Все глаза медленно и неуклонно обратились в одну сторону.

— Нет! — закричала Дейна и неуклюже поднялась из-за стола. От блестящей Клеопатры и следа не осталось — перед собравшимися стояла рыхлая, с нездоровым цветом лица девушка в нелепом костюме, она цеплялась за стол, чтобы не упасть. — Нет, я его не убивала! Я бы не могла! Я...

— Поддержите ее кто-нибудь, она сейчас упадет, — велела Жаклин. — Нет, Дейна, это не ты.

— Но выдать себя за Энн могла только она! — возразил Энди. — Девушке это ничего не стоит. Надеть парик...

— Энди! — остановила его Жаклин. — Неужели ты не понял, что все бесполезно? Теперь ты не сможешь использовать материалы Альберта, ты выдашь себя с головой. Ты просчитался! Все было зря. Не лучше ли признаться и покончить со всем этим? Всем нам и так тяжело, — всем и каждому.

Энди потряс головой.

— Вы просто обезумели, — тихо сказал он. — Безумная старая...

Жаклин посмотрела на Сковила и заговорила так быстро, будто хотела закончить объяснения как можно скорей.

— Помещение, где произошло убийство, было плохо освещено, но не так уж плохо, чтобы Альберт принял Дейну за Энн, к каким бы ухищрениям Дейна ни прибегла. Во-первых, у них совершенно разные фигуры... И одежда... у убийцы не было времени для переодевания, не мог же он прийти в церковь с чемоданом. Парик и тот пришлось бы нести в коробке. Интерес к работе Альберта можно приписать и Теду, но нечего и говорить, уж он-то никак не мог выдать себя за Энн. А вот сходство Энн и ее брата разительно. Энн — девушка довольно высокая, Альберт же был небольшой, судить о росте брата и сестры он мог, только если бы они стояли рядом. А волосы, одежда — все у них было одинаковое. В тот день они оба приехали на экскурсию в темных брюках и рубашках. Энди оставалось только мазнуть губы помадой, повязать голову шарфом и надеть темные очки. Для задуманного плана этого было достаточно.

Как только я в этом разобралась, все стало указывать на Энди. У него были и мотив, и возможность действовать, вот он и действовал. Естественно, Альберт обсуждал с Энди свою работу, он считал его другом детства и таким же энтузиастом, каким был сам. Альберт неважно говорил по-английски, и беседовать с ним было трудно, но Энди знает французский и, как я подозреваю, арабский тоже — лучше, чем хочет показать. Вообще он прекрасный лингвист. Из всех вас только он мог судить о работе Альберта, о значении его открытия. И он же единственный мог с успехом использовать украденную рукопись. Она в общем-то по его специальности, а Энди позарез нужна была свежая идея. Ведь скоро будет решаться вопрос о грантах. Энди должен был его получить. Все от него этого ждут. Но он... Сэм, простите меня, я не виню вас, никто вас не может винить, но Энди мучает страх, что он подведет вас — вас и себя. Юноша с другим характером иначе реагировал бы на великолепный пример для подражания, который вы собой являете. Энди же считал себя обязанным не только стать с вами вровень, но и превзойти вас.

— А как же я защитил диссертацию, — вдруг высоким неузнаваемым голосом воскликнул Энди. — Мне ни к чему воровать чужие идеи. Ведь наш Энди блестящий исследователь! Он умнее всех на свете...

— О Боже, — прошептала Дейна.

— Да, защитил, — повторила Жаклин. — А помнишь, у тебя был когда-то друг, юноша, — он покончил с собой. У кого же тогда был нервный срыв, Энди? Сколько раз Энн лгала, выручая тебя? В том, первом случае она тоже знала или только подозревала?

Видно было, как Энди отчаянно старался совладать с собой. Дикий блеск в его глазах угас, и дрожащие пальцы снова обрели твердость.

— Хватит! — сказал он. Его голос звучал так спокойно, уверенно и рассудительно, что все почувствовали себя неловко. — Сейчас мы покончим с этим бредом. Вы говорите, что убил тот, кто похитил работу Альберта, да? Альберт утверждал, что его так называемое сокровище украли в тот день, когда у нас была вечеринка, пока он выходил поесть. Так? А я весь тот день безвылазно просидел в библиотеке. Многие из вас могли меня там видеть.

