Помимо салфеток и воспитательных строгостей, Антон имел и другие поводы уклоняться от их обедов.

Однажды, выбежав па кухню, он видел, как бабушка, прихлопнув ладонью муху, не вымыла после этого руки с мылом и продолжала месить тесто для сладкого пирога.

И то, как они моют посуду, ему не нравилось. Мама складывала грязные тарелки, блюдца, ножи в тазик, наполняла его горячей водой, всыпала соды или горчицы, затем специальной мочалкой промывала каждую чашечку и ложечку, а после ополаскивала их еще раз теплой водой и холодной из-под крана. Посуда после этого не оставляла сальной глянцевитости на пальцах.

Дедушка же процедуру мытья посуды проделывал так. Наливал в свою глубокую, из-под супа, тарелку горячей воды, и в ней, уже мутной, ополаскивал стаканы, бабушкину чашку, ложки, вилки. (Стаканы вращал, положив их на бок. Похоже, крутился цилиндр, на котором перебирали лапами дрессированные медведи в цирке. Такими же захватанными, как если бы па них плясали медведи, оставались и стаканы. Антон не раз замечал на поверхности чая или компота, когда его угощали, радужные пятнышки жара. Потом дедушка переливал воду в бабушкину тарелку, а из нее — в полоскательницу. Вытирал посуду белым с красной вышивкой полотенцем. Полоскательницу выносил в уборную, иногда по дороге расплескивая содержимое на пол.

А уж про то, как они стряхивали крошки со стола, и говорить нечего. Мама протирала клеенку влажной тряпочкой. Она доказывала, покрывать стол клеенкой очень удобно. Тем более красивой. У них клеенка была в цветочек. Клеенкой был покрыт и стол бабы Лены.

Баба Таня возражала: на клеенке есть негигиенично. И пользовалась исключительно скатертями. Всегда, кстати, в пятнах, каких-то непривлекательных разводах. А крошки дедушка имел обыкновение сметать птичьим крылом. Настоящим, высохшим птичьим крылом! Он не без гордости заявлял, что пользуется им уже много лет… Тем более ничего хорошего! Подумать только: что это была за птица, где она летала и как можно высушить крыло без того, чтобы оно не начало подгнивать? Какая уж тут гигиена!

Но и это еще не все. Когда садились колоть грецкие орехи, бабушка принималась выковыривать застрявшие в скорлупе кусочки шпилькой. Шпильки всегда во множестве валились па столе. Утром, укладывая волосы, бабушка брала те, что попадались под руку, другие оставались лежать до следующего случая. Вечером, разбирая прическу, выкладывала побывавшие в волосах опять на стол. Ими и извлекала крошки. И пододвигала Антону.

«Ешь!»

А он не знал, как повежливей отказаться.

Суп дымился в тарелках. Рыбный. Не любил он возиться с костями. Черпнул ложкой — в ней какая-то странная, будто лягушачья икра. Вареная икра… Он и красной-то терпеть не мог, кривился, когда мама покупала. Из нее же малечки вылупливаются…

— Ну что ты возишься? — поторопила его бабушка.

Мама бы сказала: «Не тяни кота за хвост!» Все веселей.

— Это икра, да? — скорчив виновато-страдальческую гримасу, которая, он знал, ему удавалась, спросил Антон.

— Нет, это крупа. Декоративная. Для украшения супа, — объяснила бабушка.

Он съел пару ложек,

— А суп из какой рыбы?

— Из трески.

— А почему она так называется? От слова «треск», что ли?

— А почему ты Антоном называешься? — сказала бабушка.

Дедушка поморщился — наверно, кость попала.

— А почему я Антоном называюсь? — спросил Антон.

Дедушка вытер губы салфеткой и заговорил:

— Твое имя происходит от римского «Антоний». Но Антон — русское имя. Мы тебя так назвали в честь моего папы, твоего прадедушки.

— Это ты уже рассказывал, — напомнил ему Антон.

— Старших перебивать некрасиво, — сделала сиу замечание баба Таня.

— Он был врачом, — закончил дедушка, — и умер от тифа в походном госпитале во время первой мировой войны.

— Митюша, не надо об этом за столом, — жалостливо улыбаясь, попросила бабушка.

Дедушка рассеянно на нее посмотрел и продолжал:

— А вообще у меня есть много интересных книг, посвященных истории и происхождению имен и фамилий. И об имени Антон в них тоже написано.

