В каком-то потаенном уголке сознания притаилась мысль, что его нынешнее отчаяние по природе своей не может продолжаться бесконечно, но мысль эту не следовало поощрять. Но прошло немало времени, прежде чем он смог оторваться от размышлений о том, что могло бы быть, и вместо этого сосредоточился на том, что должно быть.

Возможно, к счастью, слишком много дел требовало его внимания, чтобы оставлять ему достаточно времени на раздумья. Это действовало более как контрраздражитель, нежели как болеутоляющее, но постоянно держало его в состоянии полной занятости.

Отвлекающим фактором, добавившим ему забот, равно как и неизбежного веселья, стала младшая сестра, приславшая длинное письмо, за которое ему пришлось заплатить два шиллинга. Лидия извинялась за эту расточительность за чужой счет, сообщая ему о том, что с тех пор, как находится вдали от дома, ей не удалось получить и франка. Она оставила свои матримониальные планы. Шарлотта (Адам мысленно осенил ее своим благословением) придерживалась мнения, что приобретение богатого и старого мужа – не такое дело, которое можно осуществить с быстротой, требующейся, чтобы поправить финансовое положение семейства. Признавая убедительность этого довода, Лидия написала Адаму, предупредив, чтобы он не возлагал каких-либо надежд на ее прежний замысел. В попытке любящей души смягчить боль разочарования, она заверила его, что, если ей удастся когда-нибудь в будущем осуществить свои стремления, ее первой заботой будет проблема заставить своего злополучного супруга выкупить Фонтли и немедленно подарить его дорогому Адаму.

Пока же она строила планы, связанные с тем, откуда добывать собственные средства к существованию. Она считала вполне справедливым сообщить Адаму, что мама, просчитав все пути и доходы, пришла к заключению, что, хотя никто не должен сомневаться в ее готовности запихнуть последнюю корку в рот голодающей дочери, она будет совершенно не в состоянии обеспечивать девицу из мизерной доли своего вдовьего имущества.

С упавшим сердцем Адам взял второй лист пространного послания Лидии и обнаружил, что у мамы возникло намерение искать приюта в Бате, у своей сестры, леди Брайдстоу. Но из этого, писала Лидия, ничего не выйдет, поскольку тетя Брайдстоу овдовела гораздо раньше, чем мама.

Подлинное значение этих слов ускользнуло от Адама, но он понял, что они весьма зловещи. В чем бы тут ни было дело, молодая мисс Девериль поняла, что она вряд ли станет утешением для матери, и решила попытать собственного счастья, поскольку ничто (старательно подчеркнуто!) не заставит ее стать обузой для своего брата. Вполне возможно, что ее новый план не получит его одобрения, но у нее не было никаких сомнений, что его здравый смысл поможет ему быстро осознать все связанные с этим преимущества.

С самыми дурными предчувствиями Адам перевернул лист и обнаружил, что его худшие страхи были небезосновательны: младшая мисс Девериль (впрочем, она считала, что ей скорее следует взять имя Ловелас) вознамерилась совершить скачок к славе и богатству на лондонской сцене, мечтая блестяще воплотить там все самые известные комические роли. И Адам не сомневался, что она сможет это сделать!

На Рождество, когда в Фонтли устраивались большие приемы, спектакли всегда были гвоздем программы. Предпочтение отдавалось «Двенадцатой ночи», и однажды по какому-то величайшему везению дама, выбранная на роль Марии, в одиннадцатом часу была поражена внезапным недугом, поэтому Лидия заняла ее место. Все провозгласили ее прирожденной актрисой. Она согласилась с этой единодушной оценкой, но скромно усомнилась, будет ли удачна в трагических ролях. Комедийные роли были ее сильной стороной, и, хотя это могло повлечь за собой исполнение ролей травести, она была убеждена: что бы ни говорила Шарлотта, Адам не найдет никаких веских возражений против этого. Короче, она была бы очень благодарна ему, если он сойдется поближе с каким-нибудь театральным импресарио, самым, по его мнению, солидным, и даст понять этому магнату, что тому предоставляется редкая возможность воспользоваться услугами молодой актрисы, которая готова взять город приступом и не боится проиграть в сравнении с такими опытными исполнительницами, как миссис Джордан, или мисс Меллон, или мисс Келли. Он с улыбкой узнал, что появление на подмостках мисс Лидии Девериль (или Ловелас) станет для этих дам сигналом к уходу в удручающую безвестность.

