— Вижу, как помогаешь, — усмехнулся бородатый. Ласково усмехнулся. И Алесик понял, во-первых, бородатый человек не сердитый и не страшный, а во-вторых, он и не старый вовсе. Борода у него не такая, как у старого деда.

— Вы по делу, Иван Акимович? — дует на горячую картофелину Михась. — А может, с нами за стол?

— Спасибо, завтракал, — степенно ответил бородатый. — Хотел тебя просить, чтобы мне помог бревно на сруб поднять: к обеду новый венок связать хочу. Только ты поешь. Я подожду.

Веник начал почему-то вертеться за столом, а Михась-младший просто сказал:

— Чего там ожидать! Пойдем поднимем, а тогда и завтракать буду.

И ушел с бородатым.

— Он кто? — спросил Алесик у Веника.

— Отец мой. Мы через улицу живем. Новый дом строим.

Михась не задержался. Но мальчишки успели уже достаточно набить животы, пока он вернулся.

— Эх ты — из-за стола сбежал! — скосил взгляд Алесик. — Мог бы поесть сначала. Бревно, надо думать, не убежало бы.

— Бревно-то не убежало бы, — усмехнулся Михась. — Только у нас, у Жирмоновых, закон есть: сначала людям, потом себе. К тому же просьба эта — считай, вызов по скорой помощи.

— Ну, так ешь теперь, «скорая», остывшие картофелины.

— Ничего, съем и такие. Они теперь, знаешь, какие вкусные! А Иван Акимович к обеду еще венок сруба свяжет. Это значит, что у Веника новый дом быстрее вырастет. А в новом доме куда веселее жить, чем в старом, правда, Веник?

Когда кончили с трапезой, Михась принес большой таз и чайник горячей воды. Алесь недовольно причмокнул губами.

— Ты что, дома посуду не моешь? — исподлобья посмотрел на него Михась.

— Мою. Два раза, — ответил Алесик.

— Так редко ешь? — изумился Михась.

— Нет, ем я четыре раза в день. А мою два. За год два раза. Восьмого Марта, в Женский день, и на мамин день рождения. По разу.

— Мне вот Михась-старший много про партизанскую жизнь рассказывал. — Михась-младший потрогал кончиками пальцев небольшие черные усики. — Лесные солдаты и еду варили сами, и белье стирали, и сами себе одежду шили.

— Сравнил! Тогда же война была.

— Была. Но кухни они не чуждались. И Зайчик, скажу тебе, также с партизанской кухни воевать начал.

— Зайчик мост помог сжечь! — фыркнул Алесик. — Он автомат, а не поварешку добыл себе в бою. Чтобы по фашистам строчить.

— Добыл. А потом две недели карантин на партизанской кухне отбывал. Тебе не рассказывали?

Алесику не понравилось и то, что Зайчик на кухне работал, и то, что об этом сообщил Михась. Да еще в такой неподходящий момент.

— Можно подумать, сам ты всезнайка! — снова фыркнул Алесик. — Даже знаешь, где нынче Зайчик находится.

— Примерно догадываюсь.

— А на празднике партизанском Зайчик будет?

— Если приедет, то будет.

— А ты… — у Алесика даже дух захватило, — ты мне его покажешь?

Михась отворачивается и смотрит куда-то вдаль. Молчит, не отвечает.

— Так покажешь нам? — переспрашивает Веник.

Михась поворачивается к мальчишкам:

— Сам как следует рассмотрю и вам покажу.

Как только за Михасем закрылась дверь, Веник налил из чайника горячей воды в таз:

— Кто дежурный по партизанской кухне — становись!

— Есть становится! — громко ответил Алесик.

Когда посуду вымыли, Веник попросил у Михася разрешения посмотреть кабинет доктора Жирмонова. Михась разрешил:

— Только, чур, руками ничего не трогать.

— Знаю, знаю! — радостно закивал головою Веник. — Я уже не раз там бывал. Трогать не будем.

Кабинет — это комната. Комната доктора Жирмонова. Вдоль стен стояли шкафы с книгами. Книги в толстых переплетах лежали и на темном полированном столе, возле которого стояло кожаное кресло, чуток отодвинутое, словно хозяин минуточку назад встал с него. Справа от кресла был мягкий диван, обитый красным, а над ним Алесик увидел рога. Он никогда еще не видел таких рогов. Большущие, приплюснутые, с отростками, в середине короче, а на концах длиннее. Алесику сразу бросилось в глаза, что на рогах висит настоящее охотничье ружье. Он подошел к дивану и начал рассматривать двустволку. Она, иссине-черная, местами вытертая до блеска, висела на широком потертом кожаном ремне с покрытой лаком темной ложей. Стволы были черные, вороненые, длинные, а само ружье, судя по туго натянутому ремню, достаточно тяжелым.

