Бабушка Тарынчак замолчала, попыхивая трубкой. Чечек было и страшно и хорошо.

- Бабушка, еще!.. - попросила она, поближе подвигаясь к огню.

- А еще есть гора Ак-Кая. И это не гора. Это кам* стоит. Жили два кама - Ак-Кая-старший и Ак-Кая-младший. Младшего позвали шаманить к больному. Он хорошо шаманил - облегчил болезнь. И за это подарили ему белый суконный халат. А старший Ак-Кая позавидовал. Сильный он был, раскаленное железо без молота ковал: одной рукой держит, а другой рукой кулаком бьет. Вот этот старший Ак-Кая позавидовал младшему и превратил его в гору. Так он и стоит теперь на реке Кондоме - Ак-Кая, Белый камень.

_______________

* К а м - шаман.

- Бабушка, а еще?..

- Да мало ли их! Вот на реке Мрасе скалы стоят. Все из песчаника да из гальки. Будто столбы стоят. А это не столбы, это тоже богатыри. Зовут эти скалы Улуг-Таг. Одна скала выше всех - Карол-Чук, Караульщик... Вот еще на реке Кыйныг-Зу стоит гора Кылан, а на другой стороне реки, на утесе, - семь гребней. Кылан была вдова, у нее было семь дочерей. Один богатырь посватался, хотел взять у нее одну дочку. А Кылан не отдала. Тогда богатырь всех дочерей забрал себе. Так они и стоят теперь на берегах Кыйныг-Зу и смотрят друг на друга через реку...

И еще о многих горах рассказывала бабушка: о Мус-Таге - Ледяной горе, о горе Абоган, о горе Бобырган... И после каждого рассказа поглядывала на Чечек - не спит ли? Но черные глаза Чечек блестели, как спелая черемуха, облитая дождем.

- Еще, еще, бабушка!

И еще одну историю поведала бабушка Тарынчак - о богатыре горы Катунь:

- ...Где-то на берегу Кондомы стоит гора Катунь. Большая гора, а наверху у нее каменный утес. Здесь, под этой горой, родился один алтайский богатырь. Страшная сила была у этого богатыря. Еще мальчиком, как станет играть с ребятишками, за руку схватит - рука прочь, за голову схватит голова прочь... Медведей руками разрывал! Отец, бывало, велит ему загнать корову, а он ее схватит в охапку и принесет домой. Дров нужно - вырвет огромную сосну с корнями и бежит, несет ее на плече. А было всего ему десять лет.

Сила его год от году возрастала. Но стали и родители и соседи замечать, что ума у него не хватает. А сила без ума - дело страшное. И задумали соседи и родители вместе с ними эту безумную силу порешить. Шесть недель на утесе Катуни калили они на костре большой камень. А потом отец сказал сыну: "Ну, милый сын, пойди встань на берегу реки и смотри на утес: мы оттуда будем гнать красного оленя, а ты его хватай и держи до моего прихода". И вот летит раскаленный камень с горы, а богатырь его хватает. Камень жжет его богатырское сердце, но он говорит: "Пусть всего меня ты изожжешь, а уж я тебя не выпущу, пока не придет батюшка!" И не выпустил. Но сжег свое сердце и умер... Спишь, Чечек?..

Но Чечек поднялась, встала на колени. В глазах ее забегали слезинки, и отблески огня раздробились в зрачках.

- Ой, бабушка, бабушка, - сказала она, - и неужели им было его не жалко?

- Может, и жалко было... - задумчиво ответила бабушка Тарынчак. - Да что же делать: боялись его! Может, потому теперь и воет гора Катунь... Молчит, молчит - да и завоет. А кто говорит, что это она воет перед дождем...

Бабушка Тарынчак докурила трубку, выбила золу и сказала:

- Хватит на сегодня, спать надо. Месяц од-дай* - большой месяц. Дни долгие, ночи короткие.

_______________

* О д-д а й - июль.

И правда: не успел костер погаснуть как следует, а уже сверху, в дымовое отверстие, засквозила неясная голубизна и птичий голос чирикнул что-то.

Чечек улеглась поудобнее, вытерла глаза и уснула.

НА ПОКОСЕ

Утром Чечек разбудила маленькая веселая Чоо-Чой:

- Ты все спишь? На покос пойдем? Нуклай уже приехал завтракать - с зари косил! Наша Ардинэ пришла!

- Эртэ баскан кижи - эки казан ичер (ранняя птичка клюв прочищает поздняя глаза продирает), - сказала бабушка Тарынчак.

Она возилась около очага, делала лепешки - сырчики - и клала их в дым, на железную решетку над очагом.

Чечек вскочила:

- Ардинэ пришла!.. Бабушка, где умыться?

- А что, каждый день умываться надо? - сказала бабушка Тарынчак. Ведь вот вы с дедом какие! Только бы и плескались в воде! Много мыться будешь - счастье свое смоешь. Мы в старину, бывало, никогда не умывались, счастье берегли.

- Значит, ты, бабушка, очень счастливая была?

Бабушка Тарынчак вздохнула и не ответила.

- Нет, ты, бабушка, все-таки скажи: значит, ты очень счастливая была?

Но бабушка только отмахнулась от нее:

- Иди, иди! Вот Чоо-Чой тебе польет.

Вода из родника была чистая и холодная. Чечек умывалась, брызгалась, смеялась. Чоо-Чой плеснула Чечек последний раз в пригоршни, а остаток воды вылила ей на голову. Тогда Чечек мокрыми руками умыла Чоо-Чой. Чоо-Чой вырвалась, побежала. Чечек погналась за ней. Крики, смех поднялись на луговине.

- Подожди, подожди! - кричала Чечек. - Вот я сейчас вытрусь да поймаю тебя!..

- Вытрись сначала! - отвечала Чоо-Чой.

- И ты вытрись.

А пока бегали - обе высохли. От холодной воды, от свежего утра, от беготни и смеха Чечек жарко разрумянилась.

И бабушка Тарынчак сказала про себя, поглядывая на нее: "Цветок! Цветочек! Мы, бывало, в старину боялись умываться, боялись счастье смыть. А где оно было, счастье? Его не было..."

И может, вспомнилась в эту минуту бабушке Тарынчак ее молодость. Что такое была она? Разве человек? Как вышла замуж, как надела чегедек, так ни на один день и не сняла его... Работа, нужда, голод... Муж - у бая пастух, байские стада пас и всегда был в долгу у бая... А когда же было счастье?..

И снова повторила про себя: "Не было его... не было..."

После завтрака Чечек убежала с ребятишками на покос.

Много трав расцвело в июльских долинах. Распушила розовые шапочки душица. Пижма - полевая рябина - подставила солнцу свои желтые плоские цветы-пуговицы. Буковица высоко подняла четырехгранный шерстистый стебель с розовым колосом наверху. Неистовой синевой светились дельфиниумы. И чемерица, жесткая, неласковая трава, красовалась нынче белыми звездочками, собранными в густую кисть.

Щедрая роса лежала на травах по утрам. И тогда выходили в долину косилки, и травы ложились ровными рядами по отлогим склонам. Сначала свежие, зеленые, тяжелые, а потом светлеющие под жарким солнцем, они золотились, становились легкими и ломкими.