И еще одно скажу. Очень не нравятся мне руководители–чужеспинники. Которые любят от ответственности прятаться. Чуть что: «Надо с народом посоветоваться». За что большинство — за то и они. Не разбираясь: а может, большинство и ошиблось. Фальшивая это демократия… Нет, уж если тебя партия поставила руководить, то не юли, знай, что раз тебе многое доверено, то и спрос большой. Кто–то должен стоять у руля. Это даже в самой нехитрой работе необходимо. Если два человека хотят поднять бревно, один обязательно должен сказать: «Взяли!»… Так и в больших делах.

— И много таких дел у тебя сейчас?

— Сейчас? Да ты только вдумайся, сколько задач поставил передо мной Пленум! И знаешь, что мне особенно нравится? Ленинский революционный расчет строительства коммунизма. Новый этап революции. Спокойной жизни для меня сейчас не будет…

Я думаю о нашем разговоре с Балуевым. И мне пред–ставляются тысячи ровесников Балуева, людей его биографии и его убеждений. Я вижу, как они, склонившись над газетами, еще и еще раз перечитывают решения Пленума, записывают в блокнот свои мысли. И среди них обязательно та, которую так верно сформулировал Балуев: революция продолжается!

Люди эти думают о своем месте на новом этапе великого движения народа по пути построения коммунизма.

1965 г.

Мне бы хотелось в этой статье заставить зазвучать современно и свежо одно словосочетание, которое многим, возможно, покажется сегодня старомодным, устаревшим. Я имею в виду «хороший тон». В дни юности наших отцов это словосочетание было в постоянном обиходе и не заключало в себе иронического или даже шутливого оттенка…

Нужен ли хороший тон нашему сегодняшнему советскому демократическому обществу, которое в социальном отношении не имеет, разумеется, ничего общего с тем, старым? По этому поводу мне и хочется высказать несколько соображений.

Время от времени возникает схоластический спор: надо ли воспитывать у молодых «автоматизм вежливости»? Не породит ли этот автоматизм лицемерия? Что лучше: чистосердечная фамильярность, «искренняя» невоспитанность или «автоматическая вежливость», за которой, возможно, ничего не скрывается? Лично я не вижу ничего дурного в том, что мужчина, например, «автоматически» уступает женщине место в автобусе или метро. Подобный автоматизм, несомненно, не унижает человеческого достоинства. Вовсе не обязательно, чтобы любое элементарное действие (скажем, попытка поднять с пола то, что уронил твой сосед) было результатом сложных душевных движений.

При этом, конечно, никогда не следует забывать истину, высказанную еще Яном Амосом Коменским: «Под именем нравственности мы разумеем не только внешние приличия, но всю внутреннюю основу побуждений».

Возможно, не все со мной согласятся, но мне кажется, что «внутренней основы побуждений» сейчас у нас все же больше, чем «впешнпх приличий». Разве редко встречаются хорошие, душевно чистые юноши и девушки (а часто и люди старшего поколения), которые элементарно не умеют себя вести?

В последние годы появилось немало статей и даже книг в защиту чистоты русского языка: в первую очередь память подсказывает, разумеется, отличные выступления Корнея Ивановича Чуковского. Не стоит ли столь же методически и темпераментно бороться и за чистоту наших нравов? Ведь эта борьба входит в более широкий фронт борьбы за торжество коммунистической нравственности.

Я сейчас не случайно заменил слова «хороший тон» более емким и энергичным определением: нравы. Поведение человека в обществе: на улице и в семье, на работе и в театре, с незнакомыми людьми и с любимыми друзьями — и создает картину или картины нравов времени. Может быть, стоит в «Литературной газете» время от времени публиковать статьи под рубрикой, которую сейчас назову условно «Жизнь и нравы»?

Не говорю уже о том, что несомненно нужны популярно написанные, издаваемые массовыми тиражами книги, посвященные этим вопросам. В других социалистических странах, например, в Чехословакии, подобная литература разнообразна и обширна. У нас же крайне мало книг, рассказывающих молодому читателю, как нужно себя вести в метро, в гостях, на работе и т. д.

