Арахна просунула руки в плащ.

– Закоченеешь… Косынку мою надень, – сказала мертвым голосом

Старшая Жена.

– Мама, тетя насовсем уходит? Ей не понравилось у нас? Насовсем поэтому уходит? – высунулась из ванной Гуля Маленькая.

К коридору, где происходило действие, стали подплывать остальные женщины.

Взгляды Арахна выдержала. Неловко чмокнула Гулю.

– Я н-не ухожу. Мне д-денег в одном месте д-должны.

Н-н-н-неподалеку. В-возьму и в-вернусь. С-сразу.

Слова, тихие, кривобокие, неубедительные, как елозанье спичкой по затертому коробку, встретили недоверчивым молчанием. Потом раздались голоса:

– Скажи Иоану Аркадьевичу, он за тебя деньги возьмет.

– Да-да, по доверенности.

– Куда в такой холод? Простынешь – чем прикажешь лечить? Лекарств нет. Разве что уриной…

Арахна колебалась. Потом села на корточки перед Гулей Маленькой.

– Я тебе к-книжку куплю, ч-чуковскую. Про “Д-добрый доктор Айболит”.

– Картинки будут? – вздохнула Гуля.

Арахна кивнула.

– А мне? – подковыляла Зоя.

– Тоже к-к-книжку! И шоколадку – с в-во-оот такими орехами!

Вылетела из квартиры, чуть не упав (споткнулась) на лестничной площадке.

Закоченев в тонком пальто, Иоан Аркадьевич зашел согреться в подвернувшийся по пути собор – синий с белым, Успенский. Шла служба.

Чтобы не стоять без дела, обошел иконы. Остановился перед Божьей матерью: там, за частоколом свечей, звучала не различимая земным ухом колыбельная, но младенец все не засыпал, глядел строгим глазом на Иоана Аркадьевича и ждал молитвы.

А Иоан Аркадьевич согрелся и стал думать об Арахне.

Над головой проносились слова о грехе и покаянии; где-то крестились.

Представлялась Арахна, качающая на руках что-то теплое и продолговатое, наверное, сына. Остальные жены стоят поодаль, неподвижно беседуя друг с другом.

Мысли об Арахне вывели Иоана Аркадьевича из-под медного купола собора; появился вялотекущий трамвай “девятка”, высекая каскады колючего электропламени.

Арахна с сыном на руках, жены поодаль, Толик и Алконост, в костюмах

Возрождения, танцуют. Странные. Иоан Аркадьевич в их одиннадцать лет уже пережил несколько острых, как жгучий перец, романов. А эти ходят, сплетясь пальцами, никто им извне не нужен.

Иоан Аркадьевич сошел в моросящую желтоватую тьму.

Через несколько шагов узнал Арахну.

Шла на него, в невеселом горчичном плаще, походкой опытного лунатика, любителя сомнительных прогулок, сомнамбулы.

Губы, густо заштрихованные траурной помадой; в пальцах нетерпеливо шевелилась тонкая незажженная сигарета – Арахна сканировала встречных: прикурить.

Видимо, силуэт Иоана Аркадьевича выдавал безнадежного халявщика.

Пройдя по диагонали сутулое пальто Иоана Аркадьевича, близорукие зеленые зрачки перелетели на другие попутные фигуры.

Конец рабочего дня. Найти мужчину, готового поделиться огнем с девушкой, навевающей приятные холостяцкие мысли, – несложно.

Вот она уже закуривает (Иоан Аркадьевич повернулся), зажигалка вынимает из тьмы ее лицо. Как в ту первую ночь, когда по квартире носили “вечные” свечи.

Запрокинув голову в промозглое небо, так что воротник сжал шею, как гаррота, он прохрипел:

– Я люблю тебя, Арахна!

На него посмотрели. Кто-то остановился. Кто-то, не останавливаясь, ограничился “психом”. Вот и остановившиеся засмеялись и тоже двинулись дальше, по своим неряшливо заасфальтированным муравьиным тропам.

Иоан Аркадьевич обернулся.

Арахны не было.

Был – фонарь в мокрой бахроме объявлений “Продается квартира!!!”.

Были пестрые квадраты окон, словно приклеенные к стене четырехэтажки. Был, чуть дальше, ледяной неон аптеки с буквами

DORIXONA. Не было Арахны.

Растворилась. Улетела в насморочный воздух, придерживая рвущийся плащ.

Арахна вернулась вечером, мокрая.

Уронив в коридоре какие-то пакеты, забежала в ванную; включила воду.

