Увы, концерт оказался достойным зала. Конферансье, похожий на разбитного мелкого кооператора, громогласно представился: "Лауреат всесоюзных конкурсов Виталий Козий... Не слышу аплодисментов!" Аплодисменты он выжимал из зала внаглую, не применяя даже бородатых эстрадных шуток, а просто канюча: "Ну, как вам понравилась эта песня? Не слышу! А ну-ка, похлопали дружнее! А почему эта половина зала так плохо аплодирует? А ну, посоревнуемся!.." Гвоздем программы, очевидно, считался ансамбль затрапезно одетых и не слишком мастеровитых молодцев, кои горланили, рвя струны, песни из популярного телерепертуара, почему-то в основном посвященные флоре: "белые розы", "розовые розы", "лилии" и т.п. Пели много и оглушительно, заслоняемые скачущими перед сценой, впавшими в раж зрителями, когда же вразвалочку уходили отдохнуть, помост ненадолго занимали скверно подготовленные мимы - сотая бледная перепечатка Марселя Марсо. Никому не известный графоман, представленный, как "писатель-сатирик", читал монолог, не менее злобный, чем у нынешних корифеев, но куда более косноязычный и пошлый. Прыгали недокормленные девочки в сапогах и купальниках, знаменуя эротическое раскрепощение. "Вторая слева хорошенькая", сказала Арина, сочувствующая всему жалкому и убогому. Я хотел было уйти после халтурного шаржа на брейкданс - кривлявшийся в нем с молоденькой партнершей мужик, бывший хирург, бабник самого грязного толка, был мне слегка знаком. Но конферансье, наконец, объявил аукцион, и Арина решила потерпеть.

Надо отдать справедливость ее вкусу: как только выяснилось, что предметом продажи являются полосатые "семейные" трусы и что надевший их напоказ жирный музыкант собирается при всех оголиться, дабы вручить трусы аукционисту, - Ариша рывком встала и, натянутая, словно тетива, пошла вдоль ряда, отдавливая ноги малолеткам и не слушая их ругани. С большим облегчением я тронулся следом.

Выяснилось, далеко не все пришедшие наслаждались концертом. В фойе первого этажа работали два "видика": один показывал очередную тошнотворную историю о разложившихся мертвецах, бегающих за визгливыми блондинками, другой крутил столь же тривиальную "клубничку", посвященную квартирным похождениям молодого смазливого не то электрика, не то сантехника.

Публика тыкала и отпускала сальные реплики. В одном углу, конечно же, назревал конфликт: кто-то кого-то "обидел", и вот уже девочки держали за руки пятнадцатилетнего двухметрового бугая с кровью на щеке и безумными глазами, хрипевшего: "Всех порежу, козлы!.."

Мы вышли на воздух, и сразу стало легче. Огни фар весело мчались вокруг темной площади, влажной после недавнего дождя; из-под склонов, покрытых садами, через ступени крыш доносилось свежее дыхание моря. Этажи огромной гостиницы напротив сверкали окнами, на балконах слышались говор и женский смех.

- Зайдем в бар? - предложила Арина, безошибочно ловя мое состояние. Мне действительно нестерпимо хотелось выпить, и мы повернули к гостинице.

Для швейцара, бывшего моряка, моя офицерская форма служила пропуском; растолкав все тех же малолеток, тщетно рвавшихся к спиртному, он взял под козырек, и мы с Ариной прошли в храм наслаждения.

Рысьими глазами окинув бар, милая моя сразу обрела за угловым столиком своего приятеля, физика-теоретика Бориса Алцыбеева. Арина о нем не раз вспоминала, и с такими похвалами его талантам, что я чуть ли не ревновал. Право, когда мужчина влюблен, ему хочется, чтобы возлюбленная замечала только его достоинства, - эгоистично, глупо, но факт. Борис тоже был не местный и также работал в экспедиции, но, разумеется, не археологической. Вместе с коллегами - москвичами, ленинградцами - он исследовал некую физическую аномалию, недавно возникшую у наших берегов. Подробностей я не знал, но похоже было, что само пространство повело себя необычным образом, и элементарные частицы вместо того, чтобы проделывать свои от Бога предписанные пути, обрывали бег и проваливались в никуда, а затем ниоткуда выныривали...