Не учат этому и в наших школах. А не стоит ли начинать даже с детских садов: ведь ученые сегодня утверждают, что человеческая личность, весь ее эмоциональный мир и навыки, формируется особенно устойчиво в возрасте трех–пяти лет.

Позволю себе употребить еще одно старомодное слово: этикет. Мы часто, иногда даже без надобности, повторяем известную чеховскую мысль о том, что в человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда…

На улицах наших городов, в театрах, на стадионах трудно не заметить, что люди стали гораздо лучше одеваться: изящно, современно и со вкусом. Вокруг вас немало умных, красивых лиц. И в то же время вас толкнут, почти ударят, не извинившись, оттиснут локтем девушку, не уступят дорогу ребенку…

Я сейчас веду речь не о хулиганах. Не сомневаюсь, что после недавних решений партии и правительства воздух наших городов и сел станет намного чище. Но нам надо решительно избавляться и от «простой» грубости нравов. И тут уже нужны не законодательные акты, а кропотливая, умная и энергичная воспитательная работа. Работа, к которой будут привлечены все наши организации, вся наша общественность.

Само собой разумеется, что правила хорошего тона невозможно прививать столь же решительно и эффективно, как внедряет ОРУД правила безопасности движения. Но, может быть, имеет смысл поискать какие–то действенные, в том числе наглядные формы воспитания хорошего тона, высокой коммунистической нравственности? Почему бы не разработать своеобразные памятки, составленные умно, тактично, которые бы напоминали молодежи и всерьез, и в шутку (чем больше юмора, тем лучше), как надо себя вести. Такие памятки могли бы появиться в парках и электричках, в школах и кинотеатрах…

Я не берусь разрабатывать систему мероприятий по воспитанию хорошего тона, но если хотя бы одно из моих предложений сослужит добрую службу в улучшении наших нравов — цель моя будет достигнута.

1966 г.

Кто они, какие они, солдаты Советской Армии нынешнего года — года пятидесятилетия Великой Октябрьской социалистической революции? Это им нынче вверяет Отчизна мужественную охрану страны, всего того, что обрел советский народ своим титаническим трудовым подвигом; всего того, что так героически отстоял в битвах с врагами, навечно озарив бессмертной славой свои Вооруженные Силы; всего того, что гений нашей ленинской партии дал миру; всего того, что достиг наш народ, и самую жизнь народа. И нет более священного долга, чем этот долг советских солдат!

Прошлой осенью я видел, как торжественно, с оркестром встречали воины прославленного гвардейского соединения новое пополнение — тех, кто не был еще ни гвардейцем и даже пока солдатом. Это были просто юноши, и каждый из них обладал особенностями присущих только ему черт характера, привычек, взглядов, устремлений. Все они были разные, и каждый обладал сложным сочетанием человеческих качеств.

Я видел, как генерал, обходя строй нового пополнения, пытливо, жадно, пристально вглядывался в лицо каждого. Я знал этого генерала на фронте, когда он не был еще генералом и был в возрасте тех, в глаза которых сейчас вглядывался столь пытливо. Он получил звание Герэя Советского Союза, совершив дерзновенный рейд по тылам врага, командуя дивизионом. После войны окончил две военные академии, что тоже, думается, подвиг. Я смотрел в лицо генерала: никогда не видел я его столь вдохновенным и озабоченным. Вечером поделился с генералом своими наблюдениями. А он сказал:

— Когда мы получаем новую сложную технику, мы заранее знаем, сколько понадобится времени, чтобы воины в совершенстве овладели ею и были способны к овладению еще более сложной техникой. Но когда приходит новое пополнение, я думаю не только о том, как оно овладеет этой боевой техникой. С каждым годом в армию приходят люди, все более сильные в своей подготовленности, и я думаю о том, чтобы каждый из них стал лучше, чем он есть, вобрал в себя то, чем мы были сильны, и приплюсовал к этой силе то, что составляет истинную сущность сегодняшнего нашего солдата.