Он мог сколько угодно подсмеиваться над наивными планами своей сестры, но они нисколько не прибавили ему душевного спокойствия. Его мучило сознание, что она ломает голову над тем, как обеспечить себя, в то время как ей следовало бы думать о своем выходе в свет, и это оттесняло на задний план собственные беды. Конечно, он нашел время, но не для того, чтобы сойтись с солидным импресарио, а чтобы написать Лидии тактичный ответ, и был занят этим делом, когда лакей пришел в его личный кабинет с визитной карточкой на подносе и запиской, начертанной рукой лорда Оверсли.

– Какой-то джентльмен ожидает вас внизу, милорд. Адам взял карточку и прочел ее, слегка приподняв брови. Эта карточка была гораздо крупнее, чем обычно принято, и имя на ней было написано чрезвычайно вычурным почерком. «Мистер Джонатан Шоли» – гласила надпись. За ней следовал адрес на Рассел-сквер и другой, в Корнхилле. Это показалось весьма странным. Озадаченный, Адам обратился к письму лорда Оверсли. Оно было кратким, всего лишь с просьбой принять «моего хорошего друга, мистера Шоли» и тщательно рассмотреть любое предложение, которое, возможно, сделает ему этот джентльмен.

– Попросите мистера Шоли подняться наверх, – сказал Адам.

Он уловил глубокое неодобрение в окаменевшем лице лакея и в том, как – в высшей степени невыразительно – он ответил;

– Да, милорд.

Не падая духом, но недоумевая, чем вызван визит мистера Шоли, он кивком отпустил лакея и стал ждать развития событий. Было совершенно ясно, что у лорда Оверсли в голове была какая-то идея, как ему помочь, но каким образом неизвестный мистер Шоли может внести в это свою лепту, он совершенно не мог представить.

Через несколько минут лакей вернулся, доложив о мистере Шоли, и в комнату вошел очень крупный, крепкий человек, который остановился на пороге, смерив Адама энергичным взглядом из-под изогнутых бровей. Взгляд был одновременно подозрительным и оценивающим. Адам встретил его довольно спокойно, но без особого восторга – лицо его выражало приветливость и одновременно некоторое высокомерие: какого черта этот человек, судя по виду, торговец, так на него уставился?

Мистер Шоли был человеком средних лет, его могучее тело было облачено в старомодный костюм табачного цвета. В отличие от хозяина, одетого в облегающий сюртук с закругленными фалдами из высокосортного черного материала, узкие панталоны и высокие сапоги, мистер Шоли отдавал предпочтение стилю, в, соответствии с которым многие годы одевались только солидные коммерсанты и, возможно, некоторые сельские сквайры, совсем не стремящиеся блистать в светском обществе. Его сюртук был длинен, на нем были панталоны с чулками и туфли с квадратными носами, украшенные стальными пряжками. Его манжеты были тщательно накрахмалены, а галстук повязан скорее аккуратно, нежели с артистизмом; лишь жилет оживлял общее однообразие одежды широкими чередующимися полосами травянисто-зеленого и золотого цвета. Самый малодушный представитель денди скорее принял бы смерть на костре, чем напялил на себя подобное одеяние, но, бесспорно, оно смотрелось внушительно. Так же, как и бриллиантовая булавка, воткнутая в галстук мистера Шоли, и перстень с изумрудом. Он явно был человеком состоятельным, но своими огромными мускулистыми плечами, короткой толстой шеей и привычкой двигать челюстями, будто пережевывая жвачку собственных мыслей, никого сейчас так сильно не напоминал Адаму, как воинственного быка.

– Мистер Шоли? – проговорил Адам.

– Да, так меня зовут. Джонатан Шоли, не больше и не меньше! Это не значит, что я не смог бы прибавить к нему титул, если бы мне вздумалось это сделать. И стало быть, ни Богу свечка, ни черту кочерга? Нет уж, меня вполне устраивает Джонатан Шоли! И любого вполне устроит, если уж на то пошло, – добавил он глубокомысленно. – И вот что я вам скажу, милорд: в Сити вы днем с огнем не сыщете имени более уважаемого! – Это было произнесено с угрозой и вызовом, но, к счастью для Адама, который не нашелся что ответить, мистер Шоли внезапно продолжил: