Король и его фаворитка приняли ее извинение. Таким образом она осталась в Лувре вместе с теми придворными, которые отказались от удовольствия поохотиться в холодном феврале на волков.

Фелина радовалась возможности отдохнуть от череды праздников, банкетов и королевских забав. Как ни приятно ей было участвовать во всем этом вместе с Филиппом, к ее собственному удивлению, она стала тосковать по провинциальной тишине в замке Анделис.

Дни в столице, заполненные лишь тратой времени, потеряли начальную привлекательность. Как Филипп, так и Амори де Брюн постоянно присутствовали на каких-либо заседаниях совета или занимались делами, связанными с их имениями, она же пребывала в одиночестве.

Были, конечно, ночи, полные страстной любви, бесчисленные развлечения, которые жизнерадостный король так ценил в придворной жизни, и все-таки оставались многие часы, полные пустоты. Иногда ей хотелось найти нечто, чему она не смогла бы дать название.

Ни прочитанные книги и рукописи, ни споры с Амори де Брюном, ни тайные посещения Мадонны в церкви Сен-Жермен не уменьшали непонятного ей беспокойства. Угрызения совести? Или слишком сильное стремление оставаться Мов Вернон? Или попытки вытравить память о прошлом, чтобы соответствовать образу, который создал из нее Филипп?

Как бы то ни было, постоянные размышления постепенно отражались на ее здоровье. Усталость, ощущаемая с недавних пор, содержала в себе что-то болезненное. Ей стоило больших усилий подниматься по утрам с постели. К тому же она, видимо, потеряла аппетит, и вид роскошного стола, накрывавшегося и в отсутствие монарха, вызывал у нее скорее тошноту. В этот вечер она заставила себя с трудом съесть несколько крошек и с нетерпением ждала конца трапезы.

Ее попытка своевременно покинуть общество потерпела неудачу из-за дамы, совсем не добровольно отказавшейся от охоты. Тереза д'Ароне не получила приглашения сопровождать герцогиню и была этим разгневана. Виновником она считала маркиза де Анделиса. Судя по его дурацкому поведению в отношении своей неотесанной жены, он постарался не давать той повода для ревности.

С явным удовольствием отмечала мадам д'Ароне заметную бледность юной маркизы, темные круги под ее глазами и отсутствие у нее аппетита. Наконец-то она стала соответствовать образу болезненной супруги, нарисованному в свое время Филиппом. К тому же Тереза была уверена, что сосед одобрит ядовитые высказывания.

Граф де Сюрвилье тоже не был приглашен на охоту и точно знал, что королевская немилость вызвана сообщением маркиза де Анделиса. Та проклятая охота в прошлом году принесла ему сплошные неприятности.

С фальшивым сочувствием, так чтобы слышала Фелина, мадам д'Ароне проговорила приторным тоном:

– Как страдает бедное дитя! Мадам д'Анделис выглядит совсем больной и бледной. Не удивительно, что Филиппа Вернона кроме волков в Фонтенбло привлекают пикантные прелести сестры мадам Габриэллы. Представляете, граф, говорят, что после охотничьего ужина маркиза видели входившим в ее покои. А впрочем, какой же жизнелюбивый воин захочет вечно ухаживать лишь за одним худосочным, болезненным цветком.

Не сразу, а после нескольких ударов сердца сообразила Фелина, на что так бесстыдно намекает благородная дама. Потом она услышала раскатистый смех графа де Сюрвилье, одобрившего таким способом ядовитый комок злобы, и забыла на какой-то миг про свои недуги. Союз двух людей, одинаково ей ненавистных, направленный против нее, лишил ее и без того с трудом сохранявшегося самообладания.

– Какая же вы отвратительная, старая ведьма! – высказалась она отнюдь не по-благородному. Ее серебристые глаза сверкнули, как кусочки льда. – Жаль, что у вас нельзя вырвать язык, как вырывают его на Востоке у болтливой рабыни!

По наступившей тишине Фелина обнаружила, что вокруг прекратились все разговоры. Святая Дева, с ума она, что ли, сошла, позволив себе такую свободу выражений?

Заблестевшие любопытные глаза следили за каждым движением соперниц, ожидая назревавшего интересного скандала. Тереза д'Ароне, опершись на руку графа, якобы в ужасе широко раскрыла глаза. Как бы собираясь упасть в обморок, она едва скрывала свой восторг по поводу неловкой реакции Фелины.

Маркиза де Анделис почувствовала, как краска залила ей лицо, стекая вниз, в обрамленное кружевами декольте. Она была готова упасть прямо на выложенный черным и белым паркет.

Как непростительно позволила она себя спровоцировать! Да к тому же женщине, которая наверняка лгала! Филипп не стал бы обманывать ее втихомолку. Он для этого слишком горд и честен!

Поднять глаза она не отважилась. Но когда, оправив юбки, вышла из-за стола, ей показалось, что ехидные перешептывания и тихие смешки вонзились в спину, как иголки.

Мадам д'Ароне точно вычислила момент для нанесения удара своей опытной рукой, когда Фелина осталась одинокой и беззащитной. В присутствии Филиппа она бы не решилась вести себя столь вызывающе. Вдобавок именно этим вечером Амори де Брюн из-за сильного приступа подагры предпочел постель придворному обществу.

Однако, что скажет ее аристократический супруг, узнав о непростительном поступке в присутствии всего общества? Представить его реакцию было нетрудно. Нельзя сделать из крестьянки благородную даму несмотря на все усилия...

Иветта не ждала свою госпожу столь рано, но не рискнула задавать вопросы. Печальное лицо Фелины исключало всякую доверительность.

– Помоги раздеться, – приказала юная дама раздраженно и вытащила заколки, скреплявшие ее локоны на затылке. – Я хочу...

Она вдруг замолчала. Тошнота, мучившая ее весь день, возобновилась. Давясь, она попыталась справиться с ней, но теперь для этого уже не осталось сил. Взбунтовавшийся желудок выбросил из себя небольшое количество съеденного.

Комната закружилась перед испуганными глазами Фелины подобно цветному калейдоскопу. Затем в глазах у нее потемнело. Она упала, даже не почувствовав удара.

Снова придя в себя, Фелина увидела, что лежит в постели. Иветта распустила завязки корсета и теперь растирала ей виски эссенцией, пахнувшей свежим тмином и диким розмарином. Потрясенная, она напрягла память. Что произошло?

– Иветта?.. Что... Мадам д'Ароне приказала принести меня сюда?

Горничная удивленно покачала головой в аккуратном чепце.

– Про ту даму мне ничего неизвестно, мадам. Вам стало плохо, вы разве не помните? На время вы потеряли сознание. Почему не сказали мне, что вы в положении? Теперь нельзя так сильно затягивать корсет. Не удивительно, что вам стало трудно дышать.

Озабоченная речь Иветты не достигла ушей Фелины. Горький привкус желчи и желудочного сока оставался во рту, и она механически сглотнула. Было так же противно, как при столкновении с Терезой д'Ароне, о последствиях которого сейчас лучше не думать.

– Дай мне пить, Иветта! Воды или чего-нибудь еще. Не надо было мне есть, – простонала она хрипло.

– Но вам нужно есть, мадам! – Иветта ободряюще улыбнулась. – Теперь тем более. Не беспокойтесь о своем состоянии. Завтра утром я отыщу свою тетю. Она акушерка и живет на другом берегу Сены. Она даст мне для вас чай, который уменьшит тошноту. Вот посмотрите, что после этого все станет не столь плохим. Говорят, что самыми трудными бывают первые три месяца.

Фелина маленькими глотками выпила прохладной воды и безуспешно попыталась разобраться в сказанном перед тем Иветтой.

– Что за ерунду ты говоришь? Почему я должна есть, когда мне плохо, и какие три месяца самые трудные? – пробормотала она озадаченно.

Иветта была озадачена не меньше. Неужели госпожа не следит за происходящим внутри нее? Неужели она стала невнимательна к себе? Или она шутит? Нет, это на нее не похоже.

– Я говорю о ребенке, которого вы ждете, мадам! Я думаю, что в конце лета на свет появится наследник маркиза де Анделиса!

– О, святая Мадонна!

Если Иветта и не ожидала подобной реакции от благородной дамы протестантского вероисповедания, свое мнение она оставила при себе. Ее госпожа еще больше побледнела и неподвижно лежала, откинувшись на подушки.