— Иди, Боря, я вас жду.

Польских ждал в вестибюле, прислонившись к стенке. Должно быть, ему было жарко, и он расстегнул добротное, в рубчик, пальто и снял шапку. Увидев Голубева, он улыбнулся:

— Здравствуйте, ну как там наши дела, неужели нашли наши денежки?

— Да нет, — неопределенно пожал плечами Голубев и подумал: «Вот держится, скотина». — Давайте ваш паспорт, выпишем вам пропуск.

Они поднялись в лифте на третий этаж, вошли в комнату, где Шубин поднялся им навстречу, протянул руку:

— Как жизнь, Павел Антонович?

— Ничего, вашими молитвами, — дружелюбно засмеялся Польских. — А раз за тебя милиция молится, можно чувствовать себя в безопасности.

«Ну и нервы… — подумал Голубев. — Ведь так посмотреть — милейший человек, открытая душа, так и сочится оптимизмом и доверчивостью. Полненький, аккуратненький, любит, наверное, поесть и выпить в меру. Ну просто приятный парниша. Интересно посмотреть, как он будет сбрасывать шкуру».

— Капитан, — сказал Шубин, — не могли бы вы побеседовать с товарищем Польских? Мне нужно срочно тут кое-что посмотреть.

«Ну просто телепат Сережка, — усмехнулся мысленно Голубев. — Эдак скоро работать нам станет невозможно. Не успеваю подумать, а он уже догадывается». Но он знал, что кокетничает, что дружба и близость с Шубиным радует его, согревает, что даже во время отпусков он часто ловит себя на противоестественном желании побыстрее вернуться в Управление, оказаться напротив Шубина, подмигнуть… Да просто быть вместе с ним.

— Простите, что мы потревожили вас, Павел Антонович, — сказал он, — просто возникла необходимость уточнить кое-какие детали…

Теперь, когда он присмотрелся к Польских, ему показалось, что в глазах директора тлеет беспокойство, что сидит он, нарочито развалившись на стуле, но, несмотря на то что ему, должно быть, жарко в пальто, он забыл снять его.

— Пожалуйста, пожалуйста, — сказал Польских и даже подался вперед, показывая всем своим видом, что рад помочь следствию, что сделает все, лишь бы помочь.

— Павел Антонович, вы сами, случайно, ничего не хотите добавить к тому, что рассказывали нам в прошлый раз?

В глазах Польских на короткое мгновение вспыхнула тревога, но тут же погасла. Он развел руками и обезоруживающе широко улыбнулся:

— Да нет вроде. Раскрыл душу милиции. А то ведь с вашим братом: не раскроешь — тебе раскроют.

— Это вы тонко заметили, Павел Антонович, — ответил Голубев и подумал, что начал он беседу как будто неплохо, по-шубински, что Сережка делает вид, что погружен в какие-то бумажки, а сам, наверное, думает: пора ему брать быка за рога. — А как реагировала на исчезновение восьмисот рублей ваша супруга?

Польских уже не просто улыбался. Улыбка его светила ярким фонарем. Казалось, он наслаждается беседой каждой клеточкой своего тела.

— Ну и вопрос! — хихикнул он. — Вот тут уж всего не расскажешь. Жены есть жены. Госконтроль, помноженный на стихийное бедствие.

— Удивительная формулировка, надо запомнить. Значит, сердилась?

— Лучше и не спрашивайте, — виновато развел руками Польских.

— Но как же она узнала о пропаже денег, если вы их дома и не брали?

Польских на мгновение замер, словно наткнулся на неожиданное и невидимое препятствие, затем вопросительно посмотрел на Голубева.

— Простите, я не совсем понял ваш вопрос…

— Вы показали в прошлый раз, что, расставшись с Вяхиревым, пошли домой и взяли там восемьсот рублей. Так? Казалось бы, все логично, но мешает одна маленькая деталь: дома в это время вы не были.

Директор отвел глаза в сторону, словно ребенок, уличенный во лжи, очень медленно и выразительно пожал плечами. «Соврал, соврал, — казалось, говорили его жесты. — Стыдно, но увы…» И в то же время Голубев чувствовал, как интенсивно думает сейчас сидящий перед ним человек, с какой скоростью перебирает варианты лучшей тактики. «Если бы череп у него был прозрачный, — подумал он, — голова бы светилась от напряжения».