Борис тоже издали заметил Арину - она у меня эффектная, хорошего роста, с выгоревшей добела непокорной гривой при медном загаре... Физик привстал, махая рукой - был он уже изрядно хмелен. Коренастый, с изрядной седеющей бородой и сухим скуластым лицом, Алпыбеев совсем напоминал бы своих воинственных татарских предков, если бы не смешные круглые очки.

Нас познакомили. С Борисом сидел его товарищ Филипп, лысеющий и худосочный, кажется, инженер, ответственный за приборы, - почти что без речей, ворочать языком ему уже было трудно. Алцыбеев, не тратя времени, выдернул чуть ли не из-под кого-то стулья для меня с Ариной, затем распихал очередь у стойки и "в добавление к заказу" взял еще бутылку коньяка. Мне понравилась его ордынская решительность, а после вторых ста граммов стал симпатичен даже упившийся до святости Филипп.

- Что делается с нашим пространством. Бор? - спросила Ариша, закурив и подперев щеку кулачком. Расширенными неподвижными зрачками глядела она на ритмично мерцавшую электросвечу - такие стояли на каждом столике, имитируя старинный уют. - Может быть, это конец? Совсем конец?

- Конец, - неожиданно четко сказал Филипп. Борис отмахнулся от него и ответил:

- Черт его знает, ребята... Вроде бы, с антропогенной деятельностью это не связано. Не может быть связано. Мы еще не такие сильные...

- Борис, ты не прав! - сказал Филипп, лукаво улыбаясь и грозя пальцем, но, получив от друга предложение заткнуться, сразу сник и принялся развозить по столу коньячную лужу.

- Мы-то, наверное, и не такие, но... Может быть, зло, которое мы творим, вызывает ответ? И начинает сбываться кара? - настойчиво спрашивала. Арина.

- Ну что за разговор, девочка... Ответ, кара - чьи?!

- Не знаю. Бога, Вселенной... Сколько катастроф за последние годы! Землетрясения, эпидемии, междоусобицы... все сошло с ума - атомные реакторы, самолеты, подводные лодки! Нет, серьезно, ты не видишь связи?

- Честно говоря, не вижу. - Борис помотал головой. - Я материалист, милая, и если бы даже допускал существование Бога, то был бы уверен, что Он действует через законы природы, но никак не иначе. Доказательств другого - нет...

- Кроме того, - сказал я, - сейчас вовсе не время самых больших преступлений. Если уж Бог не наказал нас, когда мы строили Освенцимы и Карлаги, если Он терпел Николая Ежова или Генриха Гиммлера, то теперь Ему, можно сказать, жаловаться особенно не на что.

- Ой ли? - сказала Арина; и я вдруг вспомнил глаза подростка с окровавленной щекой и страшные его крики, и с яркостью воображения, подогретого спиртным, ощутил, что время массового одичания должно быть оскорбительнее для Творца, чем эпохи открытого зверства.

- Я удивляюсь привычке людей считать, что каким-то космическим силам есть до нас дело! - развел руками Алцыбеев. - По-моему, это просто мания величия. Когда летишь над землей, видишь, насколько незначительное место на ней занимает человек: океаны, горы, пустыни, льды, джунгли, кажется, просто терпят его.. пока что терпят!

- Вот и я говорю - пока что!.. - многозначительно отозвалась Арина.

Спят дома, железом прикрытые,

Камень и бетон - напоказ,

Только не спасут перекрытия,

Если будет отдан Приказ.

Только будут площади вырваны

Мегатонным ростом дубов,

Только клумбы, радость невинная,

Свалят строй фонарных столбов.

Ах, неблагодарные дочери!

Старый Лир отомстит стократ.

Продырявят грибные очереди

Благолепие автострад...

- Это что? - с веселым недоумением поднял брови Алцыбеев. Неплохо!

- Юношеские, - мрачно сказала Арина. - Из меня ранней.

- Ну, ты сегодня в миноре, мать! - хохотнул Борис, разливая остатки коньяка. - А хочешь, я тебя удивлю? Здешние эффекты наводят на мысль об одном странном феномене. Ну, я не буду углубляться в дебри, но... если говорить очень упрощенно, то это может выглядеть так. Уснувший Филипп упал головой на плечо Бориса, тот резко отпихнул друга, но Филипп не проснулся, а лишь свесился в другую сторону. Каждый из нас одновременно живет в двух мирах, двумя жизнями. То есть, возможно, и больше чем в двух, но мы пока что подозреваем наличие парности... Вернее, мы живем не одновременно, а попеременно. Миллиардную долю секунды здесь, потом миллиардную долю - там...