— Ну, неулыбчивый человек?.. — Пилат повернулся к Даниле и поднял одну бровь. — Будешь говорить?

— Я… — начал Данила. — Я знаю, что Иосия не хочет власти. Власть — это грех. Ведь стремление к ней — проявление слабости, а обретение власти — это обретение горя.

— Но почему ты думаешь, что Иосия не хочет власти? — усомнился Пилат. — Вдруг он обманывает меня?

— Он учит радости, — ответил Данила. — А вот у тебя, прокуратор, власть. И сам скажи мне, много ли в ней радости?

— Нет, ты прав, — согласился Пилат. — Немного. Но, может быть, у него просто личный интерес к власти?

— Кто печется о себе и о своих интересах, тот боится, — продолжал Данила, чувствуя, что его до того срывавшийся сдавленный голос постепенно становится спокойным и уверенным. — Ведь, если ты эгоистичен, ты боишься потерять то, что имеешь. А кто боится, тот не может смеяться так, как умеет Иосия…

— Ну, допустим… — задумчиво согласился Пилат. — Но, может быть, он, как всякий наследник трона, чувствует в себе призвание получить это «наследство»?

— Но смог бы Иосия смеяться, как он смеется, если бы хотел быть тем, кем он не является? Можно ли быть счастливым, если ты не тот, кто ты есть?

— Нет, нельзя. Это правда. — Пилат откинул он себя подушку. — Но ведь на него давят, так?

— Да, на Иосию давят, — тихо прошептал Данила. — Народ жаждет освобождения. И люди ждут, что их Царь даст им эту свободу.

— А если давят на него, так, может быть, нет в нем силы отказать? — предположил Пилат. — Может быть, он без интереса и без желания, но из чувства обязательства перед другими идет на свержение власти римского цезаря и его прокуратора? Не по доброй воле, но по принуждению?

— Видел ли ты, Пилат, — спросил Данила, — как смеется человек, который действует по принуждению?

— Нет, не видел, — Пилат отрицательно покачал головой. — Так, значит, Иосия не участвует в заговоре? Странно все это. Лидер заговорщиков не участвует в заговоре…

Данила молча смотрел на Пилата. Было видно, что тот колеблется. Разумеется, одного взгляда на Иосию достаточно, чтобы понять — перед тобой не политическая фигура, перед тобой даже не человек, а существо высшего ранга — блаженный, счастливый Человек, исполненный радости и внутренней благодати. Это так… Но то, что творилось в последние дни за пределами резиденции Пилата, — а Иерусалим буквально кипел предстоящим бунтом — вызывало в прокураторе совсем другие чувства.

— Трудно представить себе народ, — тихо, но уверенно заговорил Данила, — который, находясь под игом, не желал бы от него освободиться. И конечно, такой народ нуждается в знамени, ему нужен символ его освобождения, лидер, олицетворяющий собой новую, свободную жизнь. Именно такого человека, насколько я понимаю, иудеи видят в Иосии. Но он не такой…

— Не такой? — улыбнулся Пилат. — А разве это кого-то остановит? Да, Иосия не такой, как я вижу. Он куда ближе к богам, чем к смертным. Зачем ему царство?.. Это правда. Но если народу действительно нужен символ освобождения, то какое все это имеет значение? Не важно, как Иосия относится к той миссии, которую ему предлагают. Живой или мертвый, согласный или не соглашающийся, он на нее подходит. И даже если он не Царь, а самозванец — и это не имеет никакого значения. Если людям хочется во что-то верить, они будут верить в это, потому что, видимо, им так удобно, им так хорошо, им это выгодно. А все остальное… Пустое. Ты понимаешь меня, единственный воин Иосии?..

Даниле физически стало дурно. Пилат прав!

И он говорит об эффекте зеркала! Иосия — зеркало. Каждый видит в нем то, что ему самому нужно. Но кто знает самого Иосию?! Знает ли его Данила?! Что вообще он знает о нем — об этом улыбающемся человеке, сидящем напротив?..

Только что Марк издевался над Данилой, цитируя его слова о Христе: «Да что вы говорите! Он смеялся?.. Как интересно! Это вы увидели в своем зеркале, да?!» И правильно издевался — Марк просто вернул Даниле его собственное высказывание. А что на самом деле Данила может знать об Иисусе Христе?! Данила видит смех Иосии, и в эту секунду ему кажется, что так бесстрашно и счастливо может смеяться только Бог. А Марк в отличие от Данилы верит в великого Бога без «кишок и бронхов». Потому Христос для него — только пророк, избранник, но не Бог. «Бог обрек Иисуса на страдания, которыми тот искупает грехи всего человечества», — вот что думает Марк. Он верит в слезы Христа, и верит истово.

А современники Иосии — здесь, в Иудее — видят в нем своего царя, потомка Авраама и Давида, наследника иерусалимского трона. Их расстраивает только то, что их царь «сумасшедший». Но… бывает. И если сказать им, что Иосия — Бог, они только рассмеются в ответ. Только рассмеются. И наконец, вот Пилат… Он говорит: «Какая разница, кто этот человек — Иосия? И человек ли он вообще — какая разница? Он нужен как предмет. Его воля, его желания, его чувства не имеют никакого значения. Он — ничто».

Королевство кривых зеркал!

— Иосия! — взмолился Данила, понимая, что еще чуть-чуть, и ни его сердце, ни его разум не выдержат. — Скажи мне, кто ты?

Их глаза встретились.

— Ты знаешь… — улыбнулся Иосия.

— Данила, очнись! — раздался исполненный яростью голос Марка. — Очнись!

— Что? — Данила непонимающе оглядывался по сторонам. — Что?!

Он снова здесь — в замке Марка. Нет ни Иосии, ни Пилата.

— Мария отказывается плакать! — орал Марк. — Насильно сдерживает себя! Понимаешь ты?! Она не плачет!

— И что с того?.. — Данила все еще не мог понять, что происходит и что так разозлило Марка.

— Она не плачет!!! — орал Марк.

— Это хорошо, — ответил Данила и закрыл глаза, проваливаясь в прежнее сновидение.

— Данила, ты должен все объяснить ей! И объяснить правильно! Не закрывай глаза! — Марк был в бешенстве.

— Что я должен ей объяснить?

Данила все еще не мог прийти в себя. Одной своей частью он продолжал быть там — с Иосией, в древней Иудее, во дворце ее прокуратора — Понтия Пилата. И ему хотелось быть там, а не здесь, не в этом замке, где царствует безумие. Он хотел сидеть на той залитой светом террасе и видеть перед собой тех двух странных и особенных людей — Иосию, чьи глаза всегда улыбаются, и Понтия Пилата, чье страдание вдруг стало ему таким понятным…

— Она из-за тебя не плачет! Из-за твоих слов! — Марк схватил Данилу за плечи и начал трясти словно грушу. — Она требует объяснений! Она перестала мне подчиняться! Она ослушалась меня! Впервые! Такого никогда не было раньше!

— Очень хорошо, — ответил Данила и снова закрыл глаза.

— Сволочь! Проклятая сволочь! — Марк заорал с такой силой, что у Данилы заложило уши. — Вставай! Ты должен объяснить ей, что ты не то имел в виду, что ты был не в себе, что ты — дурак! Ты должен ей это сказать! Ты не понимаешь?! Она перестала плакать!!!

— Марк, — Данила открыл глаза и безразлично уставился на него. — Ты знаешь, что ты мне только снишься? Ты сам это знаешь?

По лицу Марка побежала судорога. Гнев, ярость, остервенение — вот что было во всем его образе в эту минуту.

— Нет! — заорал он. — Это то тебе снится, а не я! Это тебя Дьявол искушает, Дьявол!

Он показывает тебе смеющегося Христа! Я говорил тебе! Говорил, что так будет!

— Если бы только видел его улыбку… — прошептал Данила, в который раз закрывая глаза. — Если бы ты только слышал его смех…

— Не спать! Не спать! — орал Марк. — Это Дьявол! Дьявол! Это искушение!

— Пусть… Но я хочу, чтобы он улыбался…

Данила снова был в Иудее. И как-то очень обрадовался этому. Сейчас он увидит Иосию…

Но что-то изменилось. Это была не та зала, где они встречались с Понтием Пилатом. С улицы доносились гневные крики толпы. Казалось, там собрались тысячи разъяренных людей! Происходило что-то страшное.

Данила сделал несколько нерешительных шагов по направлению к балкону. И тут заметил, что за тяжелой шторой, прячась, стоит прокуратор Иудеи Понтий Пилат.