуя на блюдечко с чаем. Разговор вели также чинно, не торопясь. Кто-то из них читает газеты, он напился, согрелся, теперь отдыхает.

Отец говорил: «Вот и хочется мне все это передать.

Веяло от них чем-то новгородским — иконой, фреской. Все на новгородский лад — красный фон, лица красные, почти одного цвета с красными стенами — так их и надо писать, как на Николае Чудотворце — бликовать.

А вот самовар четырехведерный сиять должен. Главная закуска — раки…»

Он говорит, а я ему в это время позирую: надев русскую рубаху, в одном случае с чайником, в другом — заснув у стола, я изображал половых.

Позировал ему еще В. А. Кастальский для старика извозчика. Портретное сходство, конечно, весьма приблизительное, так как отец старался верно передать образ «лихача», его манеру держать газету, его руки, бороду.

Борис Михайлович остался очень доволен своей работой.

«А ведь, по-моему, картина вышла! Цвет есть, иконность и характеристика извозчиков получилась. Ай да молодец твой отец!» — заразительно смеясь, он шутя хвалил себя, и я невольно присоединился к его веселью».

Кустодиев — истинно народный живописец. Он мечтал, что когда-нибудь будут построены клубы для народа. Сын художника записал мысли отца, который представлял себе эти клубы или дома культуры в виде прекрасных зданий, расписанных великолепными панно:

Московский трактир.

«Ну, вот, хотя бы как в Венеции, в палаццо Лабия, работы Тьеполо. Там это сделано для господ, а у нас будет сделано для народа России».

А как несказанно был он рад, когда декретом В. И. Ленина дворцы на Каменном острове, принадлежавшие прежде петербургской знати, были отданы под дома отдыха трудовому народу…

Он говорил мне:

«Ты счастливый, доживешь и увидишь сам всю красоту предстоящей жизни, а в жизни самое главное — труд и право на отдых после труда. Это и завоевано сейчас самим народом, раньше этого не было, жить было трудно, унизительно и мерзко»».

В ленинградских архивах, говорят, сохранилось пожелтевшее от времени письмо некоего митрополита, в котором… Да, впрочем, это не письмо, это крик души «святого» старца.

Вот, примерно, его содержание:

«Видно, диавол водил дерзкой рукой художника Кустодиева, когда он писал свою «Красавицу», ибо смутил он навек покой мой.

Узрел я ее прелесть и ласковость и забыл посты и бдения.

Иду в монастырь, где и буду замаливать грехи свои».

Я не берусь утверждать верность каждого слова из этого оригинального образца эпистолярного наследия прошлого, но нельзя не удивиться силе кисти художника, вызвавшего такую бурю чувств у подготовленного к искушениям зрителя.

Величава «Красавица».

Пышный стан, округлые плечи. . Она вот-вот приветливо улыбнется, и тогда алые уста раскроются и блеснут жемчужные зубы, еще сильнее зардеются без того румяные щеки, появится ямочка на персиковом подбородке, засияют лукавые бирюзовые глаза.

Красавица только что проснулась, она привстала на своем пышном ложе, как розовая богиня в белой пене пуховых белоснежных подушек и кружев. Она чутко прислушивается. Что она слышит? Кого ждет?

Сказочна, былинна красота ее.

Сказочность, былинность скрыты не только в облике красавицы, но в красочной феерии, в этом букете соперничающих друг с другом сверкающих, чистых, ярых цветов.

Красавица.

Под ударами кисти живописца простой купеческий сундук расцветает, подобно оперению дивной жар-птицы. Каких только оттенков красного и розового нет здесь: кумачовые, пурпурные, коралловые, багряные, рубиновые, алые!.

Нет, не хватает слов, чтобы описать, охватить чудесную радугу кустодиевской палитры.

И как великолепно противоборствуют этим горячим краскам холодные: голубые, лазоревые, бирюзовые, сапфировые.

Красавица — русская Венера. Она пришла к нам из самоцветных народных сказов, где текут молочные реки, где бродят добродушные лешие, где все дышит силой и чистотой.

Я нисколько бы не удивился, если в какой-то миг исчезли бы, как сон, тяжелый комод, неуклюжие сундуки, атласное пуховое одеяло — вся эта нехитрая «купецкая» роскошь, — и наша героиня чудом вдруг оказалась бы на берегу сказки, со всеми атрибутами колдовства: Жар-птицей, Иваном-царевичем, злой Бабой Ягой, добрым Месяцем Месяцовичем.

Вернемся на землю. Вот что повествует сын художника о создании «Красавицы»:

«В апреле 1915 года мы переехали на Введенскую, где была мастерская с двумя большими окнами, выходящими на улицу…

Вскоре отец принялся здесь за работу над картиной,Красавица», явившейся своеобразным итогом исканий собственного стиля, начатых еще в 1912 году.

Основой дгш картины послужил рисунок карандашом и сангиной, сделанный с натуры (позировала актриса МХТ III). С натуры написано и пуховое одеяло, которое мама подарила отцу в день рождения.

Он работал над картиной ежедневно, начинал в шесть-семь часов утра и работал весь день.

В десятых числах мая мои мать и сестра уехали в «Терем», и мы остались вдвоем. Как-то бабушка, жившая в то лето в Петербурге, принесла нам три гипсовые фигурки, купленные на Сытном рынке. Они отцу очень понравились, и он вписал их в картину (на комоде, справа). Дома у нас хранилась чудесная старинная стенка сундука с росписью по железу — на черном фоне красные розы в вазе. Отец воспользовался и этим мотивом дгш узоров на сундуке, хотя цвет и изменил».