Вечером стали собираться родственники и знакомые. Пришли тетка Вера и дядя Василий Евстафьевич с дочерьми. И тетка Елизавета, и Петухов, а также соседи по коммунальной квартире. У всех на лицах было недоумение. Нельзя было понять, что случилось: хозяин исчез - попал под трамвай, а может быть, просто бросил жену и, ничего никому не сказав, уехал в другой город.

- Зина, ты бы вскипятила чаю, - сказала Ольга.

И вот Зина подошла к подоконнику, и Петр Иванович почувствовал, замирая сердцем, как ее рука подняла его и понесла на кухню. Она подставила его под кран и сняла с него что-то, словно обнажила его, и он почувствовал, как вода из крана побежала в него, и чувство это было ни на что не похоже, ни на одно из знакомых ему чувств. Ему показалось вдруг, что падает, несется по камням стремительная горная река, она несется через него, кидая его, и он сам становится рекой, и какое-то чувство, даже радостное, приятное, чувство полного удовлетворения, наполняло все его существо.

Потом она поставила его на столик и включила штепсель. И опять новое, неведомое ощущение удивило Петра Ивановича, ему казалось, что он стал печкой, и, нагреваясь, он забыл на минуту все: и то, что он стоит на кухне, и что через несколько минут вода закипит, и придет жена, и понесет его на стол к гостям.

Вода закипела в нем, но Зина в это время разговаривала с гостями и забыла о нем. И опять Петру Ивановичу почудилось, что это река, падающая с гор, и что он русло, и река бьется, кипит, несется в нем.

За столом тихо. Шепчутся старушки, многозначительно и даже язвительно посматривая на Зину. И Петр Иванович старался подслушать их шепот, хотя ему и так было известно, что они не верят, не верят, что он исчез, и, вероятно, думают, что он бросил Зину и переехал на другую квартиру.

Зина подняла Петра Ивановича, наклонила его носом вниз и стала разливать чай. И Петру Ивановичу было неприятно, что у него бежит из носа, хотя он и знал, что это кипяток, а не что другое.

Вдруг Зина отошла от стола и повернулась к гостям спиной. Плечи ее стали вздрагивать, и она заплакала тихо-тихо, словно забыв, что сидели гости.

И гости стали говорить всякие утешающие и неуместные слова: "ты молода", и "с кем не случается", и "потом он, вероятно, вернется к тебе, первая жена всегда слаще".

Слова эти, глупые, досадные, злые, вывели его из терпения. И как они только могли подумать, что он может так поступить - бросить жену, никому ничего не сказав, и скрыться. Он не мог выдержать этого и крикнул:

- Я здесь! Здесь, на столе. Возле вас.

Но голос его был по-прежнему не слышен. И он начал дрожать от ярости, смотря на все эти рты, носы и руки. А они бесцеремонно хватали его и подносили к своим чашкам, наклоняя его носом, и жадно пили чай, заедая печеньем. А Зина плакала у окна, стоя к ним спиной, и вздрагивала, словно ей было холодно.

- А чайник-то гудит, - сказала тетка Вера.

- С чего это? Да, верно, поет, как самовар, - сказал дядя Василий Евстафьевич.

- Дай-ка его сюда, я налью себе еще чайку, - сказала тетка Вера.

И когда она подняла Петра Ивановича и наклонила, ручка от неосторожности вырвалась у нее, и Петр Иванович упал с грохотом на пол, успев ошпарить колени тетке Вере, и дяде Василию Евстафьевичу, и даже дочерям. И Петр Иванович подумал с радостью: "Вот вам! Вот! Значит, и я могу что-то сделать, я не пассивный предмет, как мне казалось сначала".

Выпив чаю, гости ушли. И позже всех ушел Петухов, который по обыкновению молчал. И с ним ушла Ольга. И Петр Иванович подумал, что он, пожалуй, порядочный человек, этот Петухов, и будет хорошим мужем для Ольги.

Зина стала убирать со стола, подняла Петра Ивановича и поставила его на подоконник.

Падал дождь, и река словно ожила, покрывшись пузырями. Деревья вытянули ветви, выпрямились. Нищий протянул руку, и дождь, мелкий, падал ему в ладонь. И Петр Иванович понял, что нищему приятно чувствовать в ладони лето, он как бы этой своей протянутой рукой соприкасался со всей природой.