— Давай прямо сейчас посмотрим, — заинтересовался Антон.

— Ты разве не знаешь, что грязными руками нельзя брать книги? — опять нашла повод поучить его бабушка.

Поднялась и вышла за вторым.

Дедушка жевал, глядя в одну точку. Точка находилась где-то над пианино.

— А белка почему белкой называется? — спросил Антон, решив, что пора начинать подготовку к появлению в доме нового жильца.

Дедушка не сразу понял, о чем речь.

— Белка? Какая белка?

Из коридора послышались грохот и звон.

Дедушка прекратил жевать, повернулся к двери. Она распахнулась, с потрескивающей сковородой в руках стремительно вошла баба Таня. Седые волосы и замасленный передник развевались.

— Иди посмотри, что твоя сестра натворила.

Антон выскочил следом за дедушкой.

Посреди коридора стояла голубоватая молочная лужа с неровными краями, валялась пустая кастрюля. Несколько молочных отпечатков подошвы вели в комнату бабы Лены. Возле лужи отпечатки были полные, ближе к двери — истаивали.

Дедушка сходил па кухню за тряпкой и ведром. Кряхтя, опустился на корточки. Лицо и шея, когда он наклонился, побагровели.

Антон подумал: легче всего эту работу выполнить ему. Правда, не хотелось пачкать руки. Все же он предложил:

— Дедушка, давай помогу.

— Спасибо, милый, не надо, — сдавленно отозвался тот, размазывая лужу по половицам.

Из комнаты приковыляла баба Лена.

— Митя, я сама, — пыталась робко настаивать она.

— Сама, сама… — ворчливо вторила ей тоже появившаяся на пороге и с явным неодобрением наблюдавшая за дедушкой баба Таня.

Обед доедали молча. Пили сливовый компот из больших белых кружек с голубыми незабудками. Антон рассчитывал утаить косточку, чтобы расколоть потом и съесть зернышко, но баба Таня его хитрость разгадала, велела все косточки выплюнуть.

— Можно выйти из-за стола? — спросил он.

— А что еще надо сказать? — не разрешил дедушка.

Антон молчал.

— Когда встаешь из-за стола, надо сказать: «Спасибо. Было очень вкусно».

— Было очень вкусно, — повторил Антон.

Дедушка взглянул на него поверх очков, но от нового замечания удержался.

— Ты что сейчас собираешься делать?

— Уроки.

— Когда закончишь — зайди. И мы с тобой потолкуем об именах.

Пятно после лужи в коридоре еще не высохло. Антон поскребся в дверь бабы Лены, тихонечко вошел.

Баба Лена сидела на обычном своем место за столом очень прямо, с каким-то остановившимся выражением лица. В сумраке оно капалось особенно бледным, почти белым.

— Ты что? — спросил Антон. — Ты не расстраивайся…

— Да нет, милый. Я так, задумалась.

— Хочешь, я тебе за молоком сбегаю, — придумал он, как ее утешить.

— У меня еще есть, спасибо.

Свет проникал в комнату через два подслеповатых окна. В проеме между ними — высокое, в папин рост, зеркало. Антон видел в нем себя.

По правую руку от двери — махина комода. Железная кровать бабы Лены — у левой стены. Чуть в стороне от кровати — буфет. как все говорили, орехового дерева, с дверцами в форме арочек. На даче, в лесу, Антон встречал орешник: топкие прутики, из них получаются удобные гибкие удилища… Но то кустарник, а буфет был из дерева. Антон мечтал когда-нибудь увидеть его — с мощным стволом, могучей кроной, где скрывается видимо-невидимо орехов.

Когда бабушка открывала ореховые дверцы-арочки, по комнате разносился сдобный запах. Он из буфета не выветривался, потому что либо мармелад, либо пастилу, либо фруктовый сахар она обязательно припасала для Антона. Держали их в металлической коробке с надписью «Красный мак. Конфеты. Бирюлин и Кº».

«Бирюлин и компания» — вот как это расшифровывалось. Бирюлин и те, кто помогал ему конфеты изготовлять.

Сейчас бабушка попросила придвинуть поближе алюминиевую кастрюлю, которую поверх крышки укутывало полотенце. Так сделано для того, чтобы хлеб дольше не черствел. Правда, по наблюдениям Антона, он зато быстрее плесневел.