Алесику так захотелось к нему прикоснуться! Сам не зная как, он неожиданно очутился на диване, над которым висели шершавые на лопате и отполированные на отростках рога. Алесиковы пальцы пробежали по приятной гладкости покрытой лаком ложе ружья и вдруг почувствовали волнующее прикосновение холодной стали.

— Не трожь! — Алесик ощутил на плече неожиданно сильную руку товарища.

— Веник, это же настоящее ружье! Я должен его потрогать, в руки взять!

— Нельзя! Мы же слово дали!

Алесик охватил протянутую было руку и резко повернулся к товарищу:

— Ну и что, что нельзя? — процедил он сквозь зубы и посмотрел исподлобья. — Нас же никто не видит.

— А слово?

— Какое?

— То, что Михасю дали.

— Слова — не дрова: во рту не сгорят, на лбу шишку не набьют! — фыркнул Алесик.

— Нет! — Веник вдруг покраснел. — Обещанка-обманка только у обманщиков бывает! А у честного человека всегда все слова правдивые.

— Ты до противного похож на нашу учительницу, — Алесик скривил губы. — Все у нее правильно да ровненько должно быть. А я желаю ружье и все остальное ладошкой потрогать, в руки взять!

— Я к тебе в компанию не напрашивался, — тихо произнес Веник. — Не хочешь, могу уйти. Но Михасю я правду скажу, что ты тут…

И Веник направился к двери.

Алесик осекся. Горячность его мгновенно прошла. Он соскочил с дивана.

— Веник, постой! Не уходи. Ладно. Могу… и не трогать ничего. Не веришь? Вот в музей мы с классом в этом году ходили, и я ни до одного предмета не дотронулся. Хоть и не давал никому слова, а все равно — ни пальчиком.

Веник перебил:

— Я не умею так. По-моему, если уж дал слово, держи его. Всегда.

Алесик смотрел на товарища, словно впервые увидел его. А Веник вдруг сказал:

— Мы недавно про Зайчика вспоминали. Знаешь, как Зайчик слово свое держал?

— Как?

— Доктор Жирмонов рассказывал нам. Когда в класс на встречу приходил…

— Расскажи, Веник, ну, пожалуйста, — попросил Алесик.

— Слушай… Из города подпольщики связную к партизанам послали. Командир взвода разведчиков позвал Зайчика и говорит: «Пойдешь к городу. Там, у деревни Каменка, лес кончается и дуб старый, ветвистый растет. Связная к дубу придет. Встретишь ее и проводишь в отряд. Пароль — «Москва». — «Есть!» — отвечает Зайчик.

— И пошел? Пешком? — нетерпеливо переспросил Алесик.

— Пешком, конечно. Как же еще?.. До Каменки добрался и дуб на опушке нашел. Ждет-ждет, а связной нет. Переночевал под дубом. Утром проснулся — нет никого. Еще день и ночь прошли. А связная не приходит. Что делать? Сухари у Зайчика кончились, есть нечего. В лесу, правда, ягоды были. Но если пойдешь их собирать, можешь связную прозевать. Придет она, не встретит никого, сама начнет пробираться. Или назад вернется. На немцев или полицаев, на засаду ихнюю попадет. Вот потому Зайчик и не ходил за ягодами. Росы полижет-полижет, травки пожует, выплюнет, и все. А с поста своего не сходил более трех суток. На четвертые конная партизанская разведка подобрала его. На коня посадили — сам идти он уже не мог… Вот как Зайчик держал слово, данное командиру! Одно всего слово — «есть!»

— А она, Веник, что с нею?

— Связная? Ее немцы арестовали при выходе из города. Потому и не пришла.

— Убили?

— Не-ет, — засмеялся Веник. — Она очень смелая и хитрая была. Обдурила их и сбежала. Иди сюда!

Веник взял за руку Алесика и подвел к одному из двух больших шкафов. В нем за стеклом стояли разные книги в толстых переплетах. Половина одной из полок была пустой, без книг. Но не совсем пустой, потому что на ней лежали самые удивительные вещи: старая обшарпанная кобура из-под пистолета, темный командирский ремень с позеленелой пряжкой, потемневший металлический кипятильник для шприца, несколько непонятных вещей — то ли ножницы, то ли щипчики, наверняка, докторские принадлежности. Чуток в стороне лежали деревянная трубка, которою больных слушают, зажигалка, сделанная из винтовочного патрона.