Бегали стражники вдоль остановившейся колонны. Молча, понуро стояли рабы. А Диомед все корчился на земле от кашля. Горгий опустился рядом на колени, приподнял пылающую голову матроса.

Рана у Тордула стала заживать. В руднике он теперь не работал: сидел наверху, подсчитывал да на дощечках записывал, сколько ящиков руды выдает в день двадцать девятая толпа. Чистая была у него работа. И стражники не задирали Тордула: кому охота навлекать на себя гнев блистательного Индибила?

Не знали они, стражники, почему начальник рудников отличал перед другими этого строптивого раба. Да и не полагалось им знать.

А было вот как.

Не отказался Тордул от своего слова - решил разделить судьбу с товарищами - и был вместе с ними отправлен на рудники. Измученные, связанные попарно, тащились неудачливые мятежники по горным дорогам, по ущельям, мимо курившихся шахт. Тордула мучила рана, томила жажда, он заметно ослабел и еле волочил опухшие ноги. Ретобон, рябой и долговязый, поддерживал друга, но и у Ретобона силы были на исходе.

На шестой или седьмой день пути сумрачная колонна миновала ущелье, в котором дымила горнами плавильня, и, медленно одолев подъем, по накатанной повозками дороге вышла к желто-серой скалистой горе. Стояла эта гора особняком, была невысока и лишена растительности - по крайней мере склон ее, открытый взглядам, выглядел голо и как-то безрадостно.

По колонне пополз тревожный слух: будто именно в этой горе находится таинственный рудник голубого серебра. В голове колонны произошла заминка. Конные стражники поскакали туда, раздались проклятия, глухие удары, стоны. Колонна поползла дальше и вскоре уперлась в подножие скалы, где зияло отверстие локтя в два высотой. Туда-то и начали спешившиеся стражники загонять одного за другим своих узников. Тех, кто упирался, заталкивали силой. С гоготом, с бранью били несчастных древками копий куда ни попадя.

Подошла очередь Тордула и Ретобона. Тордул, смертельно бледный, поднял голову - в последний раз взглянуть на голубое небо…

- Этот, что ли? - донеслось до его слуха. - Эй ты, носатый, как зовут? Тебе говорю!

Тупой конец копья уперся Тордулу в грудь. Отшатнувшись, Тордул уставился на пожилого стражника с нечесаной бородой и подслеповатыми свирепыми глазками.

- Спятил, что ли? Как звать тебя, спрашиваю!

- Тордул его зовут, - ответил за друга Ретобон.

- Он самый, - подтвердил другой стражник, вглядываясь в Тордула. - Его и показал нам гремящий, когда из Тартесса выходили.

- Не перепутать бы, - буркнул пожилой. - Все они вроде на одну морду стали… Чего глаза выкатил? - заорал он на Тордула. - Отойди в сторону!

Второй стражник рассек ножом веревку, связывавшую друзей, и оттолкнул Тордула. Тот, охнув, упал. Ретобон шагнул было к нему, но тут накинулись стражники, пинками и толчками швырнули Ретобона к зиявшему чернотой лазу, подтолкнули древком копья. На миг оглянулся долговязый, перед тем как поглотила его гора, на миг скрестился его недоуменный взгляд с растерянным взглядом Тордула…

А спустя час Тордула доставили в домик у речки, в котором жил начальник всех рудников. Пожилой стражник вытащил из-за пазухи свернутый в трубку пергамент, почтительно вручил его Индибилу. Морщась от запаха, подрыгивая коротенькой ножкой, начальник прочел пергамент. Взмахом руки отпустил стражу, с интересом посмотрел на Тордула.

- Сядь, - сказал он затем. - Выпей вина, подкрепи свои силы.

Тордул покачал головой. Глаза его блуждали, он с трудом сдерживал икоту.

- Полагаю, - продолжал Индибил, разглаживая на столе пергамент, - что с тебя достаточно того, что ты видел. Если хочешь, я немедленно отправлю тебя домой… к твоему родителю.

- Нет, - прохрипел Тордул.

- Не упрямься, подумай как следует. Твои сообщники никогда уже не вернутся, и ты можешь…

- Отправь меня к ним.

Тордул еле шевелил языком. Невыносимо болело раненое плечо.

Индибил иронически усмехнулся.

