Я оглянулся и увидел тот самый “тигр”. Броня его вовсю чадила. Это была уже мертвая броня...

Я смотрел на синее небо. А для кого-то оно было закрыто навсегда. Кучеренко сидел без пилотки. “Сорвало взрывной волной, как и мою каску...” — подумал я. На широкой ладони напарника переливалось золотом спелое жито.

— Хлебушко наш! Кормилец... — задумчиво произнес Кучеренко, с любовью перебирая пальцами зерна и осторожно сдувая сор.

Из повести “ЗА ОДЕРОМ”

Переправа

Б ыло совершенно темно, когда мы подтянулись и построились повзводно,

отойдя от Одера. Догадывались, что где-то разлив его не такой широкий. Там, вероятно, и будем форсировать. В том, что будем форсировать, никто не сомневался.

Поначалу несли на себе пулеметы. Потом командир роты, к которой мы были приданы, договорился сдать их в хозвзвод.

Навстречу двигались тяжелые самоходные орудия и танки с надписями на башнях: “На Берлин!” Двигались больше грузовые машины, крытые брезентом, гвардейские минометы — знаменитые “катюши”, как любовно их прозвали солдаты.

Увидев реактивные снаряды в деревянных футлярах на всю длину кузова грузовика, кто-то воскликнул:

— А эти вот летят вместе с ящиками!..

— Да это ж снаряды “андрюши”! — отозвалось сразу несколько солдат.

— Эти бьют только там, где без них нельзя, — сказал шагавший рядом Шишкин. — Против таких ничто не устоит.

Мы — сытые, отдохнувшие на Одере, и нам сейчас все было интересно.

Повстречались с дальнобойной артиллерией, сверхтяжелой, где одну пушку тащили два гусеничных трактора (ЧТЗ). Пушки медленно подавались вперед. Казалось, даже таким тягачам было не под силу везти грозную махину.

— Ну и “плевательница”! Небось на все тридцать километров бьет! — восторженно сказал Шишкин, оглядывая огромный ствол одной из этих пушечек. — Вот это хобот!..

Артиллеристы молча, не шевелясь сидели на высоком и длинном лафете орудия, как будто погрузившиеся в дремоту. Вспомнилось, как во время маршей пушкари любили дружески поддеть пехоту. Иной раз и помогут, передадут буханку, а то и две хлеба — ешь, пехота!.. Знали, что нам приходилось потуже затягивать ремень. А у них, как и у танкистов, были запасы — есть где поместить. Не на своем горбу несут. Не то, что мы, пехота-матушка. Сочувствовали. Уважали пехоту... и жалели по-солдатски...

За Одером

Ф аустмины и фаустпатроны, новое ручное оружие вpaгa, являлись с ближних

расстояний грозою для наших танков. Но враг использовал их нередко и против пехоты. Человек, пораженный осколком фаустснаряда, заживо горел на глазах... Пули беспрестанно свистели на разные голоса, истошно и нараспев. Враги не замолкали ни на миг.

— Да откуда они бьют, дьяволы? — горячился Шишкин.

И верно, откуда они брались? Живого места нет. Было чему удивляться...

Но вот перед нами стена из толстого бетона. Под нею замаскированная щель — ход сообщения. Бойницы, а сверху бетонныe “колпаки”. Бункер. Таких несколько.

Мы — наш расчет — и еще некоторые солдаты устремились в один из них. Смотрим — сидят немцы в каких-то застывших позах. Все мертвые, но с виду как живые. Кто держит котелок, кто полотенце, кто сигарету, как бы собираясь прикурить. Ни ран, ни травм не видно. Лишь у некоторых струйки запекшейся крови, стекавшей из носа и ушей.

Почему так, что с ними произошло — задумываться было некогда, да и насмотрелись мы здесь всякого... Однако Шишкин понимающе вздохнул.

— Сердце не выдержало... Мозг... — сказал он.

Не выдерживал человеческий организм адских разрывов, как и эти стены, несмотря на всю их крепость.

