Он распознал любезную, пусть и запоздалую попытку сгладить неловкость, и его досада прошла. После некоторого колебания он сказал:

– Мисс Шоли, вы предпочитаете, чтобы я согласился, что это тяжкое испытание – когда тебе показывают чьи-то рисунки, или… или чтобы сказал, совершенно откровенно, что я не думаю, чтобы какие-то два человека когда-нибудь попадали в столь неловкое положение, как это?

– О нет! В такое унизительное! – проговорила она сдавленным голосом. – Я не знала, что… что папа намеревайся сегодня… так быстро!

– И я тоже – в самом деле! Но он это сделал, и было бы глупо с нашей стороны – вы так не считаете? – делать вид, будто мы не понимаем, зачем нас свели вместе. – Он увидел, как она кивнула, и продолжил, не без труда, но очень искренне:

– Я хочу, чтобы вы были открыты со мной. Ваш отец старается заключить брак между нами, но вам это не нравится, не так ли? Вам не нужно бояться сказать мне об этом – понимаю, как вам может это нравиться, если мы едва знакомы? И опасаюсь, что вы вынуждены принимать меня сегодня помимо вашей воли. Поверьте, вам достаточно сказать мне, что это так, и дело не двинется дальше!

Такая откровенность успокоила ее. До этого она стояла к нему спиной, потупившись и глядя на огонь, но теперь обернулась и ответила тихим голосом:

– Меня не заставляли. Папа бы этого не сделал. Я знаю, что так это должно выглядеть, – и он действительно любит распоряжаться, – но он слишком любит меня, чтобы принуждать, и… и слишком добр, хотя иногда может показаться… несколько властным.

Адам улыбнулся:

– Да, доброжелательный деспот – это, возможно, худшая разновидность тирании, потому что ей труднее всего противостоять! Где все совершается с самыми благими намерениями, – и родителем, которому должно оказывать повиновение, – сопротивляться кажется почти чудовищным!

Ее румянец сошел, она даже стала несколько бледной.

– Мне бы очень не хотелось так поступать, но, будь это необходимо, в таком деле, как это, я… я бы воспротивилась. Дело обстоит иначе. Он хочет, чтобы я вышла за вас, милорд, он не заставляет меня.

Его лоб слегка наморщился; он пристально вглядывался в нее, стараясь прочитать по ее лицу.

– Тирания любви? Она покачала головой:

– Нет. Мне было бы тяжело его расстраивать, и я бы не колебалась, если… если бы мои чувства уже принадлежали кому-то или если бы мне не нравилась эта затея. – Это было произнесено спокойно, но с усилием. Она подошла к стулу и села. – Вы просили меня быть открытой с вами, милорд. Я не против. Если вы думаете… если вы чувствуете, что могли бы вынести… – Она умолкла и продолжила после небольшой паузы:

– Я не романтична. Я прекрасно понимаю… обстоятельства и не жду… Вы сами сказали, что мы едва знакомы.

Ему пришлось побороть в себе искушение пойти на попятную и сказать себе, что ее принятие предложенного брака не более хладнокровно, чем его собственное. Он был столь же бледен, как она, и ответил напряженным голосом:

– Мисс Шоли, если вы чувствуете, что можете вынести это, я буду считать, что мне повезло. Я не предложу вам фальшивую монету. Делать торжественные заявления, естественные в таком случае, значило бы оскорбить вас, но вы можете верить, что я искренен, когда говорю вам, что, если вы окажете мне честь и выйдете за меня замуж, я постараюсь сделать вас счастливой.

Она встала:

– Я ею буду! Не думайте об этом! И не хочу, чтобы вы старались… Только чтобы вам было уютно! Надеюсь, я смогу сделать это для вас: я буду стараться изо всех сил. А вы будете говорить мне, чего вы хотите от меня, или делаю ли я что-то такое, что вам не нравится, будете?

Он был удивлен и немного тронут, но сказал, беря ее руку:

– Да, конечно! Когда я выйду из себя или устану от уюта!

Она пристально смотрела секунду, увидела лукавинку в его глазах и внезапно рассмеялась:

– О!.. Нет, я обещаю вам, что не буду злиться! Он поцеловал ее руку, а потом, легонько, ее щеку. Она не отстранилась, но и не выглядела так, будто ей это нравится. И поскольку у него не было желания целовать ее, он отпустил ее руку не с обидой, а с облегчением.

