- Ну, вот вам тема кандидатской диссертации, Игорь, сказал Юлий Афанасьевич, указывая на Тимофея и радостно потирая руки. - Познакомьтесь с его историей болезни и начинайте.

- Здравствуйте, больной, - немного заикаясь, сказал прыщавый Игорь, - теперь я буду вас вести.

"Тебя только мне не хватало", - подумал Тимофей, но промолчал.

Прыщавый стал приходить по нескольку раз в день.

Подробно и нудно выспрашивал Тимофея о его жизни, начиная с самого раннего детства. Тимофею он сразу ужасно надоел, и, чтобы отвязаться, Тимофей рассказывал ему всякие небылицы, вроде того, что в детстве страдал галлюцинациями - ему мерещились египетские пирамиды, жрецы, фрески, что он пять раз перенес скарлатину и никогда в жизни не брал в рот спиртного...

Прыщавый удивлялся, но все аккуратно записывал в большую толстую тетрадь.

Наконец Юлий Афанасьевич разрешил Тимофею встать. К тому времени от длительного лежания и строгой диеты Тимофей уже основательно ослаб. Сестра принесла ему пижаму и туфли, помогла одеться и бережно поддерживала во время первой прогулки. А он вынужден был опираться на нее, потому что кружилась голова и ноги были совсем как ватные.

Через несколько дней Тимофея перевели в другую палату, где, кроме него, лежал еще один больной-веселый толстяк лет семидесяти с чистым породистым лицом, пышными седыми волосами под актера и молодыми умными глазами.

- Привет соседу, - сказал толстяк, приподнимаясь, и представился, - Воротыло Ефим Францевич - профессор физики.

Тимофей назвал себя, но кем работал, не сказал, постеснялся.

- А вы наша местная знаменитость, - продолжал Воротыло, вас уже все в больнице знают. Шутка ли проспать столько! Я, между прочим, тут тоже давно, - добавил он. - После инфаркта... Вылеживаюсь.

Профессор оказался на редкость интересным соседом. Тимофей с удовольствием слушал его рассказы об истории физики, о последних достижениях физиков-ядерщиков, о загадках, которые возникают после новых открытий, о кризисе современной физики. Самыми долгими и захватывающими бывали ночные беседы, когда им никто не мешал. Обычно после того, как дежурная сестра гасила в палате свет и, пожелав им спокойной ночи, удалялась, Ефим Францевич приподнимался, ставил подушку на попа, прислонялся к ней спиной и, взглянув на Тимофея из-под насупленных седых бровей, негромко спрашивал:

- Ну, о чем сегодня разговор? О Максвелле, Эйнштейне, Боре?..

И начиналось... Ученые, которых Тимофей до сих пор знал лишь по именам, в рассказах Ефима Францевича вдруг превращались в живых понятных людей с их печалями и радостями, недостатками и достоинствами, победами и промахами. И путь каждого из них в науке, значение их открытий становились вдруг осязаемо близкими, яркими, зримыми... Раскрывал их Ефим Францевич тоже по-особенному, словно освещал прожектором в темноте с разных сторон, и от этого каждый становился еще ярче, рельефнее.

Значение Альберта Эйнштейна для последующих поколений, по словам Ефима Францевича, заключалось не столько в существе его открытий, сколько в его личности - рыцаря науки без страха и упрека; его принципиальности, честности, гуманизме и выросшем на их основе огромном непререкаемом авторитете.

Нильс Бор - один из "отцов" квантовой механики и атомной бомбы предстал в его изображении дьявольски умным стариком, который под невозмутимостью пожилого профессора сохранил огонь юности и "души высокие порывы" и который, прекрасно сознавая ответственность ученых перед человечеством, больше всего боялся "проиграть мир" на родной планете... Своих коллег - современных ученых - и себя самого Ефим Францевич судил строго.

- По нынешним временам самое ценное качество ученого умение сомневаться в собственной непогрешимости, - посмеиваясь, говорил он Тимофею. - Потеряв его, ученый запросто превращается в обывателя, в этакого самодовольного носорога, не желающего и не способного воспринимать ничего нового... В лабиринте "безумных" гипотез нашей эпохи, во всей этой "абракадабре" микромира, которую мы уже готовы принять как нечто привычное и очевидное, единственная дорога настоящего ученого - это пионерский путь вперед по грани неведомого... Следуя этим путем, приходится подниматься, опускаться, отступать, балансировать на грани риска, но это единственное направление к вершине, с которой или откроются новые горизонты, или новые скалистые грани, которые опять придется преодолевать. И путь этот бесконечен, юноша. А справа и слева - удобные тропинки вниз. Одна ведет в обывательское болото самолюбования и самовосхваления за те "следы", которые удалось оставить где-то в окрестностях науки, другая - прямехонько в удобное кресло "организатора науки"... Окаянное слово! Как будто человек, который сам неспособен вести исследования, может организовать научную работу других!

- Но сейчас говорят и пишут в газетах, что открытия делают коллективы, - несмело возражал Тимофей. - И даже премии дают коллективам.

- Правильно... Но во главе научного коллектива должен стоять ученый с большой буквы, именно из тех, кто не отступит с грани; настоящий специалист и знаток своего дела. Он должен быть и генератором идей и обладать авторитетом, способным увлечь и зажечь весь коллектив. А тот, кто "сошел с дистанции" и сел в кресло "организатора науки", может только паразитировать на других... Это тормоз, а не организатор.

- А чем занимаетесь вы, Ефим Францевич?

- Я всю жизнь со студенческой скамьи занимался теми переменчивыми таинственными частицами материального мира, которые мы привыкли изображать смешными знаками в виде концентрических окружностей с крошечным ядром посредине. А еще теми удивительными и непостижимыми скачками, которые хитроумная материя зачала в себе, чтобы существовать вечно... Или которые мы, может быть, придумали, чтобы хоть какнибудь ориентироваться в хаосе микромира...

- Вы говорите про строение атомов? - уточнил Тимофей.

- Если угодно... Но я имел в виду, главным образом, атомные ядра. Это моя узкая специальность.

- Я где-то читал, что ядра тоже устроены сложно, - сказал Тимофей, - из разных частиц - нейтронов, протонов, мезонов...