В ротах негусто

М еня и еще одного молодого бойца вызвали к командиру батальона. После

некоторого инструктажа нам выдали пулемет “горюнов”, совершенно новый и весь в масле.

Мой напарник Димитру — молдаванин — высокий и крепкий парень. Ровесник. Пулемет знал хорошо, не раз стрелял из него. Мы быстро сошлись с ним.

Третий номер — курянин, мой земляк. Звали Митрофаном, был он несколько постарше меня и Димитру. Мечтательная натура...

Мы находились в лесу, где сосны чередовались с лиственными деревьями. Вечером смотрели в бинокль, а кто и в стереотрубу. Видели окраины Берлина. Такое было ощущение, что трудно передать. Сказать только — Берлин!.. Пришли наконец... Даже не верится. Но ведь все шло к этому. Вот они, окрестности Берлина. Совсем рядом...

Наша армия наступала с северо-западной стороны. А для тех, кто шел с варшавского направления, Берлин был еще ближе.

В последнее время из окопов не выходим. Все время наготове. Один дремлет, приткнувшись у бруствера, а двое бодрствуют. Следят за врагом. Чуть что — толкнет товарищ в бок. Молниеносно вскакиваешь. Привыкли...

Сегодня на рассвете перестрелка сбавила свой накал. Прикорнув в окопе, я сразу же заснул. Снится мне, будто я в поле. Вокруг рожь только что начинает выбрасывать колос. А небо, перед этим чистое и голубое, заволакивают тучи. Тучи быстро набегают, сначала темно-фиолетовые, густые, а потом совсем темные. И вот уже все небо в низко нависших тяжелых грозовых тучах. Страшно. Надо скорей уходить мне, но какая-то сила удерживает. Не могу стронуться с места. А гром все сильнее. И так грохочет... Отдельные удары просто оглушают. С неба летят вниз огненные стрелы... И одна из них пронзает мне ногу. Я в ужасе вскакиваю. Но гром продолжает греметь... А надо мною Митрофан:

— Что ты никак не проснешься? Тут по нас бьют снаряды, а ты спишь.

“Так это снаряды, — думаю. — А снилась гроза...” Но вот разрывы снарядов прекратились, а приснившийся сон все еще не выходил из головы. Все так отчетливо представлялось. Не утерпел и спросил пожилого солдата, окоп которою примыкал к нашему:

— Какое сегодня число?

— Двадцать четвертое апреля, — сказал он.

— Да я вот такой сон видел...

И рассказал о нем.

— Да, сон неважный, брат, — сказал солдат. — Как бы в ногу тебя не ранило...

Двое моих товарищей по расчету тоже не одобрили этот сон.

Мы окопались чуточку сильнее, С ночи, когда взяли рубежи, уставшие, отрыли мелкие окопы. Да еще попался исключительно твердый грунт, много камня, корней...

Враги не дают покоя. Все время пытаются через контратаки прорвать наши позиции. Им так или иначе нужно где-то прорываться, потому что напирают на них наши войска. Все это неподалеку — там наша артиллерия, танки, авиация. Там такое идет светопреставление! От непрерывного тяжкого гула дрожит земля... В небе не умолкает рев самолетов. То и дело идут воздушные бои наших истребителей с “мессерами”.

А нас здесь так мало... Чувствуя свое превосходство, немец напирает. Пулеметный и автоматный огонь не дает высунуть голову из окопа. Шипят мины...

Связной, появившийся в критический момент, сообщил, чтобы мы сворачивались. Это был единственный выход.

Маскируясь, мы вытащили свой пулемет и коробки с патронными лентами. Ушли в безопасное место.

Вокруг лес. Здесь к нам присоединились два пулеметных расчета и с десяток автоматчиков. Создалась группа — человек тридцать солдат, опаленных непрерывными боями, валившихся с ног от усталости и бессонницы, но по-прежнему готовых сражаться с врагом, потому что по-другому нельзя. Замены не было. Воевали остатки рот...

Хоть и говорили, что дивизия обескровлена и должна уйти на отдых и пополнение, но проходили дни и ночи в сражениях...