- К ним я тебя не отправлю. Мне пока что дорога своя голова. - Он еще раз прочел пергамент, постучал по нему твердым ногтем. - Но раз ты упорствуешь - пойдешь на медные рудники. А теперь выпей вина и поешь.

Не погнушался, сам поднес Тордулу чашу. Строптивец оттолкнул чашу, вино выплеснулось на пергамент, на сандалии Индибила. Начальник рудников побагровел, страшным взглядом посмотрел на Тордула. Приоткрыл дверь, вполголоса отдал стражникам короткое распоряжение.

«Вот и все, - устало подумал Тордул. - Сейчас схватят… накинут петлю на шею, удавят…»

Вошел человек мрачного вида, с длинными волосатыми ручищами. Однако не палачом оказался он, а лекарем. Быстро, умело размотал одеревеневшие от крови и грязи тряпки на тордуловом плече, промыл рану кисло пахнущим настоем, наложил повязку. Тордул но сопротивлялся. Сидел на скамье, понурившись, безразличный ко всему.

Перед тем как кликнуть стражу и отправить Тордула в двадцать девятую толпу, Индибил промолвил сухо:

- Запомни: как только пожелаешь, ты будешь доставлен к своему родителю.

Прошло полмесяца или немногим больше, и Тордул второй раз предстал перед начальником рудников. Это было в тот день, когда прибрел он утром к чужому котлу, встретил Горгия и сцепился со стражниками.

Как и в первый раз, Индибил предложил беспокойному рабу еду и питье. Тордул поколебался немного. Потом решительно придвинул к себе блюдо с мясом, налил в чашу вина до краев, жадно выпил. Был он очень голоден, это верно. Но не от голода набросился на еду. Задуманное дело требовало свежих сил. Так говорил он самому себе, утверждаясь в этой мысли.

Блистательный Индибил полулежал в кресле, с насмешливой улыбочкой поглядывал на бурно насыщавшегося Тордула.

- Ну как? - спросил. - Еще не хочешь домой?

Тордул взглянул исподлобья, вытер ладонью жирные губы.

- Не засоряй моего слуха ненужными вопросами, - сказал он резко.

Побагровел Индибил, дрыгнул ножкой, однако и на этот раз стерпел неслыханную дерзость.

- Послушай, - сказал Тордул как ни в чем не бывало. - С больной рукой мне трудно управляться с кайлом. Переведи на другую работу.

Охотнее всего Индибил перевел бы этого наглеца туда, откуда никто не выходил, - на рудник голубого серебра.

- Хорошо, - процедил он сквозь зубы. - А теперь если ты насытился, то отправляйся в свою вонючую толпу.

Велел, чтобы посадили Тордула на чистую работу - подсчитывать ящики с рудой.

Иногда Горгий работал наверху - таскал ящики для подсчета. Тордул приветливо ему улыбался, усаживал рядом, заводил разговоры про целебную мазь - из чего, мол, ее делают, да всякий раз совал греку то пол-лепешки, то кусок сыру. Стражник хмурился, гнал Горгия работать, но словесно, без пинков и зуботычин.

А потом Тордул перевелся в ту пещеру, где жили Горгий с Диомедом. Все ему удавалось, счастливчику этакому. Ну, может, и не совсем счастливчик, как-никак тоже в неволе, но чистая работа и сытный харч - тут все равно что счастье.

Однажды после работы притащил Тордул целого жареного кролика.

- Где ты добываешь такую еду? - удивился Горгий.

Тордул не ответил, только рукой махнул.

Пока греки с жадностью обгладывали хрусткие кости, он приглядывался к рисункам на стене.

- Кто рисовал?

- Он. - Горгий кивнул на Диомеда. - Не узнаешь? Ваш царь Аргантоний.

Тордул засмеялся, покачал головой: ну и ну!

- А это кто?

- Павлидий, чтоб собаки его кишки по базарной площади растаскали, - с полным ртом ответил Диомед.

Тордул помолчал, потом сказал:

- Слыхали? Того раба, что третьего дня бежал, поймали у реки. Жажда, видно, замучила его, спустился к реке, а там кругом засады. С полдюжины стражников, говорят, он положил на месте, прежде чем его скрутили.

- Что ж с ним теперь будет? - с печалью спросил Горгий.

- Изведает высшее счастье, - Тордул усмехнулся, - будет добывать для царя Аргантония голубое серебро… пока не издохнет.