Потом нищий запел. Слепой пел, радуясь, и это было странно, он пел зрячую песню, он пел, как только поют зрячие, - весело, радостно, словно у него открылись глаза и он увидел деревья, пузыри, дома, словно дождь сделал чудо.

Петр Иванович подумал: "И лето, и летние леса, деревья, ручьи, тропинки, птицы, и все, что за городом, и даже все, что в комнате, жена все, все умерло для меня. Но и раньше, - думал он, - я устроил свою жизнь так, что и лес, и небо, и девушки, которых я встречал, задумчивые девушки, все было как бы не для меня. Но я мог ходить, я мог трогать, а теперь я только чайник возле жены, чайник и забава для гостей. Как это досадно".

Дни и ночи шли бессонные. Петр Иванович не умел спать. Он видел, как спала жена, одинокая, на широкой кровати, как она стонала и шептала ночным шепотом: "Петя, ну милый, ну подвинься, ну поцелуй меня". И в эти минуты Петру Ивановичу хотелось плакать.

Однажды Зина пришла с Петуховым. У Петухова было странное, возбужденное лицо, и он все говорил:

- Зина Никлавна.

- А? Что? - рассеянно спрашивала Зина.

- Зина Никлавна, - говорил Петухов.

И Петр Иванович обратил внимание на его глаза, лихорадочные и нежные, и на то, как он смотрел на Зину.

- Зина Никлавна, какая вы!

- А? Что? - рассеянно спрашивала Зина.

- Какая вы! Ну, словом...

И Петру Ивановичу было даже смешно: ну и дурак. Уж не влюбился ли он? Какой дурак. Еще вчера ухаживал за Ольгой.

И каждый день стал приходить Петухов. Иногда он приносил цветы. И все говорил:

- Зина Никлавна, какая вы.

- Какая? - спрашивала Зина.

- Ну, такая. Вы сами знаете, какая.

- Ах, оставьте.

Но однажды Петухов пришел в новом костюме, торжественный и без цветов.

- Зина Никлавна, - сказал он. - Я хочу вам сказать несколько слов.

- Ну?

- Видите ли. Ну, вы сами понимаете: у вас комната двадцать метров и кухня - и у меня комната тридцать метров и телефон. Мы можем выменять отдельную квартирку, конечно с приплатой. У вас шкаф - и у меня шкаф. Но я думаю, что нам надо будет мебель свою продать и поискать красного дерева.

И Петр Иванович, который стоял на подоконнике и слышал все это, чуть не умер со смеху: "Ну и дурак, боже мой, какой дурак. И как он смешно объясняется в любви: "У меня шкаф - и у вас шкаф".

Но они не слышали его смеха.

Зина сказала:

- Как вам не стыдно, Петухов. Ведь у меня же каких-нибудь шесть дней тому назад умер муж. Вы же сами должны понимать.

- Что вы сказали? - спросил Петухов.

- У меня шесть дней тому назад умер муж.

- Как это он умер? - усмехнулся Петухов. - И как это мы не видели, как он умер? И где, спрашивается, его могилка? Уж очень незаметно он умер.

- Вы же сами знаете, не говорите... Замолчите. Прошу вас.

- Нет. Я не могу замолчать. Вчера я его видел, вашего покойника.

Тут Петр Иванович прислушался, удивленный и даже испуганный.

- Вчера я его видел, вашего покойника, в трамвае номер семь, возле Сенной, и с бабой. Да, с бабой. И он даже мне подмигнул, ваш покойничек. Адреса, правда, не сказал, хотя я его и спросил. А баба, что была с ним, спрашивала про вас, очень ли вы расстраивались. Так что не расстраивайтесь, Зина Никлавна. Вот что я вам хотел сказать. Не надо расстраиваться.

Зина упала в кресло и заплакала. А Петр Иванович, бессильный, на подоконнике закричал:

- Он врет! Он врет! Я здесь! Я здесь!

Но, разумеется, его никто не слушал, потому что его не было слышно.

Дальше все произошло как в страшном сне. Петухов принес свои вещи, самые необходимые. И Зина смотрела на это, словно так и должно быть. Потом Петухов стал бриться и, подняв Петра Ивановича, унес его на кухню и сам потом включил штепсель, чтобы вскипятить воды. И Петр Иванович смотрел с подоконника, как он брил свое длинное глупое лицо.

Вечером Петухов обнял Зину. И она обняла его. И Петухов начал целовать ее мелкими поцелуями и трогать, словно желая показать, что она, Зина, принадлежит ему, что он здесь хозяин.