— Да, некрасиво получилось, — сокрушенно вздохнул наконец Польских. — Честно говоря, деньги я брал в кассе. Но наутро вернул. Сами понимаете…

«Хитер, бестия, прямо обезоруживающе честный человек, — мысленно усмехнулся Голубев. — И уже оправился от удара. И думает, наверное: «Если это все, за чем меня вызвали, — слава богу. В худшем случае выговор». Ничего сейчас ему придется получить удар посильнее».

— Значит, восемьсот рублей вы в кассу вложили. Хорошо. А куда вы дели тысячу?

— Какую тысячу? — машинально спросил Польских. Пальцы его правой руки, которую он держал на колене, судорожно дергались.

— Которую вы получили от Ворскунова.

— Я не получал никаких денег.

— Но вас не удивила фамилия Ворскунова?

— Первый раз слышу.

— Ай-ай-ай, Павел Антонович, как вы плохо относитесь к вашим друзьям! А Алексей Иванович Ворскунов — он с полчаса назад сидел на том же стуле — прекрасно знает вас.

Польских откинулся на спинку стула, полузакрыл глаза. Голубев молчал. Хрустнул листок бумаги, складываемой Шубиным. Польских сидел недвижимо.

Наконец он раскрыл глаза, вздохнул и неожиданно усмехнулся:

— Я ж говорил: раскрой душу милиции, а то сами раскроют. Ничего не попишешь. Это я в порядке самокритики. Пожадничал. Сам влез.

— Прекрасные слова, Павел Антонович. Чуть бы пораньше они вам пришли на ум…

— Увы, людям свойственно ошибаться. — Польских снова обрел свое обычное выражение услужливости, приветливой готовности помочь собеседнику всем, чем только сможет.

«Стальные нервы, — подумал Голубев. — Ветеран. Не играет до короля. Сдается вовремя в виду неизбежных материальных потерь».

— Ордерок, я думаю, у вас уже есть? — деловито спросил Польских.

— Заготовлен.

— Верю, верю. Это я так, для собственного успокоения. Здорово вы меня: «Плохо вы, Павел Антонович, относитесь к своим друзьям». Как, а?

— Удивительный вы человек, — искренне сказал Голубев. — Ведь знаю, кто вы и что вы, а все же чувствую к вам какую-то симпатию. Если уж и иметь дело с преступником, то с таким, как вы.

— Спасибо, — сказал Польских. — Вы меня просто вдохновили…

— На что? — усмехнулся Голубев.

— Это уже не так важно…

— И еще один вопрос, уже чисто психологический. Вы ведь были дружны с Вяхиревым?

— Да.

— И все же решили сыграть с ним такую довольно несмешную шутку?

Польских виновато развел руками:

— Знаете такой анекдот? У Марьи корова сдохла. Кажется, что мне? А все-таки приятно. И знаете, когда Марья к тому же еще и друг, бывает приятнее вдвойне. А тут еще и принцип материальной заинтересованности.

— Да вы же психолог!

— Психолог тот, кто не попадается. Разрешите и мне вопросик задать?

— Прошу.

— Сколько я могу получить?

— Суд объявит, Павел Антонович.

— Нун гут, загте дер бауэр, — сказал Голубев. — Сережа, открой сейф и порви вторую мою расписку.

— С какой это стати?

— Потому что кировобадское «Динамо» уже давно не может не расстаться с высшей лигой. У меня в кармане десятка. Магазины еще открыты. Луна сейчас во второй четверти. Барометрическое давление в норме. По-моему, есть все основания слегка морально опуститься и распить причитающуюся бутылочку.

— Ты говоришь, барометрическое давление в норме? — с интересом спросил Шубин.

— Звонил в Академию наук.

— Прекрасно. Тогда и принципиальных возражений нет. Сейчас я позвоню Вере. — Он набрал номер. — Верочка, ты не волнуйся, но у меня очень неприятные новости… Понимаешь, Борис случайно у себя в столе бутылку коньяка…

— Идиот, — послышалось одно слово в трубке, а за ним короткие гудки.

— Не женись, Борька, — театрально всхлипнул Шубин. — У женщин, понимаешь, мало развито чувство юмора. А впрочем, может быть, это и хорошо. Иначе им трудно было бы принимать нас всерьез. В какой магазин пойдем?

— На Столешников. Там всегда…

— Ну просто следопыт ты у меня. Кожаный Чулок и Дерсу Узала! — восхищенно сказал Шубин и подмигнул товарищу.