Через минуту в ванную зашла Гуля Маленькая, держа под мышкой только что добытого из пакета “Айболита”. Арахна стояла под душем, отрешенно водя мочалкой вверх-вниз по бедру.

Устроившись на унитазе, Гуля деловито заболтала ногами. Прочла:

– Доб-рый док… тор Айболит. Он под деревой лежит.

– С-сидит. Сидит этот д-доктор, – усмехнулась Арахна, выходя из оцепенения.

– Принесли Зойке шоколад с орехой?

Арахна кивнула и принялась покрывать мылом плечи и грудь.

– Хорошо. Зойка поделится. Она ведь инвалид, знаете? Инвалиды не жадные.

Гуля вышла, запустив в ванную комок холодного воздуха.

“Идет! Идет!” – закричали дети.

…Сырая Арахна, в одном халатике (первое, что попалось в ванной), прижималась к шершавому пальто Иоана Аркадьевича.

– Я д-д-денег раздобыла… Во! – Из скомканного плаща выпали две тугие пачки.

Иоан Аркадьевич посмотрел с грустным удивлением.

– Уходила она сегодня, – объяснили ему из Залы, – Мы за ней Толика последить отправили, а он ее потерял.

– Не потерял я – не было ее нигде, – громко оправдывался Толик.

Услышав, Арахна отшатнулась от Иоана Аркадьевича. Ударилась затылком о торчащий в стене гвоздь, на котором громоздились детские курточки; курточки посыпались. Она, казалась, этого не заметила: лицо стало немым, как маска, только губы продолжали жить своей нервной, стремительной жизнью.

– Осторожно! – запоздало бросил Иоан Аркадьевич. Рассеянно целуя детей, стал пробираться в Залу. – Упс! – остановился, схватив за руку хромую Зою, всю в пятнах шоколада. – Сегодня же двадцать… двадцать седьмое! День рождения Зои, Зоиньки нашей, Зоиньки-Заиньки…

– Да уж помним! – усмехнулись в Зале.

Иоан Аркадьевич еще раз посмотрел на бледное лицо Арахны; а Зоя уже буксировала его за край пальто в Залу.

“С днем рожденья тебя! С днем рожденья тебя!” – пели строгими голосами жены под скрипку Алконоста.

Потом Иоан Аркадьевич поднимает ноги, его вынимают из джинсов, а джинсы вытряхивают.

Падает пара мелких мусорного вида купюр.

– Дань сегодня плохо собиралась, – смотрит в пол Иоан Аркадьевич.

Становится тихо, и слышно, как в ванной всхлипывает Арахна.

– Сестра, пойди, успокой сестру, – смотрит на Фариду Старшая Жена

(Фарида уходит). – За воду и газ бы… Все сроки прошли.

Успокоить Арахну не получилось. Ни Фариде, ни Зухре – наверное, никто из них особенно и не пытался. Жены громко отказывались от принесенных Арахной “вонючих” денег. Требовали чистосердечного признания, где она их взяла, и клятвы не притаскивать больше. Ну, разве что за воду и Алконосту за музыкалку заплатить. И спички вот-вот кончатся. И всё. Она поняла? Благодетельница нашлась! И чтобы не уходила из дому! Она не знает, как сегодня все волновались.

Софья Олеговна, сестра, правда, вам было сегодня с сердцем плохо? А она кормящая. Так что если уходить, только куда-то поблизости. И не дольше часа, чтобы с балкона можно было позвать, клянешься? Клянись именем Иоана Аркадьевича!

Сам Иоан Аркадьевич сидел с Толиком и Алконостом в спальной, смотрел на концентрические пятна на потолке и рисовал углем и сангиной своих уродов.

– Ха-ха-ха! – Толик рассматривал рисунки и прыскал в кулачок.

Ночью на очередь к Иоану Аркадьевичу была Марта Некрасовна, массажист-астролог; сменяла ее Гуля Большая. Было слышно, как они спорят над спящим мужем.

– Кончай шептаться, сестры, – стыдила их из Залы Первая Жена.

Любопытство требовало от Первой Жены подняться и взглянуть, что у них там за женские неприятности.

Но она боялась разбудить Арахну, которая заснула рядом и вздрагивала от сложных, нерадостных снов, которые свинцовыми колесницами прокатывались у ее изголовья.

– Стары вэ-эщ пакупаим! Стары падушька-обывь пакупаим! Стары тарелька-пасуда пакупаим!

Старьевщики бродили внизу, в уже наступившем марте, похожем на позднюю осень. Сибирские ветры продолжали хозяйничать в городе, запрыгивали через форточку к Иоану Аркадьевичу, облапливая не хуже старьевщиков разбросанный скарб.