Нутетеин сменил во рту жвачку и повел свой рассказ дальше:

— Жить бы людям и дальше так хорошо, да один из них усомнился в справедливости того, что говорят старики. И решил он стать выше всех, важнее всех. Объявит себя главным. Ни с того ни с сего. Кто не хотел ему подчиняться — силой заставлял. И еще сказал тот человек, что женщине место только у домашнего очага, что она существо нечистое. Разгневался тогда на этого человека Наргынэн и решил показать, кто в действительности сильный, кто хозяин в этом мире. Наслал такую неслыханную бурю, что даже сверкали редкие в этих краях молнии. Огромные волны обрушились на низменные места, сметая на своем пути яранги. Люди, оставшиеся в живых, побежали спасаться на высокие горы — Имаклик и Инатлик. Впереди, конечно, мчались мужчины, потому что женщины несли на своих плечах младенцев, да и одежда у них неудобна в движении. Много народу погибло в ту ночь. А те, что спаслись на горах Имаклик и Инатлик, глянули утром — нет кос, кругом простирается вольное море. И в жизни все переменилось. Иными стали охотники, разделенные проливом. Иными стали женщины. От той поры до нас дошли только имена. Вот твое имя, — старик повернулся к Тэгрынэ, — тоже появилось, когда женщины стояли на носу охотничьих байдар и держали в руках гарпун…

Трещали дрова в костре. Легкий ветер уносил искры в море, высвечивая темную воду. Слушатели неохотно освобождались от волшебства легенды, возвращались в реальный мир.

Приближалось начало учебного года, и Маша Тэгрынэ по поручению райкома партии занялась проверкой готовности школ. Дело знакомое, близкое. Она с удовольствием отправилась в командировку по стойбищам и селам Чукотского района.

Первая остановка была в Лукрэне. Село славилось по всему округу тем, что здесь происходило оседание кочевников. Для них строились новые дома.

Маша ехала на тракторных санях, ползших по каменистой и кочковатой тундре со скоростью десять километров в час. А иногда и медленнее.

Поражало обилие грибов. Спутники ее время от времени соскакивали с саней и, обогнав трактор, быстро набирали полный подол крепких, больших грибов.

— Чукотские грибы самые лучшие! — авторитетно заявила заведующая лукрэнским магазином, приезжавшая в районный центр за новыми товарами. — В них нет червей, да и чистить их почти не надо.

Только к вечеру, когда на землю уже опустилась плотная осенняя темнота, вдали показались огни Лукрэна. Директор начальной школы отвел Маше одну из классных комнат, поставил там кровать и тумбочку.

Перед сном Маша прошлась по пустым, гулким классным комнатам и с грустью подумала: «Вот где мое истинное призвание. Не надо было соглашаться на секретарство».

В годы учебы в педагогическом училище она не отличалась бойкостью. Наоборот, слыла тихоней. Но вот стали ремонтировать общежитие. Маша взялась за самое трудное — ездила с ребятами добывать белую глину, месила эту глину, штукатурила стены. Измазанная, посиневшая от холода, она не покидала своего рабочего места, пока не заканчивала дневное задание. Ребята заприметили это, и, когда начался учебный год и состоялось очередное комсомольское собрание, кто-то предложил ее кандидатуру в состав бюро, а на заседании бюро Марию Тэгрынэ единогласно избрали секретарем комсомольской организации педагогического училища.

Не случись тогда этого, готовилась бы она сейчас к первому своему уроку. Через несколько дней вошла бы в такой вот класс и, волнуясь, сказала заветные слова: «Здравствуйте, ребята. Я ваша новая учительница. Зовут меня Мария Ивановна Тэгрынэ…»

Школьное здание в Лукрэне было большим. Впору бы размещать здесь восьмилетку, а не начальную школу.

Утром, позавтракав в колхозной столовой и подивившись здешней дешевизне, Маша пошла к директору школы. Это был молодой парень, выпускник Хабаровского педагогического института. Он уже приготовил для Маши все необходимые документы в отдельной аккуратной папке.

Маша отодвинула папку.

— Почему у вас начальная школа, а не восьмилетка? — спросила она.

Директор даже растерялся.

— Об этом, наверное, надо спросить районный отдел народного образования.