— Это правда, — сказал Тед. — Я был в книгохранилище в полдень и видел Энди в его кабинете. А потом я долго сидел в читальном зале и заметил бы, как он уходил.

— Я тоже его видела, — подтвердила Джин.

— Хорошо, — сказала Жаклин. — Придется испить горькую чашу до дна, так я понимаю? Энн!

Энн сидела закрыв грубо раскрашенное лицо руками. Она подняла глаза. Слезы проложили в гриме дорожки, но даже при этом лицо Энн никому не показалось смешным.

— Одного из вас, тебя или брата, обвинят в убийстве, — сказала Жаклин. — С логикой шутить нельзя. Мотив может быть у любого из вас — твоя преданность Энди хорошо известна. Ты вполне могла бы ради него совершить кражу. Наверно, ты даже предпочла бы взять его вину на себя. Ведь ты жертвуешь собой ради Энди всю жизнь. Но ты, Энн, лучше всех знаешь, каков он, так неужели ты допустишь, чтобы он остался на свободе? Он болен, и, может быть, его еще можно лечить. Так это или нет, готова ты жертвовать собой ради него или нет, но ты не имеешь морального права жертвовать жизнью еще и его возможных жертв. А ведь все это повторится снова.

Долгое время все затаив дыхание ждали. Потом Энн склонила голову.

— Это была я, — еле слышно произнесла она. — В тот день в библиотеке была я. Вы сами говорили, как легко нам подменить друг друга... Энди сказал, что это нужно для какой-то шутки. А когда Альберт умер... никто меня ни о чем не спрашивал! А я не хотела верить...

Ди Кавалло уже приготовился к прыжку, но Энди опередил его. Оттащил его от сестры Майкл, пальцы Энди, словно когти, уже впивались в горло Энн. Пришлось обоим, Майклу и лейтенанту, держать его, пока он, наконец, не обмяк и не разразился бурными рыданиями. Смотреть на это было невозможно, но Джин поняла, что до конца дней своих она не забудет другого — какими глазами глядел на Энн старший Сковил, проклиная дочь за то, что она предала брата.

К утру над городом разразилась гроза, с оглушительными раскатами грома и вспышками молний, будто сам Юпитер наслаждался своей мощью. Днем после грозы воздух в Риме был удивительно прозрачен. Над морем зеленых ветвей словно плыл величавый купол собора Микеланджело [41]. Дома на пригородных улочках казались свежевыкрашенными в теплые солнечные цвета — янтарный и оранжевый, золотистый и кирпично-красный. Они всегда будут вспоминаться Джин, когда она задумается о Риме. Небо было божественно голубым, того же редкого оттенка, что и плащи мадонн на картинах Фра Анджелико [42], а на пустыре возле кафе рдели, как рубины, дикие маки.

В кафе у Джузеппе кроме Джин никого не было. Она ушла от Жаклин рано утром, когда та еще спала, и Джин не ждала, что здесь, где они привыкли собираться, к ней присоединятся ее друзья. Больше Семь Грешников никогда не будут встречаться, а это затрапезное кафе пронизано воспоминаниями, к которым Джин еще долго не захочется возвращаться.

И все же, заметив, что на холм поднимаются две знакомые фигуры, она почему-то не удивилась. При взгляде на них что-то в ее душе сдвинулось и встало на место. Прошлое со счетов не скинешь, с ним надо свыкнуться. К тому же кое-какие воспоминания слишком дороги, чтобы от них отворачиваться.

Хосе снова был весь в черном, но его орлиные черты все еще напоминали о Монтесуме. Тед внешне был такой, как всегда, однако выражение его лица стало другим, а походка сделалась более легкой. Они немного смущенно поздоровались с Джин.

— Мы надеялись, что ты придешь, — сказал Тед. — Но уверены не были...

— Как и во многом другом, — перебил его Хосе. — Вчера вечером нечего было и думать задавать вопросы.

— Не ждите, что я смогу на них ответить, — запротестовала Джин. — Для меня все это такая же неожиданность, как и для вас. До чего же...

Ее голос дрогнул, но Хосе спокойно продолжил: