- Бог с вами, что вы только говорите, Поля, да и какими словами, никак не могу привыкнуть к вашему жаргону.

Валентина Степановна ножиком сбросила зелень в уже закипающий, помутневший суп.

- Уж и обиделась, - сказала Поля. - Жиргон какой-то. Вы меня такими словами не трогайте. Больно вы тонкие, тоньше волоса. Сама-то что, не рожала? Не гуляла? И рожала, и гуляла, а слова сказать нельзя. А ты лучше за бельем Ларискиным поглядывай. Девка неряха, все швырь да швырь, а ты поглядывай.

- Простите, Поля, у меня голова болит, - сказала Валентина Степановна и ушла к себе в комнату. Как в подполье.

...Белье прополоскать - три... Прополощешь тут белье - на кухне Поля. Удивительное многословие. Наверно, оттого, что не читает. Это у нее вместо чтения. Приучить ее, что ли, к книгам? Не выйдет. Скорее она меня отучит.

Чтобы не терять времени, Валентина Степановна переставила дела, стала вытирать пыль. Успокоительное занятие. Руки заняты, голова свободна, никто рядом не бубнит, и можно думать о чем угодно, хоть о сегодняшней конференции. Ничего, удачная вышла конференция. Но нет, о конференции не думалось, в голову лезли совсем другие мысли: Ляля, Олег.

На стене фотография: Ляля с Олегом в лесу, на лыжах. Олег - прямой, статный, темноволосый, на широкой груди - свитер в обтяжку. Черные брови срослись над прямым носом. Рядом - Лялька: стоит, вся перегнулась, словно повисла на лыжах, одна нога далеко в сторону, хохочет, в волосах снег...

Зазвенел телефон. Валентина Степановна вышла в коридор, взяла трубку.

- Мышонок, ты? - сказал издалека любимый, смутный, низковатый голос.

- Я, милая. Откуда ты? Я тебя жду. Есть салат.

- О, салат! Это удачно. Люблю салат. Мышонок, ты меня слышишь? Я тебя люблю. Понимаешь?

- Понимаю. А ты когда будешь?

Лялькин голос помедлил и сказал, чуть надломившись:

- Не знаю. Скоро. А мне никто не звонил?

- При мне никто. Может быть, Полю спросить?

- Не надо.

- Хорошо, не надо. Так я жду тебя.

- Договорились.

Валентина Степановна повесила трубку. Не успела отойти - опять звонок. Хоть бы Олег!

- Валюнчик, это я.

- Жанна! Куда же ты пропала?

- Ах, это целая история. Вообрази, я опять влюбилась.

- Господи помилуй!

- Да. Ужасайся не ужасайся, моя добродетельная подружка, придется тебе принять меня, какая есть. Труля-ля. Осуждаете, Валентина Степановна?

- Что ты - осуждаю! Радуюсь за тебя.

- Ты знаешь, ему больше всего понравились мои икры. В этих икрах - он говорит - вся элегантность века.

- А он не дурак?

- Мм... не знаю. Но ведь я и сама не умна. Верно?

- Пожалуй, верно.

- Люблю за искренность. Ты все такая же девочка-правдочка, как в школе.

- Нечего сказать, девочка! Скоро буду бабушка-правдочка.

- Как? Уже!! Лялька?

- Что ты, нет. Это я просто о возрасте.

- Да, возраст - это наш кошмар, не правда ли? И все-таки не хочется расставаться с иллюзиями, верно?

- Ты знаешь, я давно с ними рассталась.

- И я. Но время от времени они все-таки появляются. В прошлом году я уже совсем отказалась от любви - хватит. А тут опять она налетела на меня как ураган. Чувствую, что-то клубится, клубится... Нет, Валюнчик, по телефону этого не выразишь. Можно, я к тебе зайду? Ты что делаешь?

- Обед готовлю. Ляльку жду.

- Ну, я на одну маленькую минутку. Посижу, папироску выкурю - и нет меня. Можно?

- Конечно, можно.

- Целую.

- Жду.

...Ох, эта Жанна. Смех и слезы. А люблю ее. Вся жизнь вместе - это не шутка, вся жизнь. Вместе в школе учились, вместе работали. Вместе бедовали в войну. Если бы не Жанна, пропали бы мы обе: я и Лялька. У девочки уже цинга начиналась. А кто спас? Жанна. Фрукты, лимоны... Это в войну-то! Откуда? Спросишь - смеется: "Заработала честным трудом". Какой-то был у нее там заведующий складом. Кто ее осудит? Не я.

А Лялька-маленькая, до чего же она была хороша! До страдания. Даже прохожие на улице останавливались и страдали: какая девочка! Волосы черные, глаза зеленые, взгляд строгий, а ресницы... Да, давно я не видела Ляльку черноволосой... Каждую неделю новый цвет: то спелой ржи, то красного дерева... А недавно пришла вся седая, с сиреневым оттенком. Очень просто: серебряная краска, чуточку школьных чернил - и все.

- Лялька! Опять новый цвет? Пощади. У меня же сердце.

- Надо идти в ногу с веком, мышонок. Равняйся, подтягивайся. И вообще о чем разговор? Мои волосы? Мои. Мои губы? Мои. Хочу и крашу. Не нравится? Золото ты мое! Это в тебе девятнадцатый век играет.

- Лялька, меня же не было в девятнадцатом веке, и ты это отлично знаешь.

- Все равно. Душой ты в девятнадцатом веке. Такой уютный век. Все ясно, как у Поли: белое - белое, черное - черное. Ты бы хотела меня видеть чистой, белой, тургеневской, с удочкой в руках над старым прудом. Образ Лизы Калитиной, "Дворянское гнездо".

- Все врешь.

- Ну, вру. Ты у меня молодой. Ты у меня красивый. А уши-то, уши! Как две камеи. А волосы? И седых-то почти нет. Ох, задушу!

- Лялька, сумасшедшая, пусти...

А Лялька у зеркала - вот тоже картина. "Делает себе лицо". Серьезные, страдальческие губы, черный карандаш в углу зеленого глаза... Два-три штриха - и глаз оживает: продолговатый, загадочный, раскосый... А потом отделка ресниц. В руке тупой перочинный ножик. Этим ножом ресницы терпеливо, по одной, загибаются кверху. И непременно тупым. Однажды Олег аккуратный Олег - нашел у нее этот ножик и наточил. Услужил, нечего сказать! Лялька чуть ресницы себе не отхватила. Потом ножик нарочно тупили на цветочном горшке...

Эх, Олег! Ну, чего ему не хватало?

Звонят. Наверно, Жанна пришла. Так и есть - она. Дверь открыла Поля и, буркнув, ушла на кухню. Не любит она Жанну.

- Валюнчик, здравствуй, солнышко! Дай поцелую. Я тебя не покрасила?

- Кажется, нет. Заходи.

Из-за кухонной двери слышался монолог Поли:

- Пустая баба, кривое веретено. Туда - круть, сюда - верть, а чего модничать, пора о душе подумать. Пятый десяток - не двадцать лет! А она на себя накручивает. И Лариска за ней. Туда же.

- Это что, Поля говорит? С кем она?

- Сама с собой. Это она так. Не обращай внимания.

- И тужится она тужится, и пыжится она пыжится, - громко сказали за дверью. - Ей пятьдесят, идет, вырядилась, коленки блысь-блысь, а под коленками-то одни вели - море синее. А чего? Все одно - выше головы не прыгнешь, умней отца-матери не будешь. Старая, она и есть старая. Время-то назад не текет.

- Это она про меня?

- Нет, это она про себя. Идем.

...Жанна уселась в кресло, переплела ноги змейкой. В самом деле, удивительные, неувядаемые ноги. Вынула папиросу, закурила.

- Ну вот, такие дела, Валюша. Опять на жизненном пути повстречалась мне любовь.

Жанна всегда говорила такими формулами. Странно, что это было не противно. Ей это шло.

- И кто же он? - спросила Валентина Степановна.

- Один моряк. Вполне интеллигентный. Знаешь, я неравнодушна к галунам. Недаром во все времена женщины любили военных. Это золото, киверы, ментики, доломаны...

- А ты знаешь, что такое доломан?

Жанна задумалась.

- Вроде сабли? - спросила она.

- Не совсем. Скорее вроде кителя.

- Я так и думала: вроде кителя. Ах, в наше время все так бесцветно: защитный и еще раз защитный. Морская форма всегда меня волновала. Можешь верить, можешь не верить.

- Охотно верю.

- Вечно ты надо мной смеешься. Конечно, я смешна. Эту черту, влюбчивость, я за собой знаю. Когда встречается на пути любовь, я обо всем забываю и сразу же начинаю пылать.

- Где ты его выкопала?

- О, это целый роман. Мы встретились в очереди за билетами. Я купила в Сочи, а он - в Минводы. Разговорились, посмеялись, он мне спел: "О эти черные глаза..." То, другое. "А вам, - говорит, - обязательно надо в Сочи?" - "Обязательно". - "Кто-нибудь ждет?" - "Никто не ждет, свободна, как ветер". - "Тогда, - говорит, - поехали вместе в Минводы". Ну, меня как вихрем завертело... В глазах - круги. Поехали в Минводы.