"Побегу за Стенькой, - решила Груня, - а потом с ней вместе - за другими".

Но зашевелилась в шалаше соломенная дверь, приоткрылась немного, и сама Стенька вылезла на улицу. Концы большого серого платка торчали у нее на спине, а из коротких рукавов высовывались покрасневшие руки.

- Стенька, ты куда?

- К тебе!

- А я к тебе!

Стенька мелкими быстрыми шагами подбежала к Груне. Ее смешливые серо-голубые глаза блестели и радовались неизвестно чему.

- Руки-то хоть в карманы спрячь, - поежившись, сказала Груня, - на тебя глядеть-то холодно!

- Тебе холодно, а мне нет, - ответила Стенька и пошевелила растопыренными пальцами. - Зима, что ли!

- Знаешь, что я тебе скажу... - начала было Груня.

Но Стенька перебила:

- Нет, что я скажу! Наш Трофим все выскакивает на улицу босиком возьмет и пробежит прямо по снегу. Мать нашлепает, а он опять! А дедушка Мирон Телегин взял да ему свои сапоги отдал! Новые! Нигде не худые! Говорит - пусть бегает, ему хочется побегать. А я, говорит, уж старый. Трофим-то маленький, а сапоги - во какие! Чудно до чего! А Трофиму - хоть бы что!

- Да подожди ты!.. Как сорока!.. - крикнула на нее Груня. - "Трофим, Трофим"!

- А ты не кричи! Не больно я тебя боюсь!

Груня вспомнила наказ, который ей давала мать, и сказала тихо:

- Я не кричу. Это я так. Нам с тобой одно дело есть...

Груня подумала, что Стенька как узнает, какое это дело, так сейчас удерет да и забьется опять в свой шалаш. Поэтому она объяснила как можно мягче:

- Ведь до шоссе недалеко... Да можно и не помногу. Ну, хоть сколько-нибудь принесем - и то польза!

Но Стенька и не собиралась отказываться. Наоборот, она обрадовалась, будто ее позвали на праздник:

- На шоссе всей гурьбой - вот весело! Пойду скорей у мамки мешок попрошу!

Если бы Груня знала, как надоело Стеньке сидеть в соломенном шалаше, в духоте, в тесноте, среди вздохов и невеселых разговоров! Там одна бабка Вера доймет - как начнет вспоминать немцев, как начнет их ругать да проклинать, а у самой так лицо и дрожит и губы дрожат... А что они слышат, что ли? Их уж вон как погнали - из Ржева выбили и дальше гонят.

- Пойдем сначала Ромашку позовем, - живо сказала Стенька. - И Федя там.

- А Раису?

- И Раису позовем. А что - барыня, что ли?

С Ромашкой они сразу поссорились.

Когда девочки прибежали к риге, Ромашка прибивал над дверцей риги отставшую доску.

Стенька подскочила к нему:

- Ромашка! Бросай сейчас же! За картошкой идем!

Ромашка приподнял свою лобастую голову и, не выпуская молотка, отпихнул на затылок пилотку. Он глядел спокойно, слегка снисходительно, и крупный рот его не спешил улыбаться.

- Идете, так и идите, а я дело бросать не буду. Я не прибью, так никто не прибьет. Мужиков здесь нету. За какой-то еще картошкой!

- Эту картошку нам на посев привезли, - пояснила Груня, подталкивая Стеньку.

Но Стенька не унималась:

- Ишь ты какой! Мы будем тащить, а ты есть будешь! Бросай, идем сейчас же!

Ромашка рассердился:

- А ты не командовай! Девчонка, а тоже командовает! Вот как щелкну сейчас!

- "Щелкну"! Не грози на грязи, прежде вылези!

Груня опять подтолкнула Стеньку:

- Да подожди ты! Помолчи!.. Мы ничего не командуем, Ромашка, сказала она, - мы просто тебя зовем помочь. И всех ребят позвать надо Федю, Леньку Козлика, Женьку Солонцова... Ромашка, позови ты их сам, а? А то они нас не послушаются... Да скорей, а то уж вон народ собирается!

Ромашка забил последний гвоздь.

- Идите собирайтесь сами-то. Без вас все сделаю, - проворчал он. Так бы все и сказали сразу. А то ишь командирши какие явились!

- Ладно, делай, - сказала Груня, - а мы за Раисой пойдем.

Рыженькая, с крутыми косичками девочка Раиса не захотела вылезти из своего уголка возле глиняной печки за горном. В кузне было тесно, люди одевались, искали мешки, лукошки, ведра, дерюжки... Толкали друг друга, толкали девочек, кричали, чтобы кто оделся - выходил и не мешался здесь...

Дверь то и дело хлопала, впуская холодный сырой воздух в духоту кузни.

- Не пойду я! - слегка отдувая губы, сказала Раиса. - Куда это - на дождик-то!

- Только ты одна не идешь, - попробовала убедить ее Груня, - все идут. Потому что картошка всем нужна.

- А мне не нужна. Подумаешь! Что председателева дочка, то и будешь всех на дождик выгонять!

- А есть что будешь? - закричала Стенька. - Тебе есть тоже не нужно? Ты что, какой особый человек?

- Вот и особый. Не твое дело. Не пойду я мокнуть там...

- Да я на ее долю сама притащу, - примиряюще сказала Раисина мать, пускай уж посидит дома.

- Вы, тетка Анна, только на свою долю притащите, - с обидой возразила Груня, - а две доли один человек притащить не может...

И, потянув за собой Стеньку, вышла на улицу.

ВСЕМ КОЛХОЗОМ

Шли под моросящим дождем, по грязи, по сизому, набухшему водой снегу. Одеты были плохо - городищенские колхозники ничего не успели вытащить, когда фашисты жгли деревню. Кто в чем выскочил, тот в том и остался - в старых, пожухлых полушубках, в заплатанных одежонках, в которых только и ходили убирать скотину...

До самой смерти не забудут городищенцы тот день, когда стояли они среди улицы и глядели, как горит их добро, как занимаются огнем скотные дворы, житницы, амбары, как погибает их богатый колхоз. Немцы не подпускали их к избам и, деловито раздувая пожар, носили из дома в дом на вилах горящую солому, а колхозники глядели и молчали, неподвижные, оцепенелые. И не плакали в тот день. Не могли. А нет тяжелее горя, когда человек даже плакать не может.

Ничего у них не осталось: ни избы, ни скота, ни хлеба. И картошка вся попеклась в подполье во время пожара. Как пережили зиму - и сами не знали. Чем сеять поле, чем засаживать огороды - и придумать не могли.

И вот прислал район целую машину картошки! Да какой же дождь, какая грязь может нынче остановить их?!

Дома остались только больная Грунина бабушка и дед Мирон Телегин. Да еще в теплом уголке за горном сидела с тряпичной куклой балованная Раиса. А остальные ребятишки-школьники все до одного пошли за картошкой. Даже маленький Трофим потащился, надев сапоги деда Мирона. Его не хотели брать, уговаривали сидеть дома, даже бранили. Но Трофим никому ничего не отвечал, никого не слушал. Шел и шел себе вместе со всеми. Только поглядывал то на одного, то на другого своими круглыми голубыми глазами. Сапоги у него на ногах хлопали, и ноги разъезжались.