— А мне интересно ваше мнение. У вас помещения хватит на то, чтобы учить здесь всех детей Лукрэна и окрестной тундры? — домогалась Маша.

— Помещения достаточно, но кадры…

— Сейчас учителей хватает, — твердо заявила Маша. — Значит, все дело в желании. Почему вы сами не поставили вопрос перед районом?

Директор только пожал плечами.

Поначалу он понравился Маше — одет в модный костюм, в белую рубашку, носит галстук, предупредителен, не лебезит перед районным начальством. Теперь он стал ей безразличен. Маша взялась за аккуратную папку. Погрузилась в учебные планы, в расписания занятий.

Перелистав расписания, она подняла голову, спросила:

— Почему нет уроков родного языка?

— Мы сняли их, — спокойно ответил директор.

— Как это сняли? — удивилась Маша.

— Преподавателя нет…

Все остальное в лукрэнской школе было вроде в порядке: классные помещения отремонтированы, оснащены всем необходимым, расписания составлены, дети привезены в интернат. И все же что-то не понравилось здесь Маше. С таким настроением ей не хотелось уезжать, и она зашла в сельский Совет.

Председатель сельсовета Вуквун внимательно выслушал Машу, помолчал и как-то грустно произнес:

— Может, так и должно быть?

— Как? — встрепенулась Маша.

— Ведь дело-то идет к тому, что рано или поздно все народы на земле смешаются.

— Что значит смешаются? — не поняла Маша.

— Пойдем со мной, — позвал Вуквун.

Они направились к большому, самому красивому в селе зданию. Здесь размещалось учреждение, которое на Севере называется несколько страшновато — «Деткомбинат».

В красивом доме жили ребятишки из тундры, дети русских служащих, дети охотников. Все они были резвые, шумные и как на подбор здоровые, упитанные.

Заведующая комбинатом выдала Вуквуну и Маше халаты, повела по группам. Они побывали в малышовой группе, в средней и в старшей, где ребятишки уже начинали читать и писать. На улицу вышли оглушенные детским гомоном, со звоном в голове.

Председатель сельского Совета спросил:

— Ну как?.. Слышали здесь хоть одно чукотское слово?

Только теперь до Маши дошло, что все ребята, даже самые маленькие, лопотали по-русски.

— Приехал как-то сюда из тундры мой старый друг Мэк, — продолжал Вуквун, — навестить внучку, которую год не видел. Является потом ко мне и плачет — оказывается, внучка его не понимает. Пришлось через переводчика с ней говорить. Деду с внучкой — через переводчика! Вот тогда и перевернулось у меня тут, — Вуквун показал себе на грудь, — и тут. — Он поднял руку к голове. — Подумалось мне: может быть, торопимся мы с этим смешением? Пусть бы все языки расцветали.

— Так и должно быть! — горячо поддержала его Маша. — В этом суть ленинской национальной политики!

— Я знаю, — откликнулся Вуквун. — И все другие это знают. А все-таки иногда слышишь: «Зачем учить родной язык? Его и без школы ребята узнают. Лишняя морока, лишние расходы на отдельного учителя».

— Тогда для чего создавали письменность? — в свою очередь, спросила Маша. — Ведь даже в ту пору, когда наша страна жила совсем бедно, издавались учебники на языках народов Севера. И преподавателей готовили — никому не приходило в голову, что это дорого.

— Что ты меня агитируешь? — рассердился Вуквун. — В районо агитируй…

По возвращении из командировки Маше пришлось выдержать несколько нелегких разговоров — и с заведующим районо и с председателем райисполкома. В командировке она пробыла только десять дней, и почти столько же жалоб поступило на нее.

Секретарь райкома Маршалов сухо сказал:

— Разберемся на бюро. Кстати, и Вуквуна вызвали…

До бюро оставалось еще дня два. За это время Маша успела узнать, по какому случаю вызван Вуквун.

Под обрывом, где из-под скального основания выходит галечный лукрэнский берег, стоят вельботы и лежат на высоких подставках байдары. В бурю они укрываются в небольшой лагуне, а в горячие дни летнего зверобойного промысла их даже не вытаскивают на берег — круглые сутки на плаву.