О помолвке объявили почти тотчас же, и день бракосочетания был назначен месяцем позже, на двадцатое апреля. То ли от нетерпения видеть свою дочь возведенной в дворянское достоинство, то ли из страха, что Адам может раздумать, мистер Шоли жаждал закрепить сделку и его с трудом удержали от того, чтобы тут же, не сходя с места, послать объявления в «Газетт» и «Морнинг пост». В порыве малопривлекательной откровенности он сказал, что чем скорее новость будет предана огласке, тем лучше это будет для Адама; однако ему пришлось признать, что это неприлично – объявлять о свадьбе прежде, чем Адам сообщит об этой новости своей семье.

Еще одно препятствие встало на пути мистера Шоли. В разгар составления планов бракосочетания, превосходящего по великолепию все, что было до этого, его остановили, мягко напомнив, что недавняя тяжелая утрата, понесенная его будущим зятем, делала невозможными любые подобные замыслы. Церемония, сказал Адам, должна быть скромной, только с прямыми родственниками и близкими друзьями с обеих сторон, приглашенными участвовать в ней. Это был жестокий удар, который мог привести даже к ссоре, если бы вовремя не вмешалась Дженни, сказавшая с присущей ей прямотой:

– Ну хватит, папа! Это было бы и в самом деле ни на что не похоже!

В разных местах известие было воспринято очень по-разному. Лорд Оверсли сказал, что он чертовски рад это слышать, а леди Оверсли залилась слезами. Уиммеринг, вначале ошарашенный, пришел в себя, поздравил своего патрона и умолял Оставить все финансовые дела в его руках. Подобно миссис Кворли-Бикс, он был вне себя от восторга, единственное, что омрачало его радость, – это решимость Адама довести до конца свое намерение продать дом Линтонов. На доводы, что теперь ему, как никогда, понадобится городской дом, он отвечал, что у него есть намерение снять какие-нибудь более скромные покои, чем особняк на Гросвенор-стрит; на предостережение, что арендованные покои нельзя счесть солидными, он лишь сказал:

– Какая чушь!

Адам сообщил леди Линтон о своей помолвке в письме, воспользовавшись этим событием как предлогом, чтобы не возвращаться в Фонтли. Ему было бы невмоготу столкнуться с неизбежными изумлением, вопросами и, возможно, неодобрением, которыми должны были встретить его заявление; и он знал, что ему не под силу такая задача, как описать словами мистера Шоли. Он мог сообщить, что тот. – богатый коммерсант, с которым лорд Оверсли находится в дружеских отношениях, и леди Линтон не должна была узнать, читая о спокойных манерах Дженни, необыкновенной чуткости и ладной фигуре, что эти беглые фразы не без труда вышли из-под его пера. Он закончил письмо просьбой к матери приехать в Лондон, чтобы познакомиться со своей будущей невесткой, но счел целесообразным отправить с той же почтой короткое и гораздо более откровенное письмо старшей из сестер.

« Шарлотта, я рассчитываю, что ты привезешь маму в Лондон. Объясни ей, как неприлично это будет с ее стороны запаздывать со знаками внимания, – визит вежливости следует нанести. Если она придерживается намерения поселиться в Бате, хотелось бы, чтобы она решила, что из обстановки в Линтон-Хаус она желает получить в собственное пользование, что нельзя устроить в ее отсутствие. Скажи ей это, чтобы она не выкинула один из своих номеров».

Прежде чем до него дошли какие-либо новости из Фонтли, известие о его помолвке было опубликовано, и в его положении произошла внезапная перемена. Люди, которые донимали его, требуя заплатить по счетам, вдруг страстно захотели видеть его своим клиентом. Портные, галантерейщики, ювелиры и каретных дел мастера умоляли оказать им честь, став их постоянным клиентом. И первой в списке стояла фирма Швейцера и Дэвидсона, чьи неоплаченные долги за одежду, поставленную пятому виконту, исчислялись четырехзначной цифрой. Даже старший Друммонд позволил себе победную улыбку, когда объявил своему наследнику: